Под небом русского цвета. Не игра в города

Дед Мороз бы исполнил желание, только он папа
впрочем, главное – это озвучить каприз накануне
и билет на Гоа протянула бы ёлочья лапа
Дед Мороз бы исполнил желание, только он умер
больше нету ни Деда Мороза ни Бабы-Яги нет
сказки кончились с первым похмельем чумазоголовым
если дарят цветы, это чтоб ты смотрела, как гибнет
всё на свете вообще, что не является словом
если брешут «люблю», это чтобы ты верила больше
всё один семантический ряд с пирамидой Мавроди
или русским лото, где любого, кто – ты, облапошат
а любой, кто не ты, как ни странно, выигрывал вроде
Петербург – это страшный диагноз любого поэта
он написан на лбу, как себе ни отращивай чёлку
я открою секрет, как зима превращается в лето:
пачка соли для ванн будет ждать тебя скоро под ёлкой

    2016

Два города

У моря простёрся город, и имя ему – Печаль.
Пейзаж горизонтом вспорот, пустынен его причал.
Маяк чуть повыше пирса по крышу стоял в пыли.
Смотритель сто лет как спился, а нового не нашли.
Плакучие кипарисы – из них ни один не цвёл.
Я, кажется, в нём родился и молодость в нем провёл.
Здесь, в хижине обветшалой, с рассыпавшейся золой.
И что-то в груди мешало, как будто бы в путь звало
за тысячу миль отсюда, всё выше и выше от
печали и ближе к чуду. И город остался под
истерзанными ногами. И были шаги наверх.
Я не был знаком с богами, но слышал их странный смех:
не то чтобы очень добрый, не то чтобы очень злой.
Сменилась Печаль задором и высохла с глаз долой.

В горах распускался город, и имя ему – Любовь.
Богач, хромоногий, гордый – туда мог попасть любой.
Магнолии в нём и пихты, терновник и девясил.
И город любил таких, кто весь город в себе носил,
кто полон был им по горло, брусчатку считал за шёлк.
Мне нравилась в нём погода. Зачем я сюда пришёл?
Не знал я на то ответа, но, кажется, город знал.
За мной, не теряя следа, шла солнечная весна,
и лето детьми скакало по классикам на ветру.
Всё это меня пугало. Я думал, что я умру.
Мне все открывались двери, все звали меня домой,
я чувствовал, что не верю, что поражён чумой.
Мерещились все врагами, не ведавшие Печаль.
Я поговорил с богами, и каждый в ответ молчал.

Я снова вернулся в город, который меня создал.
Какие мои-то годы, какая моя звезда?
Печаль у меня на сердце, печаль у меня в душе.
Мы с нею играли с детства, мы дружим сто лет уже.
Глаза мои излучали печальную благодать.
Я – выходец из Печали, и смысл её покидать?
С Любви приходили письма, посылки, варенье, мёд.
Я не был от них зависим: печальный меня поймёт.
Предстал предо мною выбор: что мне им в ответ писать,
и я надписал, что выбыл из города адресат.
Легко носить крест печали, когда она так легка.
Я стал пребывать ночами смотрителем маяка.

У моря я ждал погоды, а море со мной вдвоём.
У моря простёрся город.
Имя его – моё.

    2016

Филфаковский дворик

Моему научному руководителю А.А. Чамееву

ничего не запомнишь, кроме зелёного дворика,
где восточные памятники и западные цветы;
золотятся уши зверей диковинных,
серебрятся волосы от красоты.
невозможная старость, филологический переулок,
спелый охристый флигель, ботанический сад.
съешь ещё этих мягких французских булок и обернись назад.
в ботаническом саду идёт пушкинский снег,
и бахтинский снег, и гаспаровский снег,
и снег с фамилиями говоривших – «дети,
главное: актуальность, объект, предмет».
белое платье, невская акватория.
кофе на вкус, на ощупь – сама история.
последний раз виделись в морге на пискарёвке
ты не верила, как он в первом семестре не верил в тебя:
“вы поэтесса, вы не осилите диссертацию”
теперь вы печальные квиты
александр анатольевич, здравствуйте
никогда не прощайте
мы ведь еще покурим во дворике
и охрана нам ничего не сделает
больше вообще ничего никто не сделает никогда
диплом цвета алых гвоздик под чамеевским снегом
невозможная юность, тема предшествует реме,
облупившийся флигель, гефсиманский сад.
лучшие умы не придумали, как сквозь время