Ритм наших сердец

Стюардесса наконец отошла от нас, и когда самолет взлетел, я достала из кармана телефон и выбрала «Сонату для фортепиано № 14» Бетховена. Парень рядом со мной больше не двигался. Я хотела бы игнорировать его так же, как он игнорировал меня, только вот его музыка играла настолько громко, что полностью заглушала мою. Она заставляла сиденье буквально вибрировать. Но громкость – это полдела. Песня спотыкалась от одной дисгармонии к другой, и каждый пронзительный звук заставлял меня съеживаться. Что за хлам он слушает?

Я поджала губы и решила отрешиться от происходящего. Я спокойный человек. Оммм… Я не кричу на незнакомцев только потому, что их музыка насилует уши. Оммм… Я вовсе не представляю, каково будет сунуть его лицом в унитаз. Оммм… Я как раз начала немного расслабляться, когда Бетховена прервала пронзительная электронная мелодия. Ноты были настолько неправильными, что словно иглы вонзились в мой мозг. А-а-а! Вот тут меня понесло! Я вытащила беруши и, не задумываясь, схватила его наушники и сорвала их с головы.

– Может, ты перестанешь насиловать мои уши?

Он повернул голову, и я почувствовала на себе его взгляд. Затем парень наклонился ко мне. Я инстинктивно вздрогнула, когда его пальцы сомкнулись на моих. Они оказались длинными и тонкими, как у пианиста. Сосед ловко выхватил у меня наушники и дважды постучал по левой части.

Тотчас же музыка стала тише.

– Лучше? – насмешливо поинтересовался он, и уголки его рта дернулись. Его голос звучал невероятно грубо и хрипло, словно парень выкурил три пачки сигарет. Тем не менее в нем было нечто такое, отчего у меня по спине побежали мурашки.

– Да, – выдавила я.

Еще на секунду задержав на мне взгляд, сосед снова надел наушники и со скучающим выражением лица отвернулся.

Черт возьми! Что не так с этим парнем? Демонстративно глядя в окно, я проклинала пять часов полета, которые мне все еще предстояли.

Лучше?

Пффф. Засунь куда подальше свое лучше.

Испытывая головную боль, я закрыла глаза и снова потерялась в фортепианной сонате Бетховена. Пульсация отражалась в моем теле, заставляя клетки вибрировать, а пальцы слегка подергиваться. Меня охватила невероятная тоска по игре на пианино. С тех пор, как между мной и Итаном произошел тот разговор, мне стало трудно погрузиться в музыку. У меня появилось непроходящее ощущение, что все, что я играю, звучит неправильно. Так было всегда. Когда что-то выводило меня из равновесия, мелодия внутри меня звучала так, будто ее играют на расстроенном инструменте. Я вздохнула, еще более напряженно вслушиваясь в сонату, но шум от парня рядом со мной продолжал пробиваться сквозь музыку. Он снова сделал громче?

К счастью, он, по-видимому, включил что-то другое, и сейчас звуки стали глуше. Играл какой-то сумасшедший и навязчивый бит, напоминающий пульс дикого животного. Сама того не желая, я навострила уши и начала слушать его музыку вместо своей.

Интересно, что это за композиция? Каждый звук пульсировал в моей груди, как второе сердцебиение. Вибрация ощущалась, словно легкое дрожание кресла. Я глубоко вдохнула, чувствуя, как мелодия горячей волной прокатывается по мне, только чтобы медленно отступить назад, освобождая при этом Бетховена. Микс казался ужасно сумбурным и вызывал у меня мурашки по коже.

Что-то зашевелилось у меня в мозгу и начало жить собственной жизнью. Звуки росли, кружились друг вокруг друга, соединялись, чтобы сформировать свободно плавающие звуковые структуры, и наконец слились воедино, чтобы сформировать мелодию. Это все. Я открыла глаза и стала рыться в сумочке. Нашла бумагу с ручкой и записала первые аккорды того мотива, который заставлял танцевать мои клетки. Смелым и энергичным почерком вывела абсолютно беспорядочные ноты, и только я знала, что из этого получится в конце. Но дело даже не в этом, гораздо важнее то, что я успела уловить то, что слышала и чувствовала прежде, чем оно исчезло. Как обычно, я полностью отключилась, испытывая эйфорию, когда писала музыку, нота за нотой, строчка за строчкой. Черные значки наполнили белый лист дикой жизнью.

– Будет звучать лучше, если ты добавишь сюда проигрыш, – вывел меня из транса хриплый голос.

Испытывая почти физическую боль, я подняла глаза и оказалась в реальности. Тонкий палец лег на мой музыкальный лист и постучал по определенному месту.

– Поставь сюда проигрыш и сделай это на пятьдесят ударов в минуту быстрее, – произнес голос, отчего у меня по спине пробежали мурашки, и я съежилась.

– Это не сработает, – фыркнула я слишком резко.

Парень хмыкнул.

– И все же, – просто сказал он и встал.

Я озадаченно уставилась на его спину. Мой сосед действительно оказался высоким и очень стройным, почти что худым. Я успела обратить внимание на низко сидящие на его бедрах джинсы, а затем он закинул рюкзак на плечо и ушел…

Я испугалась, осознав, что мы приземлились. Когда это произошло? Сколько я сочиняла? В следующее мгновение передо мной снова появилась стюардесса и кровожадно мне улыбнулась.

– Мы приземлились, мисс. Прошу вас выйти.

– Я… да, конечно.

Торопливо запихнув бумажку и ручку обратно в сумку, я на ватных ногах покинула самолет. Я шла последней. Судя по всему, парень сидел до последнего, наблюдая, как я пишу.

Должно быть, он с самого начала смотрел на бумагу и вместе со мной читал записи, иначе никогда бы не разобрался в моих запутанных каракулях. Эта мысль снова заставила меня вздрогнуть и задуматься, хорошо это или плохо.

Обычно, когда я сочиняла, люди никогда не находились так близко ко мне. Итан считал, что, уходя в свой музыкальный мир, я становлюсь колючей, словно еж, и что лучше держаться от меня подальше, если ты хоть сколько-нибудь ценишь свои конечности.

Впрочем, парня это, похоже, мало впечатлило. Так что он либо до смерти глуп, либо досадно высокомерен. Или все вместе, потому что он даже поправил меня.

«Поставь сюда проигрыш».

Я возмущенно фыркнула. Что за урод!

На выходе из самолета я сразу же прищурилась из-за палящего солнца Нью-Йорка. С берега дул соленый ветер, даруя немного прохлады. Я испытала острую необходимость выпить кофе, чтобы стимулировать кровообращение, да и желудок мой уже невесело урчал. В Аризоне было раннее утро, а здесь, в Нью-Йорке, с учетом разницы во времени, минуло три часа дня.

Вздохнув, я спустилась по трапу и начала осматриваться в лабиринте аэропорта имени Джона Ф. Кеннеди. Толпа толкала меня туда-сюда, и я ощутила легкий приступ клаустрофобии, когда забирала свой багаж. Чтобы выудить его, пришлось едва ли не драться. Я поспешно уклонилась от старушки, которая использовала свою трость как дубинку, и в процессе почти наткнулась на семью, где родители держали детей на поводке, будто собак. «Никогда больше не буду летать», – с раздражением поклялась я себе, когда наконец сняла свой синий чемодан с конвейерной ленты.

– Берегись, блондиночка, – рявкнул какой-то парень и с такой силой толкнул меня в сторону, что я почти упала. Я отчаянно взмахнула руками и схватилась за стоящего поблизости человека, который, к счастью, удержал меня.

– Спасибо, – вздохнула я и подняла взгляд.

Серые, отливающие сталью глаза встретились с моими. Насмешливая улыбка искривила рот, верхняя губа которого выглядела чуть полнее нижней.

– Подумай о проигрыше, – прошептал на ухо сосед из самолета, поднимая меня на ноги.

При этом моя ладонь каким-то образом оказалась на его руке, и я ощутила не слишком накачанные, но достаточно четко выраженные мышцы. От моего прикосновения они дернулись, как будто я ударила парня током. Большие наушники лежали у него на шее, и пока в моих ушах продолжал звучать грубый голос, он отстранился и непринужденно исчез в толпе.

Почему-то у меня сердце буквально выпрыгивало из груди.

– Идиот, – пробормотала я парню вслед и крепче схватила ручку чемодана. Если альтернативой Итану являются такие типы, я предпочла бы остаться со своим лучшим другом.

Я как могла пробиралась сквозь толпу к выходу. Турникет буквально выплюнул меня в вестибюле, и я покрутилась вокруг своей оси, совершенно дезориентированная. Где Ксандер? Внутри меня разлился обжигающий жар, ведь мы не договорились о месте встречи, а мой брат так же, как и я, имел проблемы с ориентацией в пространстве.

Я остановилась и сделала глубокий вдох, ощущая, как на меня обрушиваются бесчисленные звуки, образы и запахи. Дрожащими пальцами я отыскала в кармане беруши. Но как раз когда вытащила их, по залу разнесся пронзительный свист, заставивший меня вздрогнуть. Взгляд тут же упал на светловолосого парня, который, широко ухмыляясь, поднял гигантский плакат. В этот миг я поняла, что зря приехала в Нью-Йорк. Люди вокруг уже остановились, посмотрели сначала на моего брата, потом на плакат и разразились громким хохотом. Я почувствовала, как мои щеки наливаются румянцем, и почти бегом бросилась к брату.

– Ради бога, Ксандер. Пожалуйста, скажи мне, что держишь не мою фотографию в двухлетнем возрасте в костюме пчелы, на которой написано «Сэм-Сэм, жужжи к своему брату».

– Вот и моя пчелка, – совершенно бесстыдно воскликнул Ксандер, взяв в одну руку несуразный плакат, а другой притянув меня к себе. Как он умудрялся одновременно гладить меня по волосам и подмигивать хихикающим девушкам, осталось для меня загадкой.

– Ксандер, – я оттолкнула от себя близнеца, – перестань меня смущать!

– О, я тоже скучал по тебе, моя милая, – заявил он. – Дай полюбоваться на тебя. Мне только кажется или ты выросла? И это настоящие или ты что-то запихнула в лифчик?

– Ксандер, – прошипела я, толкая его в плечо.

В ответ он театрально фыркнул.

– Моя маленькая пчелка превратилась в женщину.

Застонав, я подавила порыв спрятать лицо руками.