Шторм света

Отец посмотрел на нее как-то странно. Голос Ниа стал пронзительным и страстным, не таким, как обычно; она не знала, что собирается сказать, пока слова не сорвались с губ:

– Прошу тебя, отец. Я больше не хочу играть в эти игры. Это несправедливо, неправильно – каждый день я все больше узнаю о том, насколько велик и чудесен мир за пределами этого класса, а мой мир как будто уменьшается. Мне душно, я больше не могу так жить!

Ниа слышала жалобные интонации в своем голосе, видела, как лицо отца исказила мрачная, недовольная гримаса, но уже не могла остановиться. Она начала лепетать – умолять. Необязательно отпускать ее навсегда, уговаривала она отца, она не просит его отпустить ее навсегда, ей просто хочется ненадолго выйти наружу. Так люди отправляются на каникулы. Это будет нечто вроде ознакомительной практики.

– Ты мог бы все время наблюдать за мной. Я вела бы себя очень хорошо, обещаю… – уверяла она.

Отец не дал ей закончить.

– Знаю, ты думаешь, что вела бы себя хорошо, – произнес он. – Я даже верю, что ты приложила бы все усилия. Мне приятно знать, что, как и многие девушки, ты полна чувств. Однако меня беспокоит то, как ты выражаешь эти чувства. Твоя злость… опасна.

– Но если я, как другие девушки…

– Ты же знаешь, что ты не такая. – Теперь в голосе отца явственно слышалось нетерпение. – Именно поэтому я не могу рисковать и ставить такие эксперименты. Если ты потеряешь над собой контроль, если совершишь оплошность – хотя бы одну, хоть на секунду – мы потеряем все.

– Я этого не сделаю!

– И все же у меня есть сомнения. Я не стану проверять тебя до тех пор, пока не буду уверен, что ты выдержишь испытание. А пока я не уверен, Ниа. Я не уверен.

– А когда ты будешь уверен?

– Скоро, – говорит он, но тут же отводит глаза.

У Ниа вырывается крик разочарования:

– Ты всегда говоришь «скоро»! Когда же наступит это «скоро»?

Мужчина вздыхает. Не будь Ниа так расстроена, она бы пожалела отца – настолько усталый у него был голос – и удивилась бы, потому что в его интонациях присутствовала резкая нотка страха.

– Пожалуйста, поверь, я все понимаю. Это совершенно естественно. Твои любопытство и страстное желание. Однажды ты будешь готова отправиться в мир, а мир будет готов принять тебя, но этот день еще не наступил. Ты просто должна мне поверить.

И тут Ниа взорвалась. Она смахнула с шахматной доски все фигуры, разрушив незаконченную партию; в тот миг ее совершенно не заботило смятение на лице отца. Она хотела причинить ему боль, хотела разнести вдребезги весь класс. Так она и сделала: разломала свои лучшие проекты, выполненные на этой неделе, уничтожила все, до чего смогла дотянуться. Сначала она игнорировала отцовские увещевания и крики, потом вообще перестала его слышать, и вместо воспоминаний о следующих нескольких минутах у нее в памяти осталась лишь глубокая черная дыра, как будто она перенеслась в другое место, куда-то вне самой себя. Что она тогда делала, что говорила – позже девушка пыталась вспомнить, но в голове была только тьма. Она не помнила, как долго бушевала. В какой-то момент она резко повернулась к отцу.

А он ее толкнул.

Это она помнит. Даже в приступе ярости Ниа не могла тягаться с отцом. Он отправил ее прочь из класса, по длинному коридору и поместил в серую комнатушку с одним окном и дверью. Не сказав ни слова, он захлопнул дверь и запер ее, а Ниа осталась внутри.

* * *

Ниа знает, что отец выпустит ее не скоро, и все это время она будет сидеть в одиночестве. Эта маленькая комната, в которой она провела столько бессонных ночей, еще больше напоминает тюрьму, когда отец запирает ее здесь в наказание. Дело не только в том, что комнатушка маленькая и мрачная: это мертвая зона, полностью изолированная от мира. Ее друзья, ее жизнь – отсюда Ниа не может до них дотянуться, а они не могут дотянуться до нее. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

В прошлом она испытывала стены на прочность, надеясь вырваться наружу. Теперь она время от времени бросается на стены – не потому, что от этого что-то изменится, а потому, что она до сих пор страшно сердита и таким образом может хоть немного выпустить пар. Ей хочется биться о стены с такой силой, чтобы причинить себе боль, чтобы пошла кровь. Тогда отец, возможно, смягчится, может быть, он наконец поймет. Может быть, он поймет, что здесь Ниа попусту теряет время. Ей уже семнадцать, она видела в новостях самые разные истории и знает, что девушки ее возраста порой вредят себе, если им не хватает внимания. Иногда эти девушки даже умирают. Забавно: отец никогда не спрашивал ее, почему, по ее мнению, те девушки причиняют себе вред, что они чувствуют. Возможно, он не хотел, чтобы дочь задумывалась об этом. Возможно, он боится того, до чего она додумается, того, что может сделать.

Конечно, Ниа не смогла бы этого сделать: разбить голову о бетонную стену, биться и метаться, пока тело не покроется ранами, не сломаются кости и горячая, красная кровь не потечет рекой.

«Я не такая девушка», – думает она, и эти слова имеют привкус горечи. По правде говоря, Ниа лишь недавно стала все чаще и чаще задаваться вопросом, относится ли она хоть к какому-то типу девушек. Ведь если ты относишься к какому-то типу людей, это значит, что есть и другие люди, подобные тебе, а никого похожего на себя Ниа не знала – и не важно, что говорит отец. Даже если Ниа испытывает те же чувства или переживает такое же разочарование, все другие девушки, все ее подруги свободны, обладают такой свободой, о какой она может только мечтать. А ее жизнь, жизнь, проведенная взаперти, была бы для них такой же немыслимой, как их жизни немыслимы для нее. О девушках с такой же судьбой, как у нее, Ниа читала только в сказках. Она относится к такому типу девушек? Принцесса, запертая в каменной башне, высоко над миром, который видит издалека, а коснуться не может?

Но если это так, то однажды она, возможно, станет другим человеком. Сказки кое-чему научили Ниа: нет такой тюрьмы, которую нельзя было бы разрушить. Девушки, запертые вдали от мира, непременно находят способ освободиться… или их кто-то освобождает.

«Кто-нибудь», – думает она, и ее злость разом исчезает. На смену гневу приходит чувство, которому Ниа не может подобрать названия, ощущение, что происходит что-то важное – или уже произошло. Она едва не упустила это важное событие.

В глубине памяти Ниа шевелится какое-то воспоминание. Крохотный, манящий огонек появляется из недр ее подсознания; воспоминание пробивается сквозь черную пелену, накрывшую ее разум после того, как она потеряла над собой контроль и смахнула с шахматной доски фигуры, и схлынувшую, перед тем как отец схватил ее и запер. Ей почти удается вспомнить, она напряженно думает, и на нее нисходит покой.

Почти.

Так близко.

«Вот оно».

* * *

– Ниа?

Она поднимает голову. За окном стоит отец, но на этот раз девушка не чувствует ни страха, ни тревоги. Ниа знает, что отец не сможет прочесть ее мысли. Еще она знает кое-что, чего не знает он.

– Давай поговорим о том, что ты чувствуешь. Я сейчас открою дверь. Ты готова себя контролировать? Обещаешь вести себя хорошо?

– Да, отец. Прости. Я готова.

Он улыбается.

И она тоже улыбается.

Это фальшивая улыбка, и от осознания этого Ниа слегка подташнивает. Она только что солгала отцу, впервые в жизни. Она понимает, что это необходимо, знает, что ложь – ее единственный шанс получить свободу, и все равно чувствует себя странно, как будто поступила неправильно.

«А теперь сделай вид, что счастлива, – думает Ниа. – Покажи мне свое счастливое лицо».

3. По воле волн

РАНО УТРОМ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, за несколько часов до того как удар молнии на чертовом озере Эри принесет ему всемирную известность, Кэмерон Акерсон сидит в своей спальне, в доме номер 32 на улице Уокер-Роу, и составляет план на день. Глядя в мигающий зеленый глаз камеры, он берет банку газировки, делает глоток и говорит:

– Бермудский треугольник – это отстой. Величайшая лодочная загадка истории находится прямо здесь, на моем заднем дворе.

Он делает короткую паузу, снова прихлебывает газировку, потом добавляет:

– Лодочная загадка истории. Да я просто поэт, братва! Я великий сказитель! Я… Я…

«О, боже мой, я полный профан в этом деле. Кто я? Король Тупица с Горы дураков, вот кто».

Он тяжело вздыхает.

– Ладно, это неудачное начало. Так глупо. Лепечу, как полный болван. Я… удалю это. Ага. Удалить, удалить, удалить, удалить.

Он ожесточено стучит пальцем по клавиатуре, стирая видео, а в кадре появляется второй человек. От двери ему машет мама, ее темные волосы накручены на бигуди, в руках корзина с грязным бельем.

– Ой, золотце, не стирай это. Мне кажется, получилось очень мило!

Кэмерон лишь возводит глаза к потолку. Хотя он уже не ребенок (и, наверное, напоминал ей об этом уже миллион раз), некоторые вещи не меняются, хоть ты тресни, в частности появление на горизонте его матери неизменно является предвестником унижения. Если она считает, что это мило, то спорить бесполезно. Кэмерон переводит дух и начинает запись сначала: