Рождённый проворным

– Любой, кто помогает семье, делает это по своей воле. С чистым сердцем. Это золотое правило. Именно поэтому семья никогда не забывает своего благодетеля.

Я немного очухался и выкинул кулак, чтобы ударить Сантьяго в худосочный живот, но затормозил ровно за сантиметр от его живота. Согнувшись в рефлексе, он уронил папиросу на асфальт.

– Уходить пока не время, – пожёвывая оставшийся стебелёк кислицы, мягко сказал мне Нат, когда я недовольно уселся на заднее сиденье.

– Как понимать не время? – отпив стирателя, повернулся к нему с переднего пассажирского Сантьяго.

– Вот прям чую, что ничем хорошим это не закончится, – как можно более сердито ответил я и почти даже хлопнул ржаво-баклажановой дверью.

10:45

Всю дорогу Сантьяго хлестал из пятилитровой пластиковой бутылки стиратель. Заедал он его сначала кислицей, а когда она кончилась – огромным лимоном, который хранился в пыльном бардачке жигулей. От жизни такой и я пару раз приложился к пятилитрушке.

Мы проехали весь город и покатились по ровной лесной дороге. Сразу за лесом лежала деревня Печки, а чуть дальше текла река Ильменка, за которой и жил мой дядюшка, прозванный пацанами дядюшкой Коршуном. Именно так его за глаза и называли – дядюшка Коршун.

Добраться до домика дядюшки – дело нетрудное. Встал на навесной хлипкий мостик, три минуты страха, и ты на месте. Вот только мост по весне то и дело смывало. Был и другой вариант: дать доброго крюка и, переехав Ильменку по дамбе в десятке километров от Печек, прошагать ещё дюжину вёрст по лесу. Так уж вышло, что я не любитель путешествий и приключений, потому с дядюшкой виделись мы нечасто.

Самого же его трудности – такие, как, например, отсутствие моста – не страшили ничуть. Ходили слухи, что дамам дядюшки ну очень нравилась вся эта романтика, и дамы ходили – или, может, плавали брассом? – к дядюшке в великом множестве. Он всегда был охоч до женщин, и с самого детства я пускал слюни на его спутниц, с которыми он изредка заходил к нам в гости.

В целом дядюшка был хорошим, толковым мужиком, но с таким сложным и тяжёлым характером, будто бы его, этот характер, отмачивали в солярке. Прошлым летом мы тоже ездили к нему, отвозили на починку диффузоры от колонок. Я согласился этим утыркам помочь, и дядя всё сделал как надо, даже денег с парней не взял. Могло бы закончиться это дело хорошо, я тогда уже стоял на пороге, мечтая о том, как сейчас пойду и потусуюсь с братвой, но дядя оставил меня и заставил наводить в гараже порядок. Видать, я быстро управился, потому что дядюшка устроил мне марш-бросок до южной части города, а потом заставил отжиматься и подтягиваться на скорость. И это в то время, пока эти уроды спокойно себе отплясывали под гоа-транс в еловом лесу, попивая стиратель и покуривая марихуану. Вот поэтому ехать я и не хотел, ведь спорт, как, впрочем, и уборку в гараже, я с тех пор не полюбил, да и планы у меня сегодня были совершенно другие.

Я, конечно, любил своего дядюшку, любил с детства, но никогда – по принуждению.

Вообще, он принадлежал к особой породе людей, которые прошли через все мыслимые и немыслимые домны ада, но вернулись почти полностью живыми и, во всяком случае внешне, – невредимыми. Всё у них было на местах, согласно номенклатуре, сообразно анатомическому атласу, но вот нервы, нервы порой сдавали. Выражал дядюшка своё негодование исключительно на вербальном уровне. Это был тот мастер боевых искусств, который никогда не применяет свои смертоносные навыки. Подозреваю, что подобная сверхспособность была дана ему как награда за все мучения. За его спиной была десятилетняя служба на подлодке, какие-то контрактные военные дела в Алжире и, конечно же, Первая чеченская. После всего этого дядюшка не потух, блеск его светло-голубых – нет, лазоревых! – глаз стал ещё ярче, чем в молодости.

С подросткового возраста и до прошлого года я работал у него на заводе. Он там трудился бригадиром. Завод занимался переработкой вторичного металла. Красивый и даже немного поэтичный термин «вторичный металл» подразумевал, что разного рода фонящие гамма-лучами гнилые железяки привозили сюда со всей бывшей империи, а мы с бригадой в этом говне радостно копались за 30 рублей в час. Вагоны грязных микросхем, фуры внутренностей межконтинентальных ракет, подводные лодки, списанные допотопные компьютеры, ржавая оргтехника и даже киноплёнка – всё это разбиралось, раскурочивалось, пускалось в громадные жернова и перемалывалось в разномастную крупу, которую потом увозили на переработку. Одно время даже Сантьяго с Герой там трудились, правда, без особого энтузиазма и спеси, на полкарасика. Славное время было, правда, потом кто-то спёр с завода какой-то аппарат, не то компрессор, не то трансформатор какой – всё свалили на дядюшку, и он со скандалом уволился.

Однако же не унывал. Дядюшка что-то вечно мастерил в своём гараже, где было столько разного барахла, что один музей в Италии даже хотел купить какие-то фрагменты механизмов для своей экспозиции.

Высушенный, как свежий суджук, одна сплошная жила – подвижный, с чуть жадным взглядом своих лазоревых глаз, расположенных по разные стороны длинного крючковатого носа, он действительно напоминал какую-то хищную птицу. Почему-то мы решили, что коршуна. Ясно было одно: коршун этот не из тех, что гордо реет над долиной, поджидая какого-нибудь жалкого суслика, а – понюхавший пороху, но не потерявший своего истинного достоинства старый коршун, который, только дождавшись отдыха буйвола, неспешно спускается ему на лоб и метким движением клюва выбивает животному горячий, сладкий глаз.

Так что – да, я люблю своего дядюшку, однако вся эта затея казалась мне чрезвычайно несвоевременной и тупой. Утром я ехал туда, где лилось молоко и мёд, а теперь меня ждёт пыль гаража и запах мазута вперемешку с запахом собственного пота.

После указателя на Печки Гера свернул. Тут надо бы описать пейзаж. Ну там, как красив, таинственен и прекрасен уральский лес смешанного типа, когда он лежит у подножий гор и холмов, как он манит заглянуть в него, пройтись по его свежим тропам и так далее, как здорово собрать лукошко грибов или ягод, или – просто остановиться на опушке и пописать на ближайшую берёзу. Как мироточивы сосны, как лес в июне благоухает своей свежестью и молодостью, хотя он такой древний, о да, такой древний и могучий… Но фигово мне даются пейзажи. Поэтому я вернусь в машину и расскажу о пассажирах, тем более о них уже кое-что известно.

За рулем Гера, которого иногда называют Хартбрейкер. Здоровый мужик, реально здоровый, с небольшой бородой и густыми тёмными волосами чуть ниже плеч. Как уже понятно из вышеизложенного, Гера не особенно любит поговорить. Он вообще обладает свойством полнейшей незаметности, несмотря на свои размеры. Тишайший человек, во всех смыслах. Однако ж поговаривают, что один раз Гера чуть не навалял Сантьяго. За что – неизвестно, история умалчивает. Но кто из нас не хотел бы навалять Сантьяго?

Сантьяго. Руководитель драм-н-бейс и дип-техно картелей, местный капореджиме электроклана, спекулянт, провокатор, антрепренёр, фармазонщик. В XIX веке Сантьяго владел бы цирком уродов, бил бы кнутом карликов и бородатых женщин, нещадно бы их эксплуатировал и ещё более нещадно бы пил. Но теперь другие времена и в моде электронная музыка, а не уроды, женщины же повсеместно бреются. Несмотря на собственные сомнительные моральные качества, Сантьяго имел безупречное чутьё на людей, и поэтому на его вечеринках всегда было всё по-доброму. Делал исключение он только для стрёмного барыги, который фасовал плохие вещи, это я про Сгуху. Но тут Сеня молодец – выбрал меньшее из зол. Сантьяго умел искать компромиссы, даже в самых деликатных делах, при этом всё-таки иногда беспощадно бесил (см. историю с Герой). На что жил Сантьяго после увольнения с завода, никому не было известно. Он говорил, что не работает из религиозных побуждений, «потому что харам». При этом его отец был пастором протестантского прихода. Но противоречий здесь не было, просто примите это как данность.

Нат. У Ната абсолютный слух, он умел играть на всех инструментах, и это притом, что из музыкальной школы его выгнали почти сразу же. Произошло это после того, как ночью он вскрыл окно музыкалки и вытащил оттуда геликон. Пропажу, помнится, обнаружили наутро, но следов Ната не нашли. Он мог бы и не спалиться, если бы не поддался соблазну и не играл бы на этом геликоне утром, днём, вечером и даже по ночам. Ну на что он рассчитывал? Конечно, его быстренько схватили. Из милиции добрая директриса музыкалки заявление забрала, потому что знала: украл он дудку не для продажи, а в свое пользование. Нат как бы баловался, играя на всех этих ситарах и гуслях, волынках, сопелках, всех этих казу, джембе и диджериду, вотерфонах, удах и кастаньетах. От него были без ума многие женщины, но он, в отличие от Геры Хартбрейкера, как будто бы ими не интересовался, предпочитая уделять внимание чтению художественной литературы, просмотру итальянского неореализма и, конечно, музыке. В общем, не было у него женщины. Кроме одной. Но однажды и это закончилось…

Однако я отвлёкся от темы.

Ну, обо мне, последнем пассажире, и говорить нечего. Если я и обладаю какими-то выразительными качествами или достоинствами, то все они целиком и полностью перекрываются недостатками: прежде всего воли. Ленив и спокоен, воодушевлён в меру, тусовки люблю тоже в меру (в последнее время не люблю совсем).

Вот и закончился лесной пейзаж за окном, а вместе с ним – пассажиры старенького ржаво-баклажанового жигули ноль пять, которое мчалось по полю к реке, чтобы найти на том берегу потерявшийся бензонасос от бензогенератора.

Всю надежду возлагали на моего любимого дядюшку.

11:14

Сказать, что мы обрадовались – ничего не сказать. Ильменка радостно плескалась прямо перед нами. Я даже видел карасей и ротанов, которые играли в её водах. Дом дядюшки Коршуна виднелся за небольшим холмом на том берегу. Это совсем близко, так что радости нашей не было предела. Её несколько омрачало одно лишь почти незначительное обстоятельство – отсутствие какого бы то ни было моста или иной переправы. Мост, собственно говоря…

– …смыло, – прохрипел дюжий рыжий человек с мясистыми губами и россыпью веснушек по лицу размером с ведро. Такая смелая аналогия пришла на ум мне не случайно, ведь как раз в ведро, которое стояло у этого человека под ногами, он складывал ротанов. Рыбу одну за другой он тянул своим китайским спиннингом из воды. Нерест у ротанов что ли?

Сантьяго посмотрел на быстрину перед нами, на большеротых рыбин и вежливо уточнил:

– Что, совсем?

– Раскомандовался мне тут, – рыбак хрипло усмехнулся и без особого интереса оглядел Сантьяго, – если альбатрос летит сракой вперёд, значит, ветер сегодня сильный.

Вместо прежнего висячего моста из берегов на нашей и на противоположной стороне в небо тянулись только ржавые рельсы: два здесь и два там – бывшие пилоны переправы. Множество стальных тросов, некогда державших доски, теперь были оборваны и грустно опущены в воду. И только один-единственный трос связывал два берега. Да и тот беспечно телепался, по большей части в воде, вторя многочисленным водорослям Ильменки. Впервые за минувший час я улыбнулся. Кажется, увижусь я с дядюшкой не сегодня. Как жаль, сил нет.

– И чего, друже, как нам быть? – крикнул рыбаку весьма уже пьяный Сантьяго. После этого он откусил лимон и, подбросив его над головой, попытался пнуть фрукт, пока тот падал. Не получилось. Лимон брякнулся на траву, а Сантьяго чуть потерял равновесие.

– У тебя чего в канистре? – осведомился рыбак.

– Казахский, – улыбнулся Сантьяго и протянул пятилитруху рыжему.

Тот открыл огромный рот и влил в него по меньшей мере одну пятую канистры.

– Вода по оба борта всегда одного сорта, – выдохнул рыбак, а затем снова закинул удочку, шумно выдыхая воздух.

Сантьяго всё это время в нетерпении крутился, играя худосочными желваками. Но рыжий его не замечал, он полностью ушёл в личный спиннинговый дзен – его сознание стало одним большим поплавком на фоне гипнотических водорослей под водой. Я тоже поглядел в воду, но сразу же отвёл взгляд – какие пугающие, пульсирующие водоросли. Сантьяго отыскал упавший лимон, зацепил его краем носка, эффектно подпнул и резким ударом ноги отправил в воду, аккурат рядом с поплавком рыжего. Водоросли цианового цвета с интересом дотронулись краешком языка до жёлтой корочки, с наслаждением проглотили лимон, а потом довольно облизали губы.

– Вы кто? – вдруг отмер рыбак.

– Мы из налоговой, – ответил Сантьяго.

– К старшому что ли? – рыбак указал подбородком на тот берег.

– К нему, родимому.

– Не платит что ли?

– Чего не платит? – нахмурился Сантьяго.

– Ну налоги. Не платит что ли?

– Это конфиденциальная информация.

Рыбак пошевелил челюстью и нахмурился.

– Не тронь, что капает, а то потечёт.

– Земеля, нам на тот берег, только и всего. Отблагодарим!

Рыжий покрутил глазами, потом резким движением стелескопировал спиннинг обратно, подхватил снасти и отправился к машине. Он тяжело сел на переднее пассажирское, предварительно поставив себе между ног ведро с уловом.