Сполохи детства

Судьба его сложилась вполне логично. Сначала он попал в тюрьму за драку. Потом сел за кражу. Потом пырнул ножницами свою мать – мою бабушку, которую я видел очень редко – насмерть, и сел уже очень надолго. Больше я о нем ничего не слышал…

Любовь к женщинам тоже проявилась особым образом. У отца было что-то около тридцати детей. Во всяком случае, такую цифру называла его последняя жена – алкоголичка со следами вырождения на лице. Она сама родила четверых. Некоторых отец успел сделать между отсидками. Мне и в голову не приходило, что в раннем детстве я встречался со своими многочисленными братьями и сестрами. Отец строгал детей самозабвенно, нисколько не заботясь об их дальнейшей судьбе.

Многие люди ведомы по жизни одними только инстинктами – в частности, мощным инстинктом продолжения рода – разум же в деле деторождения задействуют единицы.

У меня нет никакого желания искать своих родственников со стороны отца. Родню не выбирают, но от нее, к счастью, можно держаться подальше. Я с ужасом думаю иногда, что мои девочки унаследовали тот же нездоровый геном. Мой отец умудрился уничтожить всю свою семью. Достаточно родиться одному уроду – и он способен похоронить всех и вся (не только счастливую жизнь, но и надежды на нее).

Иногда люди, имеющие подобный опыт, получают на всю жизнь прививку от алкоголизма. Но помните – все счастливые алкоголики счастливы одинаково, все несчастные ведут себя очень по-разному? Я – счастливый алкоголик. А когда несчастлив, стараюсь не пить. Это очень важное правило для того, кто не хочет спиться. Но если так случится, и я все же выпью, будучи несчастным, то становлюсь добрым и щедрым. В память об отце. Вопреки его существованию.

* * *

Всякая порода предполагает уникальный набор качеств. Подбирая себе собаку, следует четко осознавать собственную природу. Все хорошо в свое время. Например, в детстве я обожал леденцы. Мне все время хотелось конфет. Но не было возможности их купить. А теперь я терпеть не могу сладкое. Но могу купить себе, при желании, небольшой кондитерский цех.

По возвращении из США, где провел несколько лет, я завел спаниеля… И понял через некоторое время, что эта собака не отвечает моему внутреннему Я. Она идеально подходит детям или людям с другим темпераментом. Мы со спаниелем совершенно не сочетались. Зато дети моей сестры настолько влюбились в спаниельку за пару летних месяцев, что не пожелали с ней расставаться.

А мне друзья презентовали белоснежного бультерьера. Жаль, во времена моего детства о таких собаках никто еще слыхом не слыхивал. Как здорово было бы спустить Ларса с поводка, и наблюдать, как отец с криками удирает от него по улице. Но Ларс все равно настигает отца, вцепляется в лодыжку, сбивает с ног… Мы отлично сочетаемся с моей собакой.

* * *

Мы с Ларсом приехали в спальный район, где я когда-то жил. Я запарковал машину напротив новой станции метро, раньше ее здесь не было, выпустил пса, и мы отправились пройтись по окрестностям. Миновали школу, где я учился. Новые дома, где раньше стояли хрущобы. Вырубленный парк. Пруды. И вышли в новый, недавно отстроенный микрорайон. Здесь во времена моего детства был пустырь, на котором убили Володю Камышина…

* * *

Не сказал бы, что в нем было что-то особенное. Невысокого роста, худощавый, самой невзрачной внешности. Учился Володя Камышин тоже так себе – перебивался с троек на четверки. Но была у него одна черта, которая всегда отличала его от других – упрямое чувство собственного достоинства. Именно так – «упрямое». Камышин всегда говорил правду. И слово «честь» для него было не пустым звуком. Подозреваю, это родители вбили в голову мальчика такие понятия.

– Честь, – говорил Камышин, – потерять легко, а обратно не вернешь.

Мы, выросшие без столь жесткой моральной накачки, откровенно говоря, над Камышиными посмеивались.

Эта самая зацикленность на чести в конце концов Володьку и погубила.

Камышин был из семьи военного. Поэтому в детстве часто переезжал. Ему довелось пожить и на Камчатке, и в Северном Казахстане, и под Мурманском. А закончил он свое путешествие по гарнизонам страны в спальном районе Москвы. Военная карьера Камышина-старшего складывалась удачно, и вместе с новым званием он получил здесь трехкомнатную квартиру.

Володька говорил, что раньше, еще до его рождения, отец сильно выпивал. Но потом, узнав, что у него будет сын, пить зарекся. И с военной выдержкой держал обещание…

Но после Володькиной смерти мне случалось иногда видеть его отца «не в форме». И с военной службы он полетел. Так что форму тоже не носил.

Сдружились с Володькой мы на почве любви к чтению. В нашем классе было всего два ученика, читавших запоем. Помню, как мы выпаливали названия книг – и восхищенно обменивались впечатлениями. Учителям литературы очень нравилась практика чтения вслух. Они вызывали меня или Камышина к доске, и мы читали вслух – порой отрывок, а порой произведение целиком. Они же в это время могли спокойно заняться своими делами. Не покидая, впрочем, класс. Стоило учителю выйти за дверь, внимание слушателей мгновенно рассеивалось. При этом я читал слишком быстро, чем вызывал неудовольствие одноклассников. «Антонина Петровна, он тараторит! Ничего не понятно». А Володька не торопился, интонировал, по-актерски менял голос, переходя к прямой речи. За что снискал славу главного чтеца класса.

Несмотря на любовь ко вполне взрослым книгам, вроде Майн Рида, мы все еще оставались детьми. Любимым нашим развлечением было расставить в углу комнаты солдатиков, и расстреливать их медицинскими черными резинками. При этом гарнизон был четко поделен на моих и володькиных бойцов.

Я вырос из детских игр чуть раньше. И предложил Володьке как-то раз сменять целый мешок солдатиков на пару книжек Фенимора Купера. Он с радостью согласился. А вот мама Камышина, помню, была очень недовольна. Впрочем, обратный обмен так и не состоялся. У Володьки подрастал младший брат, и она сочла, что солдатики ему тоже пригодятся. А Купер у них есть еще – в собрании сочинений…

В районной школе (которую все дружно звали «школа дураков», хотя это была обычная общеобразовательная школа) нравы царили звериные. Второкласснику зайти в туалет на втором этаже было просто опасно. Там обитали старшеклассники. Поэтому, если уроки шли на втором, все терпели до последнего. Или бежали на третий. Впрочем, и там можно было нарваться на хулиганов.

Первый класс я заканчивал в другой, хорошей, школе. Поэтому не имел представлений, куда можно пойти, а куда лучше не соваться. Помню, как впервые увидел Банду. Так они называли свою компанию. Я зашел в туалет. В нос сразу ударил резкий запах мочи, хлорки и табачного дыма. Сквозь едкое облако почти ничего не было видно. Я разглядел несколько взрослых ребят в сизых клубах. Они учились тогда в седьмом классе. Но трое из четырех были второгодниками. Один из парней сидел на подоконнике, другие стояли рядом. Я торопливо подошел к унитазу, отделенному перегородками. В советской школе, как в армии, кабинки не были предусмотрены. Условия казарменные, и к контингенту никакого доверия. Я только успел расстегнуть ширинку, когда на плечо мне легла тяжелая ладонь.

– Ты поссы, пацан, поссы, – сказал некто небрежным голосом, – а потом к нам подойди…

– Ты кто? – спросил меня, когда я, робея, подошел, крепкий парень с рыжеватыми волосами и пятнами крупных веснушек на лице.

– Степа, – ответил я с замиранием сердца, чувствуя, что попал в нехороший переплет.

– А хули ты, Степа, в наш сортир пришел?

– А я… не знал, что он ваш.

– Ни хуя себе, он не знал, – Рыжий обернулся к товарищам. Посмотрел на них многозначительно. Затем снова уставился на меня. – Капуста есть?

– Что? – не понял я.

– Мамка на завтрак деньги дала?!

– У меня… ничего нет, – ответил я, чувствуя, к чему идет дело.

– А ну-ка, Самец, – попросил Рыжий, криво улыбаясь, – выверни пацану карманы.

Невысокий верткий Самец торопливо обшарил меня, выгреб мелочь.

– А говорил – нету, – Рыжий глянул на меня свирепо. – За вранье – фофан.

Он спрыгнул с подоконника, подошел и, оттянув средний палец, сильно ударил меня в лоб. От боли и обиды глаза тут же наполнились слезами. Но я не заплакал. Сдержался.

– Все, вали отсюда, – сказал Рыжий, – пока я добрый.

Самец развернул меня, подтолкнул в спину. И я оказался снаружи.

Многие словно совсем не замечают обидные вещи. Я же всегда, с самого раннего детства, очень остро реагировал на унижение. Душевная боль для меня настолько же остра, как и физическая…

Позднее я узнал, что ограбление малолетних – почти ежедневная практика этой веселой гоп-компании. Они не только отбирали у младших школьников деньги, но и всячески развлекались. Второклассников на переменке ждали прямо в коридоре возле класса.

– Так, мелкие, – командовал Рыжий, – построиться в шеренгу. По моей команде – принять упор лежа. Все отжимаемся… И раз, и два, и три… Я из вас сделаю мужиков.

И все отжимались. Кроме Володи Камышина. Вижу его сейчас, словно это было вчера. Он навсегда остался таким же, каким я его запомнил – маленьким мальчиком с упрямым и сильным характером.

– Не буду, – говорит он.

– Ну, ты, сука! – один из членов Банды, натуральный отморозок по кличке Цыганок, замахивается, и резко опускает руку… Камышин даже не вздрогнул.

– Дай-ка я, – Рыжий подходит и резко бьет моего друга поддых. Тот, вскрикнув, падает у стены.

Все четверо смотрят на Володю, посмеиваются. Проходит полминуты. Тот медленно поднимается, распрямляется, расправляет плечи – и глядит на мучителей с презрением, твердо.

Я поначалу кидался на его защиту. Но хулиганы били заступников жестоко. А сломать Камышина стало для них со временем делом чести…

– Расскажи своему отцу, – предложил я как-то, хотя сам всегда скрывал то, что происходило в школьных стенах. Но меня почти не доставали. А за Камышина взялись так, что было за него страшно.

Его каждый день поджидали после школы и били. Снова и снова. Меня тоже Банда Рыжего однажды подловила в районе. Цыганок без всякого повода ударил с размаху в лицо. Я упал. И остался лежать, приговаривая: «О-о-о, ты сломал мне челюсть». Примитивная хитрость. И постыдная. Но она позволила мне уцелеть. Я отлично знал, эти ребята на днях выбили мальчику глаз. Другого увезли в больницу с разрывом селезенки. Мне вовсе не хотелось получить увечье. Хотелось жить.