Люси…

Люси…
Степан Олегович Быков

Воспоминания – вот что осталось от прошлой счастливой жизни заключённого, которая столь несправедливо и жестоко была разрушена…

Глава 1

Весело кружась, снежинки падали на пол камеры, заносимые сильным холодным ветром. Стены, покрытые легкой изморозью, потихоньку оттаивали ближе к горячей ржавой трубе. Кривые, изогнутые прутья решетки, ведущей на улицу, обросли твердым, неразбиваемым льдом.

Свернувшись в комок, я лежал на каменном полу, укрывшись грязным, дырявым одеялом и толстым матрацем. Изредка доставая синие пальцы, я с наслаждением обжигал их, вплотную прижимая к трубе. Разные воспоминания из прошлого всплывали в памяти так отчетливо и ясно, что, казалось, они происходили наяву.

«Дождливый и пасмурный день… свежий чистый воздух, улицы, усеянные желто-оранжевыми листьями, создавали приятное ощущение присутствия осени и скорого начала зимы. Рано утром все спешили на работу, варили кофе, собирались завтракать, ворчали на родственников и в спешке одевались. А я гулял по парку с Люси, блаженствуя от природы, от того, что мы вместе, от того, что мы рядом, и от того, что мы просто существуем в этом огромном удивительном мире.

Уточки с зелеными шейками и черными головушками плавали по реке и охотно поедали мокрый, распавшийся хлеб. Пушистая рыжая белочка с глазами-бусинками сидела в деревянном домике и быстро крошила скорлупу. Проворно работая острыми зубками, она искала орешки. Одинокая золотисто-розовая георгина с каплей росы на распустившимся бутоне чудесно пахла, источая забытый запах весны и лета…»

Только я задумался, как раздался чей-то громкий, повелительный голос.

– Вставай! Вставай, я тебе говорю!

Твердая, жилистая рука надзирателя стащила с меня матрац – и, немного приподняв, откинула в стену.

– На жри, урод! – сказал он, бросив тарелку с водой и куском червивого черного хлеба, испещренного маленькими белыми личинками. Вода, расплескавшаяся по всему полу, замерзла сразу же после того, как захлопнулась тяжелая железная дверь.

Я привстал на колени и, дотянувшись, поднял кусочек хлеба. Разломав его и отчистив ногтем от паразитов, завернул в лоскуток белой ткани. Из дырочки в стене вылезли две серые мышки с короткой шерсткой и прозрачно-розовыми ушками. Помяв крошки и слепив фигурки, я расставил их в ряд. Довольные, радостные мыши, весело подергивая усиками, уминали один мякиш за другим. Справившись с угощением, они потерлись друг о друга носиками и уползли в свое тепленькое пристанище, набитое соломой и ватой.

Вьюга утихла к вечеру; когда красно-оранжевый закат появился на горизонте, пучок света тонкой полоской проскочил в угол камеры и, пощекотав мои уставшие глаза, исчез. С наступлением темноты в коридоре все чаще слышались твердые, уверенные шаги, сопровождаемые разговором.

– Кто? – прорычал хриплый мужской голос, очевидно принадлежащий Томасу, который славился своей жестокостью на всю тюрьму, его извращенные методы наказаний иной раз приводили к смерти, так сказать, «по неизвестным причинам». Протяжно проскрипев, поддалась дверь соседней камеры. Щелкнул рубильник, на потолке загорелась ярко-белая лампочка.

Хлесткие удары резиновых дубинок заглушали душераздирающий крик и плач. Дыхание надзирателей становилось все чаще и чаще, меж тем кашель какого-то бедняги звучал все громче и громче. Горячая струйка крови, смешанная с грязью, затекала под небольшую щель моей двери, завиваясь и пропадая, мерный пар поднимался от нее вверх.

– Хватит с него, пошли! – прорычал тот же голос, и дверь захлопнулась. Голос ликующего футбольного комментатора, одобрения, смех и звон стеклянных бутылок означали окончание смены. После произошедшего я еще долго слышал горький прерывистый плач и тихое бормотание молитв.

Глава 2

Наступила ночь; клацая зубами, я засунул руки под под мышки и, прижав изо всех сил, придвинулся к трубе…

«– Угадай, кто? – нежные, мягкие, чуть мокрые ладони охватили лоб и прикрыли мои глаза. Быстро отскочив, она засмеялась тем чистым, приятным молодым смехом, какой бывает у счастливых, довольных жизнью женщин. Ярко-рыжие волосы, опускающиеся на открытые гладкие плечи, отсвечивали теплым, тусклым светом горящего камина. Ее упругая грудь учащенно вздымалась и опускалась. Покусывая пухлые губки, она сидела на ковре и пристально смотрела мне в глаза.

– Все готово, мы можем садиться! – воскликнула Люси и, взяв меня за руку, стащила на пушистый, ворсистый ковер. Накрыв скатертью небольшой столик, она поставила два бокала с вином. Хрустящая, поджаристая свинина с красной капустой, политой соусом, таило во рту и создавало мягкий кисловатый привкус. Высокая зеленая ель была увешана стеклянными игрушками: гномиком с улыбкой, выглядывающей из-под густой седой бородки, в красном смешном колпаке; солдатиком, так напряженно смотрящим в бинокль, и грациозно крутящейся балериной в красивой белой пачке. Преломляясь в лучиках огоньков гирлянд, они отбрасывали свои маленькие тени по всей комнате. Голубоватая луна, похожая на таинственный, неизведанный остров, притягивала к себе далекие мерцающие звезды; будто кораблики в глубоком синем океане, они плавали по огромному ночному небосклону…»

– Подъем! Подъем! Подъем! Подъем! – удаляющимся голосом орал обходящий, заглядывая в крошечное окошко для подачи еды в каждую камеру. – Ты что, оглох? ПОДЪЕМ! – повторил он во второй раз и, противно постучав ключами по двери, пошел дальше. Оторвавшись от близкого моей душе времени, я зарыдал. Неприятный ком подступил к горлу и не давал нормально дышать.

Через 30 минут всех заключенных вывели на прогулку. Скрепленные за шею общей цепью, мы дышали воздухом. Протяжно каркающие вороны садились на ветки скрюченных, почерневших от переизбытка влаги деревьев и заинтересованно наблюдали за стройно идущей группой. Здание тюрьмы и двор окружали четыре башни, соединенные между собой пятиметровым железным забором, на вершине которого были остро заточенные деревянные колья, обвешанные сплошной колючей проволокой. Каждая башня заканчивалась будкой с темно-синей крышей, в ней находилось по два надсмотрщика, экипированных бронежилетами и вооруженных винтовками со снайперским прицелом.

Передо мной шагал юноша лет восемнадцати. Полопавшиеся капилляры в его испуганных детских глазах и синее от ударов лицо вместе с исполосованными руками, безжизненно болтающимися вдоль тела, производили на меня ужасное впечатление. Мальчишка еле держался на ногах и часто спотыкался, задерживая остальных «гуляющих». Тогда к нему подходил надзиратель и несколько раз бил дубинкой по спине. Крепко сжав зубы, я смотрел на все это и терпел.

Последний удар сшиб его с ног. Он плакал и громко звал кого-то по имени.

– Ты чего разлегся?! Ты чего разлегся?! – кричал Карл, вновь подходя к нему.

Слезы, смешиваясь с грязью и солеными соплями, растеклись по всему лицу бедняги.

– Ты чего разлегся?! – тяжелая дубина с хрустом обрушилась на голову парня.

Худое, измученное тело лежало посреди двора. Он не двигался. Широко раскрытые глаза устремились куда-то далеко, казалось, он смотрел сквозь все, все, что нас окружает: стены, проволоки, башни, тяжелые дубовые ворота перед тюрьмой, все… Эти светлые зеленые глаза, полные жизни и сил когда-то… сейчас были такими пустыми, безмолвными, в зрачках их запечатлелся страх вперемешку с невыносимой болью и беспомощностью…

Глава 3

Карл стоял не двигаясь, еще не понимая, что произошло. Окровавленная дубинка на мягком кожаном ремешке легко покачивалась в его правой руке. Заключенные, не отрывая завороженного взгляда, смотрели на быстро остывающий труп.

– И так…будет с каждым! – закричал он истерически дрожащим голосом, подергивая губами и бровью. Весь трясущийся, красный, с выступившими жилками на лбу, надсмотрщик не знал, что ему делать: то ли стоять на месте, то ли доложить о случившемся начальнику тюрьмы. Глупая животная ярость и гнев, которые всегда охватывалт его в подобных ситуациях, сказывались и теперь…

– Прекратите смотреть на меня и на этого болва…!

Не успел он и договорить, как кто-то перебил:

– Закрой свой паршивый, дрянной рот.

Испуганно оглянувшись, Карл посмотрел в сторону исходящего голоса, было заметно, как он усердно пытался унять дрожащие колени.

– Кто это сказал?! Кто это сказа…?!

Комок вязкой грязи со снегом прилетел ему в лицо.

– Я! – закричал худой, с впалыми глазами, старик и, насколько позволяла цепь, выступил вперед.

Окончательно вскипев, озлобленный надзиратель занес дубинку и с грубыми высказываниями, о коих я не хочу писать, помчался к осмелевшему, наглому мужчине… Жесткий, твердый удар из толпы резким выпадом в висок отбросил надсмотрщика на несколько футов. Явно не ожидая такого поворота событий, он нажал на кнопку тревоги, которая всегда находилась в заднем кармане его штанов. Раздался пронзительный, ушераздирающий сигнал, по которому все четыре башни были обращены ко двору. Громкие выстрелы, похожие на хлопки, сразу повалили несколько человек. Разъяренная толпа заключенных, в том числе и я, внезапно рванули к Карлу. Сотни шершавых мужских пальцев вцепились в голову, руки и ноги надзирателя. Острые, давно не стриженные ногти, как когти хищных птиц, разрывали свою добычу.

На заднем дворе тюрьмы развернулась настоящая битва. С башен беспрерывно велся огонь; обстреливая заключенных, охранники изредка сбрасывали капсулы со слезоточивым газом. Надсмотрщики, выбежавшие из других корпусов тюрьмы, активно работали дубинками и высоко заряженными электрошокерами, поражая одного за другим. Среди них более всего выделялся Томас, толстый и рассеянный, но, имея стальные, крепкие руки, он направо и налево раздавал тяжелые увесистые оплеухи. Крики, стоны, свистящие пули и не прекращавшаяся тревога слились в общий гул странной какофонии…

Резкий, неприятный запах крови и мяса стоял на дворе, глухие, крепкие удары сыпались со всех сторон… Я хотел убежать, спрятаться куда угодно… лишь бы там не было этого мерзкого запаха горелого мяса, создаваемого электрошокерами. А самое главное – этих искривленных безумством лиц с улыбками звериной жестокости и наслаждения насилием, которую так ясно и выразительно подчеркивали глаза. Да! Глаза! Именно они то зеркало, отражающее человеческий облик и натуру, именно они не способны скрыть самые сокровенные качества и пороки людей…

Размышления об этом невольно погрузили меня в какое-то забытье… когда внезапно пронзившая грудь пуля, напомнила мне, где я нахожусь.

Глава 4

«– Может, остановимся здесь? – спросила Люси, указывая на старую, грустно склонившуюся над речкой иву. Тенистое деревцо пахло приятным запахом обветшалости и влаги, какой бывает в лесу после сильного дождя. Быстрая речушка извивалась и огибала большие древние камни, обросшие мягким, шершавым мхом. Затем воды спускались к устью и пропадали из виду. Сочные зеленые листья ивы радовались приходу весны, и теперь грелись на долгожданном солнышке. Травка, окружавшая дерево, создавала уют и истинное беззаботное счастье – наслаждаться дарами природы. По розовато-голубому небу медленно скользили облака; журчанье реки, как дурманящая мелодия, тихо укачивала монотонностью звучания и вводила в сон. Поднявшийся ветер покачивал золотые колоски почти поспевшей озимой пшеницы, ковром расстелившейся на чудесных равнинах Истборна».

Я приоткрыл глаза и смутно, как в тумане, разглядел двух людей, о чем-то оживленно споривших…

– Сколько всего полегло? – задал вопрос пухлый начальник, встряхивая густо забитую табаком самокрутку и покручивая свои черные, с редкими седыми волосами, усы.

– Около тридцати четырех человек, сэр!

Заложив руки за спину и хмуря брови, начальник, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, ходил по двору, заваленному грудами обезображенных тел. Перебирая пальцами и отрывая от них маленькие кусочки красной кожи, он прошептал:

– Скажи Томасу, что всех нужно уложить в грузовики и вывезти, иначе поднимется небывалый скандал!

– Но, сэр! – перебил его молодой надзиратель. – Когда узнают о гибели, что мы им скажем?