«Дал бог зубы, даст и хлеба», – написал Иванка на своей.
«Взгляните на птиц небесных – не сеют, не жнут, а сыты бывают», – вывел Кузя на миске.
Слава о новой затее псковского горшечника прошла по торгу и дошла до монахов. Игумен Мирожского монастыря[58 - Мирожский монастырь – основан в начале XII в. (до 1156 г.), включает памятник русского искусства – Спасо-Преображенский собор.] прислал к Козе монастырского трудника[59 - Монастырский трудник – добровольный работник (по обету) в монастырях России XVI–XVII вв.; во время работ находился на иждивении монастыря.], наказав явиться к нему.
Прохор Коза воротился домой из монастыря довольный. Он получил от обители заказ изготовить на монастырские нужды разной посуды, украсив ее «молитвенными и добрыми речениями».
Истома и Прохор хвалили ребят за хорошую выдумку.
– От дедов и прадедов брали приклад на узоры и травы. Чаяли, так и во веки веков все правнуки будут суда узорить, ан мудрецы наши вона чего умудрили!
И Кузя с Иванкой гордились своей выдумкой.
Ни Коза, ни Истома не могли уже помогать им в этой работе, и Коза, несмотря на то что в порядной записи не было сказано ничего об уплате Иванке раньше пяти лет, стал платить ему деньги.
– Вот и кормилец возрос тебе, мать! – приговаривал довольный Истома.
– Совесть в Прохоре есть – живой души человек: никто с него не спрошал, а он добром деньги малому платит! – удивлялся он честному обычаю Козы.
Прохор Коза запускал свой волчок с утра до ночи. Ему помогал Истома, а Кузя с Иванкой стали полными хозяевами росписи и узоров. Тут были и горлачи, и торели, и хлебницы, и солоницы, и кружки, и кувшины, и миски, и печные горшки, и крынки всех видов.
Когда дело дошло до винного горлача, Кузя не знал, какое же – молитвенное или доброе – речение написать на винной посуде. Ребята обратились за советом к пароменскому дьячку, который учил Кузю грамоте.
– Пиши: «Его же и монаси приемлют», – посоветовал дьячок.
Кузя написал.
«В кабаке родился, в вине крестился», – вывел Иванка на другом горлаче.
Не зная грамоты, Истома и Прохор спрашивали ребят, что где написано. Когда дошло дело до Иванкина горлача, он понял, что на этот раз ему может попасть за написанное.
– «Каково винцо, таково и здравьице», – соврал он.
Ни Прохор, ни Истома не усмотрели в этом ничего худого. Кузя, прочтя Иванкину надпись, не выдал его и только усмехнулся. Это еще подхлестнуло озорника Иванку.
«Голодное брюхо к молитве глухо», – написал он на большой миске.
«Не минешь поста, коль мошна пуста», – написал на своей Кузя.
Ребята трудились неустанно, перемигиваясь, посмеиваясь и подзадоривая друг друга. Уже не было больше и мысли о «молитвенных речениях». Они писали самые бесшабашные поговорки, стараясь лишь превзойти друг друга…
Встретившись на дороге с уезжавшим из города шурином, Прохор Коза похвалился выдумкой Кузи:
– Тебе спасибо, Левонтьич, что грамоте надоумил учить, – то и польза!
– Ученье – свет! – подтвердил Гаврила. – Ин я им из Острова пряников привезу, – обещал он.
Возвращаясь из Острова, хлебник заехал к Козе и зашел в гончарную, заваленную новой расписной посудой. Ни Иванки, ни Кузи не было в мастерской. Истома с Прохором вдвоем муравили поливой суда.
– Ну, кажите, где ваше диво? – ввалившись, спросил хлебник.
– Все тут. За показ ничего не берем, – шутливо отозвался Коза.
– А чего тут писано, знаешь? – взглянув на блюдо, спросил Гаврила с какой-то настороженностью.
– Грамоты хоть не ведаю, а все до единой помню, – отозвался Коза.
– Что на сем большом блюде? – спросил испытующе хлебник.
– «Взалкахся бо и даете ми ясти!» – твердо ответил горшечник. – Апостола Матвея Евангелье.
Гаврила усмехнулся.
– А тут что? – спросил он, взяв в руки второе блюдо.
– «Да ясти и пиете на трапезе моей!..» Какого апостола, угадай? – уверенно спросил Прохор.
Гаврила неудержимо захохотал. Он взял еще блюдо, взял кружку и заливался хохотом.
– Где Кузька, ваш «грамотей»? Пряников я ему… ох, уморил, окаянный!..
– Да что ты ржешь?! – недоуменно спросил Коза.
Гаврила, шатаясь от смеха, вышел во двор.
– Ку-у-зьм-а-а! – раздался на все Завеличье могучий голос.
Кузя и Иванка прибежали из дома в гончарную.
– Здоровы, апостолы! – огорошил их хлебник, вдруг ставший строгим.
Поняв, что деваться некуда, оба потупились.
– Ты что же, бесенок, деешь! – накинулся хлебник на Кузю. – На то тебе грамоту дали, чтоб батьку под плети подвел, апостол Кузьма? Узорники мне отыскались тоже!
Хлебник грозно шагнул к племяннику. Кузя от страха присел. Оба отца недоуменно глядели на происходящее.
– Левонтьич, да ты растолкуй: чего они натворили? – спросил Коза.
– Читай, что написано тут, – обратился к Иванке хлебник.
– «Где чернецы, тут и пьяницы», – прочел оробевший Иванка.
– От какого апостола, угадай? – повернулся Гаврила к горшечнику.
– Задеру собачьих детей!.. – взревел Прохор, поняв проделку.
Ребята кинулись прочь из гончарной. Им вслед неудержимо гремел хохот дяди Гаврилы да брань обоих рассвирепевших отцов…