Милая Роуз Голд

Сейчас я обрела равновесие. Конечно, многое оставляло желать лучшего. Я до сих пор комлексовала из-за веса. Некоторые блюда все еще вызывали у меня приступы тошноты, хотя я была уверена, что сама себя накручиваю. Я не умела общаться с ровесниками. Ублюдки типа Брендона до сих пор выбивали меня из колеи.

Может, я не готова была обсуждать воспоминания, которые так успешно прятала в себе весь этот год. Но у меня был выбор: либо я мирюсь с тем, что люди, которые ничего обо мне не знают, будут и дальше оскорблять меня, либо я рассказываю обо всем со своей точки зрения. СМИ уже не интересовались ни мной, ни мамой; Винни не писал мне уже несколько месяцев. Но, возможно, мне удастся убедить его выслушать меня. А деньги за интервью потрачу на новые зубы. Или на поездку к Филу в Колорадо.

Алекс до сих пор не ответила на мое сообщение. Ариэль на экране согласилась расстаться с голосом.

Я поспешила набрать номер Винни Кинга, пока не передумала. Раздались гудки. Я опустила взгляд и посмотрела на ноги. Шнурки развязались. Она думает обо мне.

3.

Пэтти

Я ИДУ ЧЕРЕЗ ПАРКОВКУ к дочери. Роуз Голд спрыгивает с водительского сиденья. Она примерно метр пятьдесят ростом и потому кажется совсем маленькой рядом с массивным фургоном. Нескладный подросток, которого я помню, превратился в двадцатитрехлетнюю женщину. У нее прямые жидкие волосы, они тусклые, не светлые и не темные. Маленький курносый носик придает ей сходство с мышонком. На ней мешковатые джинсы и толстовка с круглым вырезом. Роуз Голд бежит ко мне, как всегда, не наступая на пятки, как будто бетон усыпан горячими углями. С виду она здорова и в полном порядке. Кроме зубов.

Зубы торчат из ее десен в разные стороны, напоминая старинные надгробия на кладбище. Все они разных оттенков желтого – от эгг-нога[4 - Эгг-ног – сладкий напиток кремового цвета на основе сырых куриных яиц и молока. Популярен в США, Канаде и других странах.] до дижонской горчицы. У корней некоторые еще темнее, цвета грязи. Края зубов острые и неровные. Она смотрит на меня с улыбкой – или скорее ухмылкой, – напоминая мне тыкву, вырезанную к Хеллоуину. Кому-то эти зубы покажутся уродливыми. Но для меня важнее история, которую они могут поведать. Они напоминают мне о том, как желудочный сок годами разрушал эмаль. Эти зубы – свидетельство стойкости Роуз Голд.

Мы встречаемся посреди парковки. Роуз Голд первой тянется ко мне.

– Ты на свободе, – говорит она.

– Ты стала матерью, – отвечаю я.

Несколько секунд мы просто обнимаемся. Чтобы не вызвать подозрений излишней заинтересованностью, я мысленно считаю до пяти, прежде чем спросить:

– Можно мне познакомиться с малышом?

Роуз Голд отстраняется. Она смотрит на меня с улыбкой, но я вижу в ее глазах тень настороженности.

– Конечно, – отвечает Роуз.

Я приближаюсь к фургону вслед за ней. Роуз Голд открывает заднюю дверь. А вот и он, ждет нас, пристегнутый в детском кресле. Глазеет по сторонам, болтает ножками. Наш малыш Адам. Ему всего два месяца. Я невольно тяну пальцы к его ножке в носочке и принимаюсь ворковать над ним. Он издает булькающий звук, а потом показывает мне язык. Я радостно смеюсь. Потом тянусь к застежке ремня безопасности, но понимаю, что забылась, и поворачиваюсь к Роуз Голд:

– Можно?

Она кивает. Ее взгляд мечется – прямо как у ее сына – между моим лицом и младенцем. Я отстегиваю ремень и достаю малыша из кресла.

Я обхватываю его руками, прижимаюсь носом к его макушке и делаю вдох. Нет ничего чудеснее, чем запах новорожденного ребенка. На секунду мне даже показалось, что на руках у меня Роуз Голд, и мы снова в нашем доме, и она в кои-то веки не плачет, не задыхается и не кашляет.

– Он похож на тебя, – говорю я, бросая взгляд на дочь.

Она снова кивает, глядя на ребенка с таким пристальным вниманием, что я понимаю: дочь меня не слушает. Я узнаю этот взгляд, полный обожания: Роуз Голд души не чает в своем сыне.

Я переключаю внимание на Адама, который смотрит на меня своими любопытными карими глазками. Он опять показывает язык, а потом засовывает сразу несколько пальцев в рот. Обычно младенцы похожи на маленьких морщинистых старичков, но Адам выглядит очень даже мило. Очаровательный малыш. Но мы, Уоттсы, никогда не могли похвастаться внешностью, так что скоро и он растеряет красоту. Ну а пока он просто прелесть и лапушка. Лучшего внука нельзя и пожелать. Я вздыхаю.

– А ведь кажется, только вчера ты навещала меня с растущим животиком, – говорю я, передавая малыша Роуз Голд. – О, милая, он просто чудо.

Она кивает и укладывет ребенка обратно в кресло.

– Я тоже так думаю. Однажды он проспал всю ночь, не просыпаясь. – Она укрывает его одеялом до самого подбородка – такая заботливая миниатюрная мамочка. Малыш улыбается, глядя на нас. На его щеках появляются ямочки. Мы обе расплываемся в ответной улыбке.

Роуз Голд поворачивается ко мне:

– Ну что, поехали?

Я киваю. Мы одновременно тянемся к водительской двери. Осознав свою ошибку, я обхожу машину. Я купила этот фургон, когда Роуз Голд была совсем маленькой. И никогда еще не сидела на пассажирском сиденье.

В салоне Роуз Голд снимает толстовку и остается в заношенной футболке. Моя дочь, похоже, снова начала терять вес. Я думаю, не сказать ли ей об этом, ведь большинство молодых матерей были бы очень рады это услышать – сама я за двадцать три года так и не вернулась в форму, – но все же решаю промолчать. Для Роуз Голд это никогда не было комплиментом.

За рулем она кажется совсем маленькой. Такая машина больше подходит крупному водителю вроде меня. Однако Роуз Голд легко справляется с ней: выруливает с парковки и устремляется обратно по длинной дороге. Моя дочь вцепилась в руль обеими руками. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения. Интересно, когда она получила права. Я ей раньше не разрешала делать это. Я представляю, как вырываю у нее руль и фургон вылетает на обочину.

У всех бывают такие мысли. Что, если я закричу посреди совещания? Что, если я вдруг обхвачу его лицо руками и поцелую? Что, если я воткну ему в спину нож, вместо того чтобы его убрать в ящик? Вот она, разница между здоровыми и сумасшедшими: здоровые знают, что можно совершить что-то безумное, – и не делают этого.

Я замечаю, что молчание затянулось.

– Спасибо, что приехала за мной.

Роуз Голд кивает:

– Каково это – наконец оказаться на свободе?

Я задумываюсь на несколько секунд.

– Страшно. Тревожно. Но в целом – потрясающе.

– Еще бы. – Она покусывает губу. – И что теперь? Тебе нужно ходить на общественные работы, к психотерапевту или что-то типа того?

Еще чего, стану я трудиться на общество, которое бросило меня в тюрьму. Все детство Роуз Голд я была образцовой соседкой, ходила убирать мусор возле дороги и играла в бинго со стариками. Если мне понадобится психотерапевт, придется платить за него самой. Таких денег у меня нет, а если б и были, я бы не стала отдавать их за то, что какой-то шарлатан перечисляет мне мои недостатки. Со мной сидела одна женщина, в прошлом мозгоправ, она дала мне бесплатный совет.

Она предложила мне составить список целей для возвращения в общество. Сказала, что если я буду все время занята, то у меня не будет времени ввязываться в неприятности. Я не стала говорить ей, как много у меня было дел в месяцы, предшествовавшие аресту.

Вот какой я составила список:

1. Найти жилье. Мой дом перешел в собственность банка после того, как я попала в тюрьму.

2. Найти работу. В больнице мне работать больше нельзя, но у меня есть один неплохой вариант от старой тюремной подруги. Когда Ванда вышла на свободу, она открыла некоммерческую организацию, помогающую отсидевшим женщинам устроиться в новой жизни. В самой организации тоже работают бывшие заключенные, а называется она «Свобода 2.0». («А как же женщины, которые отсидели, к примеру, двенадцать раз? – спросила как-то я. – Для них название будет “Свобода 13.0” или как?» – «Пэтти, – протянула Ванда, – твой ум – это твое величайшее преимущество и в то же время твой самый большой недостаток». Мне часто делают вот такие сомнительные комплименты.) В последнем своем письме Ванда говорила что-то об удаленной работе оператором колл-центра.

3. Наладить отношения с Роуз Голд. Когда год назад дочь впервые пришла меня навестить, она злилась и задавала вопросы. Я шаг за шагом завоевывала ее расположение. Скоро все будет как раньше.

4. Убедить друзей и соседей в моей невиновности.

Все отрицать – не самая плохая стратегия. Да, пусть придется показать, что я ничего не понимала и в упор не видела правды. Но есть огромная разница между тем, кто не видел правды, и тем, кто ее скрывал. Люди скорее простят тебя, если будут думать, что ты и впрямь ничего не понимал. Пусть называют меня недалекой. Пусть считают, что я ошибалась. Это не худший вариант.

Я бросаю взгляд на Роуз Голд. У меня есть только один шанс.

– Мне нужно где-то остановиться на первое время, – говорю я, старательно изображая непринужденность.

Дочь не реагирует, продолжая следить за Адамом через зеркало заднего вида. Я надеялась, что Роуз Голд сама предложит и просить не придется. Возможно, она относится ко мне не так хорошо, как я думала. Я отворачиваюсь к окну. Мы едем по шоссе, вокруг только бесконечные кукурузные поля и больше ничего. Эту тюрьму построили у черта на рогах. Я стараюсь сохранить спокойный тон.

– Я подумала, может, я поживу у тебя какое-то время. Совсем чуть-чуть, пока не устроюсь в жизни, – добавляю я. – Я помню, ты говорила, что у тебя совсем маленькая квартира.