Цветочный супермаркет

«Пингвин» требует главы, я пытаюсь оживить мертвеца.

Царящую в доме тишину нарушил звон мелких капель дождя, развивающихся о крышу и стекла, подпрыгивающих на асфальтированной дорожке возле дома и вовсе исчезающих в траве. Забытый чайник давно теперь уже успел остыть. То ли из-за ветров, то ли из-за неиспользования отопления воздух в комнатах стал неприятно холодным. Я поежилась, посильнее укутавшись в велюровый плед. Мысль о разожженном камине ютилась в душе, согревая ее слабым теплом. Отложив работу в сторону и встав с дивана, я подошла к камину, заглянув в корзину для поленьев, где осталось всего пару щепок. Подавить обреченный вздох не удалось. В доме дров совсем не осталось, а и без того холодные руки казались чистым льдом. поэтому нужно идти за ними на улицу.

Дождь не прекращался, продолжая падать прозрачным занавесом с неба. На самом деле дождливая погода – моя любимая. Даже, несмотря на то, что в Англии дожди идут довольно часто. Они приносят с собой меланхоличную приятную грусть, навевают воспоминания, заставляет людей укрыться в своих домах под большим пледом с кружкой ароматного чая в руках. Открыв окно, чувствуешь свежесть, будто бы находишься в двух шагах от океана. Дождь – это музыка, созданная природой. Она успокаивает не хуже любой классики. Она и есть классика. Дождь вдохновляет. Огромное тяжелое полотно прорывали розовые пятна, тянущиеся от широкой фиолетовой ленты над горизонтом. Теперь все вокруг не казалось таким угнетающим и нагоняющим тоску. Я натянула капюшон от дождевика на голову и быстро зашагала по узкой дорожке к небольшой пристройке с поленьями в задней части двора. Как только корзина была наполнена, я вернулась обратно в дом.

Вскоре пасть камина разгорелась языками пламени, отбрасывающими на гостиную янтарный свет; постепенно становилось теплее. Сев в кресло рядом с очагом и подобрав под себя ноги, я стала всматриваться в танцующее пламя. Всего пяти минут отдохну, сказала я самой себе. В голове вновь закружился вихрь мыслей, моментально сменяющих друг друга, от чего голова начала тяжелеть, опускаясь на мягкую спинку. Лишь сейчас я поняла, насколько сильно устала. Веки тяжелели и смыкались, глаза неприятно щипало, обивка кресла вдруг стала казаться самой мягкой в мире, удобнее любой постели, похожей на пушистое облако, манящее в царство грез. Держать глаза открытыми стало непосильной задачей. Гремящие вразнобой одинаковые голоса в голове становились все тише и отдалялись – я окончательно провалилась в тонкие сети сна.

Не помню, как оказалась в офисном кресле из черной кожи, придвинутом к большому столу. Я прекрасно знала, где нахожусь, и почему-то неконтролируемая дрожь заставляла зубы тихо стучать, а пальцы впиться в пластиковые подлокотники до побеления костяшек. Мне очень страшно. Жарко. Хочется скорее сорваться с места и просто убежать подальше. Домой. Покинуть офис с унылым видом на вечно переполненный людьми и машинами перекресток. Я была бы не против даже выпрыгнуть из окна четырнадцатого этажа в самое жерло нескончаемого движения, все, что угодно, лишь бы не быть здесь. Но я не могу даже почесать нос. Два прищуренных зеленых глаза неотрывно прожигают мою плоть, жесткое лицо, испещренное в некоторых местах морщинами, приняло багровый оттенок. Женщина средних лет с еле прикрывающим шею каре плотно сжала тонкие губы – самый худший знак. Она раздражена, возмущена до предела и готова убить кого угодно голыми руками с дорогим маникюром. Аманда уперлась костлявыми руками в разделяющий нас стол. Я чувствовала себя самым большим неудачником в мире. Никогда не верила в Бога, но все равно мысленно молилась ему о чем-то прямо в это растянувшееся мгновение.

– Почти год, – рявкнула Стэндфорд, заставляя меня подпрыгнуть на месте. – Почти год вы обещаете выпустить новую книгу. Я давала Вам отсрочку каждый раз, как только Вы заикались об этом. И что? Где результат? – с каждым словом ее голос становился все громче. – Мы заключили договор, дали Вам аванс с условием выпуска новой книги каждые полгода… Но Вы ничего не успели в срок! Вы, Кристина, никогда ничего не успеваете в срок! А знаешь, почему? – темноволосая женщина выпрямилась, сложив ладони вместе палец к пальцу, и на секунду замолчала. – Потому что Вы бездарность! Чертова бездарность, неспособная ничего делать вовремя! Вообще ни на что неспособная! И твои книги покупают только чтобы топить ими камин!

Аманда все кричала, срывая голос и становясь до невозможности красной. Откуда-то в офисе появился горящий костер и два экземпляра двух моих книг, в том числе и «Платиновый закат». Стэндфорд повертела первую в руках, снисходительно хмыкнула и без колебаний бросила ее в разъяренное пламя. Что-то холодное осторожно коснулось щеки и медленно покатилось вниз. Нечто важное в один миг рухнуло внутри, нечто возводимое годами уничтожено в мгновение ока. Я сжала челюсть, пытаясь подавить рвущиеся наружу эмоции. Если я открою рот, то не смогу остановиться, а если не смогу остановиться – разрушу все окончательно. Слезы единственные неподвластны мне. Они прокладывали дорожки по щекам, шее, пока глаза неотрывно смотрели на горящие труды. Кажется, они действительно горели синим пламенем.

– Только дурак мог написать такой бред!

Аманда Стэндфорд продолжала сыпать обилием оскорблений, брызгать слюной и сжигать книги, но не больше никто не слушал. Я погрузилась в свой мир – защитная реакция – ни о чем уже не в силах думать. Фоном зазвенел чужой голос. Горстка пепла орошила пол. Внутренности сжимались до предела, которым стало абсолютное опустошение.

– Вы никогда не станете достойным писателем!

Я резко раскрыла глаза, судорожно закаты ртом воздух, озираясь по сторонам, словно дикарка. Тупая боль, волнение, пробегающие током по телу судороги все еще четко ощущались, сопровождаясь жаром. Лишь убедившись в отсутствии ряда забитых папками шкафов и кожаных кресел, я начала успокаиваться. Всего лишь страшный сон. По-настоящему страшный, по крайней мере для меня. От сглатывания накопившейся слюны затрещало в ушах. Рука прошлась по растрепанным волосам. «Это всего лишь плохой сон, всего лишь плохой сон» – твердил внутренний голос. Я попыталась успокоиться привычным для себя способом – вообразить океан. Глаза были снова закрыты, но представшее передо мной даже отдаленно не напоминало раскачивающий волны океан. Ничто не желало становиться океаном, небом, или берегом. Лишь неопределенные цветные фигуры, напоминающие скомканную газету. Я изо всех сил старалась увидеть хоть маленький фрагмент… Ничего. Абсолютно ничего. Образ тут же рассыпался, не успев стать картинкой.

2

Наутро новая глава была отправлена в издательство. Я не знала, понравится ли им или нет, прочитают ли они главу с осатаневшими лицами, или будут восторгаться ей. Этим утром это не было важным. Важным было то, что я никак не могла представить даже самую простую картинку. Ни что не желало возникать в воображении, хотя на секунду. Будто бы я всю жизнь проходила с завязанными глазами и никак не могла вообразить себе окружающий мир таковым, какой он есть на самом деле. Оно мучило меня с того самого момента, как жуткий сон разбудил посреди ночи. По заметкам мне все-таки удалось закончить главу, действия которой казались чем-то чужим и отдаленным. Настроение совершенно пропало. Его сменило удручающее опустошение. Желание делать что-либо вообще отсутствовало напрочь. Творческий кризис – самый тяжелый для творческого человека период – полностью поглотил меня. Я хотела писать, но что, с чего начать, как все должно выглядеть, и какие лучше применить обороты речи не знала. И от этого сильнее злилась. Хотелось дать себе по голове чем-нибудь тяжелым, или выбросить мозги… До тех пор, пока не наплевала, решив игнорировать бесполезное желание, упав на диван перед телевизором.

Время словно решило сыграть со мной злую шутку и подлить масла в огонь, растянувшись, как канцелярская резинка. Стрелки двигались ничтожно медленно. Иногда создавалось ощущение, будто они нарочно дразнятся, и если бы у них была возможность показать язык, они бы так и сделали. Тогда я не выдержала. Готовая рвать, метать и одновременно реветь от безвыходности, я кинула в сумку тетрадь (по привычке), схватила ключи от дома, практически выбежав за дверь. Большинство творческих кризисов проходило именно по такой схеме. Интересовало казаться, что что-то здесь не дает мыслям вырваться наружу, усердно блокируя их, и тогда я уезжала.

От Брэдфорда до Лондона три часа на электричке, и такой нюанс, как время, не мешает преодолевать мне 204 мили. На самом деле, дальние поездки расслабляют меня. Когда перед твоими глазами проносятся меняющие друг друга цепочки домов, просторные пастбища со стадами пушистых овец, вьющиеся дороги, продавленные в земле годами, то перестаешь беспокоиться, переживать, злость куда-то вдруг улетучивается, и на их место приходит спокойствие. Ты едешь куда-то далеко, в совершенно другой мир, пусть даже если на первый взгляд он, кажется таковым.

В полдень напоминающая муравейник электричка несла меня в Лондон.

После поездки умиротворению наступил конец. Молнейносная электричка въезжала в джунгли, где деревья и луга заменяют стеклянные небоскребы и заасфальтированные дороги. На каждом шагу спешат неизвестно куда люди, натянувшие свои серые шляпы до самых бровей. Пожалуй, большое количество людей стало главной причиной моего переезда. Да, я родилась в большом городе и провела здесь большую часть жизни, но уже подростком понимала, что мне сложно находиться среди этого водоворота длительное время. Конечно, иногда быть в обществе десятков, сотен и даже тысяч людей приятно, а то и полезно, так или иначе, мы все взаимодействуем друг с другом, но все же чаще приятнее находиться в маленькой кампании близких. Мы просто устаем от скопления незнакомых лиц. А есть люди, особенно уставшие. Они-то и выбираются из мегаполисов в пригород или в города поменьше и пригорода, такие, как Брэдфорд.

Мама с папой живут на пересечении Кросс Сан и Пристли стрит в шестнадцатиэтажном доме на девятом этаже. С самого моего рождения они так ни разу и не переехали, как нередко случается с большинством семей. Это наш дом, сказала однажды мама тете Лу. Здесь много чего поменялось после окончания мной школы. Недолго поразивший здесь наверняка бы не узнал небольшой квартал с высаженными вряд тонкими деревцами меж узорами уличной плитки, но проживший достаточно, чтобы помнить самые незначительные мелочи, увидит старые сохранившиеся черты под толстым слоем новизны.

Возле станции я поймала желтое, напоминающее нью-йоркское такси. До родительского дома еще сорок минут без пробок. Как известно, в Лондоне «без пробок» бывает очень редко. Туманный Альбион пригрело затопившее улицы мартовские солнце. Некоторые представляют лучам свои лица, слегка улыбаясь теплу, наслаждаясь им. Характерная для Англии частая смена погоды вряд ли позволит солнцу долго висеть на небе одному и вскоре, наверняка принесет попутным ветром низкие серые тучи. За окнами проносились застекленные небоскребы, подпирающие те самые тучи, ряды знаменитых брендовых магазинов, красные телефонные будки, множество разномастных рекламных постеров; навстречу плыли двухэтажные автобусы. Возле памятников сновали стайки туристов с брошюрами и фотоаппаратами в руках, фотографируя все подряд на своем пути. Привыкнуть к ним тоже не получилось.

«Лифт временно не работает». Такого рода надпись, прикрепленная к раздвижным дверям, может вывести любого жителя многоэтажного дома из себя. Я была готова лично задушить техников ремнем сумки, когда поднималась на пятый, но, дойдя до восьмого, мысли уже занимало дикое желание присесть. Никогда не любила спорт. И лестницы. Запыхавшись, я еле поплелась до двери и нажала на звонок. Потом снова. Дверь никто не открывал, заставляя меня забеспокоиться о том,, не ушли ли они, или не случилось чего. Я опять надавила на кнопку с нервозным усилием, и, наконец, щелкнул замок. В дверях показалась мама с слегка растрепанными волосами и влажным от пота лбом. Она ни капельки не удивилась моего незапланированному приезду. Может, если бы я приезжала раз в полгода, это стало бы сюрпризом, но в моем случае приезда случаются гораздо чаще. Вокруг светло-карих глаз разошлись лучики мелких морщинок, на губах появилась самая родная во Вселенной улыбка. Я невольно заулыбалась в ответ.

– Кристина, – раскрыла объятия мама. – Снова?

Я кивнула, кладя голову на хрупкое плечо. За маминой спиной видна гостиная, где раскрасневшийся папа пытается перетащить диван к другой стене комнаты.

– Перестановка?

– Захотелось что-нибудь поменять. Как добралась?

– Нормально. Билеты на электричку опять подорожали. Привет, пап!

Услышав мой голос, папа отпустил край дивана, разогнулся и повернулся в нашу сторону.

– Привет, Крис! Как дела?

– Нормально. Ну… не считая творческого кризиса.

– Ох уж эти писатели. Ничего, ты справишься.

Я рассмеялась. Папа часто повторял подобные фразочки насчет писателей, в то время как сам был привязан к нескончаемым цифрам.

– Да уж. Вам помочь?

– Нет-нет, – жестом руки показала мама, пропуская меня в небольшой узкий коридорчик. – Ты устала с дороги, тебе надо отдохнуть. А мы и сами справимся.

Сбросив пальто и сумку, я принялась помогать родителям перетащить несчастный диван А если со слона на место телевизора. Мы переставили этажерку с цветами, кофейный столик, многочисленные статуэтки и тарелки из путешествий. Мама с папой постоянно спорили, что куда лучше поставить, пока не вступала я и не соглашалась с одним из родителей. Споры превращали их в маленьких детей, а меня – в родителя.

– Мне кажется, вазу лучше поставить в тот угол.

– Нет, там она будет мешать. Лучше рядом с диваном.

– А если подушка упадет и заденет ее? Нет, лучше в угол.

– Тогда мы можем задать и разбить ее.

– Ты что, собираешься сидеть в углах? Как ее можно задеть там?

– Согласна, лучше в угол. Возле дивана не будет не видно.

И тогда спор прекращался до нового повода. На самом деле, мама И папа редко спорят друг с другом, но иногда это происходит по всяким мелочам, как и у любой среднестатистической семейной пары. Порой мне начинает казаться, что они азартничают, специально начинают пустые споры, чтобы раззадорить друг друга. Со стороны выглядит даже забавно. В душе родители так и остались детьми, внутри они вечно молоды.

Мы закончили вечером, когда на улицах постепенно загорались фонари. Мама разогрела заранее приготовленную картофельную запеканку, пока я наскоро нарезала овощной салат. Простой ужин с маминой стряпней. Сев за стол, вдруг стало ясно, насколько же сильно я скучаю по ней, ужиная в своем собственном доме.

– Ну, – начал папа, дожевывая кусочек хлеба. – как продвигаются дела с новой книгой?

– Нормально, – слабо улыбаюсь ему в ответ. Не хочется говорить о действительности. Согласно ей, дела идут не так уж и радужно… Но, похоже, все и без этого ясно. Родители научены временем читать своих детей.

– Тебе нужно больше отдыхать. В двадцать пять молодежь то и дело не вылазит из клубов, постоянно на вечеринках, в пабах. Хватай Тейлор, и бегите развлекаться, пока есть время. – Отец замолчал, глядя на меня своими блестящими серыми глазами. Что-то еще вертелось у него на языке. – Но ты у нас не такая, да? Клубы не для тебя.

– Ты с детства была немного другой, – подхватила мама.

– Конечно, вещь никому другому не приходило в голову есть гуашь… Разве что Ван Гогу[1 - Винсент Ван Гог – нидерландский художник-постимпрессионист, чьи работы оказали вневременное влияние на живопись 20 века.].

Я закатила глаза и забросила в рот маленькую картофелину. Мама рассмеялась.

– Мы с Тейлор бываем в клубах и пабах, когда находим свободное время. Просто с моим графиком оно находится не часто. Обещаю, как только закончу книгу, сразу же устрою себе отпуск.

Они молча кивнули, и на время кухня наполнилась исключительно звоном посуды. Мы энергично жевали, переглядываясь друг с другом и изредка улыбаясь. Между нами словно завязывался мысленный диалог, каждый из участников которого думал, будто понимает других. Тихая семейная атмосфера продержалась таковой недолго.

– Есть кто-нибудь на примете, Крис? – игриво вздернул бровями папа. В последнее время он часто стал задавать такой вопрос, но на деле был очень строг, когда дело касалось парней.