Сестра! Сестра?

– Прочла. Он умер.

Я пожимаю плечами. Я не ощущаю привязанности к человеку, о котором пишет Элис. Помню лишь свой страх перед ним, помню жуткий раскатистый голос, но самого Патрика Кеннеди я не знаю. Не умею горевать о чужих людях. Я не страдала из-за его ухода, страдала лишь из-за Элис. Мой так называемый отец никогда не был для меня живым. Может, потому-то я с такой готовностью привязалась к Леонарду, он как раз отвечал моим представлениям о настоящем отце.

Остаток утра мы обсуждаем ответ Элис. Нам обеим не терпится рассказать, как мы думали о ней, как мечтали найти, как сильно мы ее любим. Не перестаем любить уже двадцать лет.

– Я набросаю черновик, – предлагает мама. – Покажу тебе. А ты добавишь что-нибудь от себя.

– Хорошо. Я пока подумаю.

Мама уже отошла от шока, ей хорошо, и я со спокойной душой уезжаю в контору. Я впервые не могу отделить личную жизнь от работы, и мысли мои весь день возвращаются к Элис и к письму. Хорошо, что секретарь у меня отличный – я пишу в юридическом документе не те имена и делаю неверные отсылки. А это важное бракоразводное дело, но Сэнди, слава богу, замечает обе ошибки.

– Твоя рассеянность неудивительна, – в конце дня говорит Том по дороге к стоянке. – Я сам ни о чем другом думать не могу.

– Серьезно?

– Серьезно. Поиски Элис, тоска о ней стали важной частью твоей жизни. Автоматически – и моей тоже.

Я удивлена. Да, пожалуй, так оно и есть. Никогда об этом не задумывалась.

– Я зациклилась? – спрашиваю.

Том поджимает губы, размышляет.

– Я бы не сказал, что зациклилась. Скорее – сроднилась, за столько-то лет.

– Да уж.

– Эй, хватит грузиться. – Том шутливо толкает меня плечом. – Как воспринял новости Люк?

– Молча, – признаюсь я.

Люк в основном сидел в кресле и наблюдал. Еще готовил чай, подбадривал меня объятиями, но ничего не комментировал.

– Что ему известно о вашей истории?

– Все. Как и тебе. Как мне. Папа взял Элис с собой в отпуск и не вернулся. Больше тут знать нечего.

К глазам подступают непрошеные слезы, и я мысленно себя ругаю – неужели нельзя сдержаться? Я ведь не плакса. По крайней мере, раньше ею не была.

Том внимательно на меня смотрит, мне неловко. Он привлекает меня к себе. Годы исчезают, я переношусь назад в университет. В объятиях Тома спокойно и безопасно. Он целует меня в макушку.

Я отшатываюсь, едва не стукнув его головой. Не в тех руках я ищу покоя. Отступаю на шаг.

– Спасибо. – Я роюсь в сумочке, не в силах посмотреть Тому в глаза. Выуживаю ключи от машины. – Поеду-ка я домой, посмотрю, что написала мама. Весь день об этом думаю. Не хочу, чтобы она увлеклась и напугала Элис.

Я несу вздор – от смущения, вызванного мимолетным возвращением прежних чувств.

Том прячет руки в карманы брюк. На губах играет легкая улыбка, в глазах – смешинки.

– Что? – спрашиваю я.

Он мотает головой и наклоняется за портфелем.

– Расслабься, Клэр, это было дружеское объятие.

– Да. Знаю. – Чувствую себя дурочкой. – Сегодня я сама не своя.

Обнимаю Тома и чмокаю в щеку, мы всегда так делаем. Добрые друзья. Старые приятели. Коллеги.

– Вот тебе доказательство.

Люк наверху, купает девочек. На волосах у него полоска желтой акриловой краски, на щеке – синяя клякса.

– О, ты нашел время для картины. Как продвигается дело? – Я опускаюсь на колени рядом с мужем и брызгаю водой на спину Хлое.

Та радостно визжит и хохочет.

– Неплохо, – говорит Люк. – Сегодня не удалось нормально поработать. Попробую позже, когда эти проказницы уснут. Пора вылезать, Ханна. Так, полотенце.

– Давай руку. – Я помогаю Ханне выбраться из ванны, укутываю дочь полотенцем.

– И я, и я! – кричит Хлоя.

Она все повторяет за Ханной. Как Элис в детстве. Та целыми днями ходила за мной, просила с ней поиграть. Обычно я соглашалась, но иногда Элис меня раздражала. Я хотела, чтобы ко мне не приставали. Поэтому сбегала от сестренки и пряталась в саду. Это воспоминание, как всегда, будит чувство вины. Я уже двадцать лет с ним живу. Мечтаю как-то все исправить. Наконец у меня появился шанс.

Мы с Люком дружно готовим девочек ко сну. Сегодня я укладываю Хлою. Она потихоньку засыпает, а меня вновь поглощают мысли об Элис. Будто своим письмом она разрешила мне все вспомнить.

Элис и я в саду. Мы постелили скатерть в розово-белую клетку и устроили чаепитие для кукол и мишек. Собрали с кустов ежевику и малину. Они съедобные, мы знаем.

Потом я зачем-то – уже не помню, зачем, – нахожу на лужайке грибы и раскладываю их по блюдцам. Поднимаю взгляд – Элис жует гриб. Я велю ей выплюнуть и больше об этом не думаю, но после «чаепития» Элис идет домой, ей очень плохо.

В конце концов мама вызывает врача, который не может объяснить недомогание. Я же страшно пугаюсь и потому молчу. Папа убьет меня, если узнает. Мама уходит проводить врача, а я беру с Элис обещание никому не говорить про грибы. К счастью, назавтра она выздоравливает, но маме и по сей день я не рассказываю правду…

Дверь приоткрывается, в щель бьет свет с лестничной площадки. Это Люк.

– Все в порядке, малыш? – шепчет он.

Я бросаю последний взгляд на мирно спящую Хлою и иду за ним в спальню.

– Где Ханна?

– Ужинает внизу с мамой. – Люк притягивает меня к себе. – Как ты?

– Хорошо. Весь день думаю об Элис.

– Неудивительно.

– Мне очень радостно, но и немножко страшно.