Дом над облаками

– Ладно, извини. Продолжай, – тихо попросила дочь.

Энн на мгновение прикрыла глаза, словно собираясь с силами, чтобы продолжить эту историю.

***

Годы после расставания с Ахметом текли странно: снаружи жизнь шла своим чередом, а внутри всё стояло на месте.

Дочки росли. Появились другие заботы: контрольные, споры из-за одежды, наушники, из которых днём и ночью что-то гремело. В коридоре валялись уже не игрушки, а рюкзаки, кеды, спортивные сумки.

Быт набирал обороты: школа, кружки, ужины, стирка, закупки по выходным, редкие походы в кино с Адрианом «как раньше». Иногда они даже смеялись вместе – над какой-нибудь школьной историей или тем, как младшая перепутала слова в песенке. Со стороны их семья выглядела вполне благополучной.

Рана внутри Клер не заживала, она лишь научилась прятать её глубже.

Порой, погружаясь в бесконечные мелкие дела, она почти забывала о ней – и тогда наступали короткие периоды почти покоя. В такие дни она могла искренне радоваться хорошей оценке в дневнике или удавшемуся пирогу и думать: «Наверное, всё-таки можно жить дальше».

Но стоило краем уха услышать турецкую речь, увидеть в новостях Стамбул или вдруг уловить знакомый больничный запах – волна поднималась снова.

Клер тут же ощущала его ладонь на своей. Вспоминала взгляд, интонацию. В голове вспыхивали обрывки фраз. Дыхание становилось рваным. Пальцы холодели – словно из неё разом вытянули силы. В такие дни её накрывал настоящий ужас. Ночью она долго лежала с открытыми глазами, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить Адриана, и задыхалась от беззвучных, безжалостных рыданий, спрятанных глубоко внутри.

Утром вставала, шла будить девочек, накрывать на стол – и молча удивлялась самой себе: «Как я вообще ещё двигаюсь?»

Клер уставала быстрее, чем раньше. Всё чаще списывала слабость на возраст, погоду, недосып. Пару раз даже подумала записаться к психологу, но тут же отмахнулась:

«Некогда. Да и что я там скажу?»

А потом наступил тот день.

Клер стояла на кухне, мыла посуду и смотрела в окно на молодую листву клёна. Когда-то они с Адрианом посадили его вместе. Тёплая вода струилась по тарелке, мыльная пена медленно стекала в слив.

И вдруг мир накренился.

Сначала – нарастающий гул в ушах, будто кто-то вывернул звук наизнанку.

Потом – слепящая белизна перед глазами.

Тарелка выскользнула из рук, ударилась о раковину и разлетелась осколками. Их звон донёсся будто из другого помещения.

Всё поплыло: шипение воды, осколки фарфора, линия столешницы.

Пол ушёл из-под ног.

Клер успела подумать лишь: «Опять…» – прежде чем её поглотила беззвучная пустота.

Очнулась в стерильной больничной палате.

Белые стены. Серый потолок. Приглушённый свет. Едкий запах антисептика. Ровный щелчок аппарата, монотонное пиликание монитора.

Адриан сидел рядом, держаеё руку в своих. Его рубашка была смята, ворот расстёгнут, под глазами – фиолетовые тени. Волосы торчали, будто он без конца проводил по ним пальцами.

– Просто обморок, Клер. Слишком много на себя взвалила. Отдохнёшь – и всё наладится, – заговорил он быстро, заметив, что она пришла в себя. – Но врачи хотят подержать тебя в больнице, сделать дополнительные исследования…

– Девочки… – прошептала она, пытаясь сфокусировать взгляд. – Они… не испугались?

Он тут же наклонился ближе, сильнее сжал её руку:

– Не волнуйся. Они ничего не видели. Я сразу позвонил мадам Ламбер, маме Кэт, подружки Оливии. Она быстро забрала девочек из дома, и они спокойно провели у них весь день.

Он торопливо сглотнул:

– А ещё сказал девочкам, что ты устала и я отвезу тебя в пансионат отдыхать. Для них это просто… маленькие мамины каникулы.

Клер закрыла глаза на секунду. От его слов легче не стало, но хотя бы ушёл самый острый страх за детей.

Адриан говорил быстро, натягивая на голос привычную уверенность.

Но пальцы, сжимающие её руку, мелко дрожали.

Клер видела, как он бросает короткие, испуганные взгляды на дверь, где мелькали белые халаты. В этих взглядах читалась немая мольба: «Скажите, что это ерунда».

– Я… так испугался, – выдохнул он, наклоняясь ближе. – Ты просто рухнула. Ты была такая… – он запнулся. – Будто тебя уже…

Губы его задрожали.

Клер слушала его отстранённо, словно наблюдала за происходящим через толстое стекло.

Собственный страх где-то застрял – не успел догнать мысль.

А потом начались обследования.

Её гоняли по кабинетам: анализы, снимки, очередные анализы. Менялись лица, запахи, голоса.

Вопросы. Короткие ответы. Новые бланки.

Между этим – только ожидание: шаги в коридоре, хлопки дверей, шорох бумаги за перегородкой.

Через несколько дней Клер перестала понимать, какой сегодня день.

Вся её жизнь в больнице свелась к одному слову: «ждать».

Наконец их пригласили в кабинет лечащего врача. Небольшая комната. Стол, два стула, шкаф с папками. На подоконнике – унылая фиалка в пластиковом горшке.

Часы на стене отбивали секунды с преувеличенной громкостью.

Врач был немолодым мужчиной с лицом, уставшим от чужой боли. Он смотрел на них поверх очков, медленно перебирая стопку бумаг.

Адриан сидел вплотную к Клер, слегка прижимаясь боком. Он сжимал её руку, а большой палец выбивал на коже нервную дробь. Она следила за этим движением, как за гипнотическим маятником.

– Клер… – врач поднял глаза. Его голос звучал привычно-ровно, как у врача, много раз говорившего подобные фразы. – Результаты биопсии… подтвердили наши самые тревожные предположения.

Он сделал небольшую, но весомую паузу. Последний миг их старой жизни.

– У вас онкологическое заболевание, – произнёс он, будто зачитывал инструкцию. – Рак поджелудочной железы. Четвёртая стадия.

Слова повисли в воздухе, как тяжёлые, чуждые предметы.

Рак.

Поджелудочная.

Четвёртая.

Адриан дёрнулся, будто его ударили током. Его пальцы впились в её руку. Он с шумом вдохнул.

– Доктор, – голос Адриана сорвался на хрип, – вы… уверены? Может, ошибка? Пересдать… Я читал, бывают неточности…

Врач молча снял очки, потер переносицу.

– К сожалению, нет, – тихо ответил он. – Мы перепроверяли. Неоднократно.

– Но… это же лечится? – Адриан ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку. – Операция, химиотерапия… Что-то же можно сделать? Она ведь…

Его голос сломался, последние слова прозвучали по-детски беспомощно.

Врач снова замолчал. Потом заговорил о протоколах, паллиативной помощи, «продлении и улучшении качества». Слова становились всё более техническими, безличными.

Клер слышала его, но смысл не доходил.

Голоса врача и мужа отдалились, слились с гулом в ушах.

Вдруг с невероятной чёткостью она услышала лишь тиканье часов на стене. Каждый щелчок отделял её от прежней жизни.

Страх так и не накатил.

Не пришло и горького «за что?». Внутри образовалось пустое, прохладное пространство, где она сидела одна и спокойно наблюдала за происходящим со стороны.