Враг един. Книга вторая. Чёртов плод

– Все делают это по-разному. Я вот в своё время много занималась восточными единоборствами, так что для меня энергетические техники практически неотделимы от обычных боевых приёмов. Полагаю, у большинства тули-па дела обстоят схожим образом… но это совсем необязательно, понимаешь?

Пуля коснулась впаянного в стол тёмно-малинового прямоугольничка платёжного терминала широкой лентой серебристых наручных часов, чуть поморщившись от пронзительного писка, который прозвучал словно бы из недр вспыхнувшего над терминалом голографического смайлика, и вполголоса продолжила:

– Диана, например, однажды говорила мне, что представляет себе энергетические техники как игру на фортепьяно, где каждой технике соответствует отдельный аккорд. В древности, когда больше людей верило в сакральность всяческих заклинаний, многие из нас не могли обойтись без произнесённого вслух слова… Для тебя было бы, наверное, проще представить себе, что ты танцуешь… или рисуешь. Ты ведь не задумываешься о каждом отдельном движении кисти по бумаге? Есть просто твоя воля, создающая рисунок, вот и всё.

– Я попробую, – промямлила Верена без особенного воодушевления. В горле у неё вдруг застрял комок. – Знаешь, видимо, я просто не в форме сегодня, Полина. Мне скоро работу по психологии презентовать, а я совсем забросила учёбу со всеми этими… приключениями. И вообще…

Пуля внимательно посмотрела на неё и неожиданно кивнула:

– Знаешь, Верочка, ты права. Может быть, тебе необходимо сделать паузу на какое-то время, – покачала головой она. – К тренингам всегда можно вернуться, но никогда не стоит себя перегружать. Отвлекись немного. Мы с Дианой сегодня вечерком собирались прыгнуть куда-нибудь, где вокруг нет сырой промозглой осени и можно искупаться… хочешь с нами?

* * *

«Десять тысяч лет назад… я-мы начинали бой более открыто… тогда смертных было совсем немного на этой земле».

Стоящая на коленях Милис всё крепче зажмуривает глаза и на мгновение запрокидывает голову, против воли делая глубокий, жадный вдох. Слова Владетеля текут в оглушительно пульсирующем пространстве Обители, словно струйки густой горячей смолы, тугими лентами обвиваясь вокруг её подставленного горла. Волны энергии обжигают кожу, невидимая раскалённая плазма чужого сознания плывёт в разряженном воздухе; вдох за вдохом – жизнь вокруг Милис выжжена дотла, и вот уже не остаётся совсем ничего, кроме сгустков этой энергии, сладких, как капли крови самого злого врага, который распластан у ног твоих и молит о пощаде, а ты – Сила, Власть, Могущество… власть твоего покровителя над тобой и над всеми подобными тебе, и когда вас будет много, вы станете способны на всё…

«Пятьсот лет назад я-мы ещё использовали бактерии. Климатические удары. Травлю посевов…»

Льдисто-колючие слова-импульсы отдаются лёгкой болью в висках, заползают под закрытые веки, звенят напряжёнными струнами за грудиной, подчиняя себе ритм дыхания и всё медленнее бьющегося сердца. Вытаскивают из небытия ещё неродившиеся мысли, выворачивают их наизнанку, растягивая над рвущимся вверх кинжально-холодным огнём…

«У вирусов есть ещё гигантский потенциал, Владетель», – беззвучно шепчет Милис. Тёмно-зелёная линия её слов змейкой тянется сквозь дрожащую перед внутренним взором розоватую взвесь.

Всё ещё коленопреклонённая, женщина низко опускает голову к сомкнутым перед грудью ладоням, касаясь их подбородком; острые, будто лакированные, концы её многочисленных чёрных кос рассыпаются по каменному полу. Изумруды в тяжёлых перстнях отбрасывают тревожные блики на бледное, словно обескровленное лицо с закрытыми глазами:

«…а у создателей оружия в этот век всегда найдётся масса интересного…»

«Это так, – голос Сегуна оплетает её сознание множеством тонких фиолетовых нитей, и женщина чувствует, как, отзываясь на мысли кобэсими, жарко вспыхивают невидимые кольца вокруг её рук. – У смертных есть много самообучающихся биологических программ, которые ещё никогда не применялись всерьёз…»

Милис кажется, что по её телу, которое только что словно бы кусал огонь, с шорохом струится поток колючего морозного воздуха.

«Несвоевременно… – ответ вновь окутывает обоих Правителей мгновенным жаром, и сразу за ним следует новая волна ледяного ветра, и Милис начинает ощущать, как, звеня, завихряется вокруг неё пространство. – Сто лет назад стало ясно… земля переполнена. Будут уничтожать друг друга сами. Только подтолкнуть…»

Клокочущий жар снова подбирается ближе и опять отступает, даёт передышку, когда Милис уже перестаёт её ждать, и вновь на миг лишает её дыхания, стоит только лишь вынырнуть на поверхность из этой дурманисто-душной – то алой, как кровь, то чёрной, как смоль, – пучины, в которой собственный рассудок становится способен лишь отражать мысли Владетеля, подобно кривому расколотому зеркалу…

«Думайте, воины».

Вокруг разом наступает тьма, а затем Милис чувствует рядом с собой ровное серебристо-лиловое свечение разума кобэсими, распространяющее могильный, космический холод. Холод привычно оплетает ей запястья тонкими незримыми цепями, и эти цепи тянут тяжелеющие кисти рук вниз, тянут и жмут, и вдруг – растворяются, будто сдутые порывом тёплого бриза. Не открывая глаз, Милис знает, что Сегун сейчас низко склоняется к полу и прижимает к нему ладони, не поднимаясь с колен, а потом, как всегда, на некоторое время замирает с опущенной головой:

«Я знаю, с чего нам стоит начать, шезин-сама…»

* * *

«На случай, если вдруг произошло чудо, и ты всё же вернулся чуть раньше, как когда-то собирался: я уехала к родителям на все выходные. Можешь составить мне компанию в Ницце, а можешь насладиться покоем после перелёта и постараться покрепче по мне соскучиться. Горничную с кухаркой я отпустила до понедельника, но в холодильнике есть лобстеры с полынью, которые ты любишь, и ещё много всего вкусного. Увидимся послезавтра, mon colonel! Целую. Твоя пташка».

Записка была написана от руки на листке линованной писчей бумаги и остро пахла знакомыми сладкими духами. Как старомодно. Седой грузный мужчина с аккуратной остроконечной бородкой и смуглым от намертво въевшегося загара лицом положил листок обратно на дубовый придверный столик и усмехнулся. Mon colonel… Мужчина любил, когда Вивьен звала его так – кличкой, неизвестно как прилипшей к нему ещё во времена обучения в Сорбонне и сопровождавшей потом всю его сознательную жизнь… пускай в Новой Африке её и сочли бы, пожалуй, недостаточно патриотичной.

Оставалось надеяться, что Вивьен была не слишком обижена на него за то, что он бросил её здесь одну так надолго. В конце концов, за большие деньги женщины многое прощают мужчинам, и хотя Вивьен, конечно, всегда утверждала, что деньги для неё вовсе не главное, в этом отношении Колонель, как и всякий человек его возраста и статуса, никогда не питал особенных иллюзий.

Впрочем, послание было написано по-французски, и это значило, что уезжала она в хорошем настроении. Когда Вивьен на него за что-нибудь сердилась, она демонстративно переходила в общении на английский, хотя прекрасно знала, что Колонель понимает французский намного лучше английского – пусть пташка иногда и подтрунивала над его «варварским» акцентом.

Просторную гостиную заливал бледно-розовый предзакатный свет, отражающийся от зеркальных кафельных плиток, которыми была отделана сонно гудящая панель вентиляции под потолком, и отбрасывающий неожиданно яркие рыжие отсветы на обшитые светлыми буковыми панелями стены. Колонель взял с нижней полки похожего на искорёженный жестяной котёл барного столика (Вивьен, само собой, утверждала, что такая мебель сейчас «самый писк», как и напоминающий огромного медного паука уродливый светильник под потолком авторства какого-то именитого дизайнера) початую бутылку коньяка, плеснул немного на донышко пузатого, с золотистым ободком бокала и устало опустился в просторное кожаное с гнутыми бронзовыми ножками кресло посреди комнаты, потирая виски. Потом он рассеянно провёл ладонью по встроенной в подлокотник кресла серебристой панели.

На противоположной стене тут же вспыхнула плёнка гигантского прозрачного телемонитора, наклеенная прямо на покрытую замысловатой, словно картинка в калейдоскопе, мозаикой центральную стену. Секундой позже на мониторе появилась какая-то отвратительная харя, похожая на бегемота и богомола одновременно, которая мерзким скрипучим голосом произнесла:

– Только послезавтра и только у нас-с-с! Жуткая атмосфера, которая заставит вас вздрогнуть! В канун Хэллоуина посланники с той стороны хлынут на улицы и заглянут в ваши окна… Приходите к нам послезавтра в своих самых жутких нарядах, и ваш столик сможет выиграть бутылку шампанского!

С монитора в комнату потянулись, заставив Колонеля невольно вздрогнуть, длинные перепончатые лапы. Проклятые голографические эффекты… И почему это люди так любят монстров, интересно? Хорошо, что в Новой Африке давно уже изжили себя эти богомерзкие традиции… Скривившись, мужчина опять дотронулся пальцем до панели, и монстра сменила бойко тараторящая молоденькая девочка в надвинутой на глаза прозрачной маске виртуального информатора. Колонель вновь поморщился – он терпеть не мог эту моду, пришедшую в Европу из Японии пару лет назад. Вид у девочки был точь-в-точь как у какого-нибудь биотехнолога в цеху или хирурга во время операции…

– …ситуация вокруг непризнанного государства эскалировалась после выступления полномочного представителя Альянса Независимых Сил на Межконтинентальном саммите, в котором он заявил, что не потерпит подобного впредь, и что весь цивилизованный мир должен наконец осознать: подавление агрессивных…

«Когда же им надоест, наконец, это жевать», – раздражённо подумал Колонель, выключая звук, и, подхватив бокал, вышел сквозь распахнутую стеклянную дверь на облицованную мрамором террасу, уставленную декоративными каменными скульптурами – коллекционирование подобного хлама было, насколько помнил Колонель, одним из последних увлечений Вивьен. Напоённый запахами лаванды и розмарина ветерок, залетевший из сада, сразу начал трепать тяжёлые чёрные жаккардовые шторы с золотым узором, висящие в простенках по сторонам широкого панорамного окна.

Отсюда открывался поистине завораживающий вид на Лигурийское море – бескрайнее, беспокойное, похожее на гигантскую лазурную чашу. Колонеля этот вид почему-то всегда успокаивал. Наверное, оттого, что он время от времени напоминал мужчине о том, что есть вещи, которые, несмотря ни на что, остаются неизменными в этом нестабильном до безумия человеческом мире…

Сегодня на море слегка штормило – видно было, как по воде бегут сверкающие белые барашки далёких бурунов. Оливковые деревья по краям террасы тоже шумно раскачивались от ветра, и вода в огромном подсвеченном бассейне под ногами Колонеля шла мелкими волнами – но воздух всё ещё оставался тёплым и ласковым. Дома было сейчас, конечно, гораздо, гораздо жарче. Говорят же, что жаркий климат располагает к революциям…

Колонель рассеянно покрутил в бокале остатки коньяка. Что ж, может быть, это и к лучшему, что он может пару вечеров провести здесь без Вивьен и немного отвлечься. Вырваться сюда, в глянцево-прилизанное и насквозь благополучное Монако, даже ненадолго, в последнее время не удавалось почти совсем. Сепаратисты, беженцы, мафия, то и дело разжигающая в стране расовые конфликты, истеричные паникёры из парламента и мямля-премьер, миротворцы-мародёры, щёлкающие зубами у самых границ, оппозиция… да ещё эта сбежавшая прямо из-под ареста бритоголовая стерва, естественно, на следующий же день получившая политическое убежище у бывших союзников…

«Несчастное государство, – в очередной раз подумал Колонель. – Молодое и несчастное. Но оно будет способно себя защитить, если дойдёт до дела…»

Так же точно, как смогло отстоять однажды свою независимость – по крайней мере, после двух последних недель, почти без перерывов проведённых в закрытых лабораториях столицы, мужчина был в этом более чем уверен. Один тот факт, что образцы были теперь наконец-то у него, говорил о многом…

За спиной что-то отчётливо зашипело и забулькало. Колонель шагнул обратно в гостиную и успел заметить, как на экране телемонитора с треском и жуткими хрипами пузырятся какие-то странные невнятные помехи. На мгновение мужчине показалось, что сквозь помехи проступили очертания чего-то шипастого, щёлкающего зубами и явно живого. Проклятые голографические эффекты… Колонель потряс головой, и тут монитор вдруг отключился, снова делаясь прозрачным, и одновременно, замигав, погасли светильник в гостиной и свет в столовой за его спиной.

Чертыхнувшись, Колонель растерянно пощёлкал выключателем похожего на гигантский коралловый куст бронзового торшера.

Никакого эффекта.

Вот ведь проклятье…

Вроде бы распределительный щиток был внизу в кладовой… или в прачечной комнате?

Мужчина сердито вздохнул и зашагал мимо запертых дверей, ведущих в комнаты прислуги, по направлению к лестнице, ступая по раскиданным по дубовым шашкам пола плетёным циновкам и привычно отворачиваясь от стоящего посреди просторного проходного зала исполинского аквариума.

Когда Колонель ещё только покупал виллу, дизайнеры предлагали ему сделать этот широкий павильон с выходом на террасу спортзалом или хотя бы просто поставить в нём бильярдный стол, но Вивьен отчего-то сразу же воспротивилась и заявила, что здесь будет её комната для медитаций. Против медитаций Колонель не имел ничего абсолютно, но он оказался совершенно не готов к тому, что в его отсутствие женщина водрузит в центре комнаты эту стеклянную громадину, наполненную несколькими десятками каких-то жутких, похожих на половинки консервных банок жуков, каждый размером с фалангу указательного пальца. Первым порывом Колонеля было вызвать дезинсекторов и уничтожить это отвратительное гнездо вместе с аквариумом, но Вивьен неожиданно устроила ему такую истерику, что мужчина был вынужден отступить.

«Брось, эпиламприды ведь совершенно безобидные. Медитировать надо, глядя на частичку природы в твоём доме. Я же их специально из Шри-Ланки заказывала! И это сейчас очень модно. Их же даже дети не боятся…»

Колонелю пришлось смолчать. Не рассказывать же, как его именно в детстве чуть было насмерть не закусали термиты…

На чёрной лестнице он снял со стены предусмотрительно висящий там как раз на такие случаи маленький фонарик и осторожно пошёл вниз, светя себе под ноги. В длинном узком коридоре на минус первом этаже резко и неприятно пахло то ли мылом, то ли какими-то чистящими средствами, словно в уборной какой-нибудь самой затрапезной забегаловки в Новой Африке. Бог знает, сколько он тут не бывал дальше спуска в винный погреб… да и то предпочитал в таких случаях пользоваться лифтом…

Луч фонарика осветил приоткрытую белую деревянную дверь в конце коридора. Ну точно, прачечная должна быть здесь, вон и вытяжка оттуда идёт. Колонель уже потянул было на себя круглый полированный набалдашник дверной ручки, как вдруг за его спиной послышались какие-то скрипы, шорохи и невнятное бормотание.

– Кто здесь? – выпалил мужчина, резко разворачиваясь на пятках и направляя фонарик в темноту.

Если в дом кто-то попытался влезть, думая, что тот пустует… да нет, бред, Колонель специально не снимал нигде сигнализации, поднимаясь сегодня из гаража… да и охрана…