Каждый Наследник желает знать…

– А если любит? – возразил им Ахмет, к людям подходящий точно с такой же меркой, как юный конунг.[6 - А посему представить монарха, вскакивающего с постели раньше кухарки, не способный по определению.]

– Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к сиххё пошлет… – скучным голосом проговорил разбуженный полемикой менестрель и с запоздалой резонностью добавил: – Спросили бы на воротах – уже бы у него были.

Но голос разума, как это часто бывает, утонул в пылу дебатов, и Кириан, состроив спорщикам, пока никто не видит, зверскую рожу, насупился и стал разглядывать сад.

Аккуратные бирюзовые мраморные дорожки с белыми бордюрами напоминали, скорее каналы. Вдоль них через каждые десять-двенадцать метров располагались скульптуры, неизменно изображавшие схватки людей с какими-то монстрами самых различных размеров и конфигураций. Между произведениями местного искусства на строго вымеренном расстоянии друг от друга росли тщательно подстриженные и ухоженные яблони, вишни и какие-то еще плодовые или ягодные деревья, невиданные на его родине. Чуть глубже, посреди ровного, как ковровый ворс, газона, заботливые садовники королевской фамилии высадили растения всех пород, какие только, казалось, существовали на Белом Свете: узамбарские пальмы, окруженные вамаяссьскими ирисами, сменялись лукоморскими березами, шантоньские каштаны касались ветками вондерландских дубов, опутанных лотранским плющом, стеллийские кипарисы перемежались отряжскими соснами… И между всем этим дендровеликолепием, словно заблудившийся оркестр, тут и там виднелись вездесущие статуи – но уже не с чудищами, а с трубами, трещотками и барабанами.

Полусонный бард, дивясь такому странному соседству, задумчиво протянул руку к черемухе, рядом с которой завис их ковер, ухватил благоухающую ветку, опушенную нежными белыми цветами, попытался отломить…

Оглушительный рев, треск и грохот разорвал нежную утреннюю тишину. Масдай, застигнутый врасплох, как всякий нарушитель границы инстинктивно рванулся с места прочь, не ожидавшие такого трюка люди повалились друг на друга, а самый не ожидавший – и имя ему было, естественно, Кириан – вцепился мертвой хваткой в первое, что под руку подвернулось.

Вернее, в то, что в руке у него уже было.

Черемуховую ветвь.

Говорят, что даже самая маленькая и молодая ветка узамбарского дерева набатанга гонга банга способна выдержать вес самого большого и старого узамбарского же летающего слона. И еще говорят, что такое дерево благополучно росло и цвело и в саду Дуба Третьего. И в этом случае остается только вздохнуть о том, что ковер выбрал для остановки и маскировки от посторонних глаз такое непригодное для перегрузок растение, как простая черемуха.

Ветка в кулаке менестреля оказалась достаточно прочной, чтобы сдернуть его с ковра, но слишком хрупкой, чтобы удержать восемьдесят пять кило поэтического гения Аэриу. Она неслышно хрустнула, отламываясь, и цвет гвентянской поэзии, сбивая и кроша цвет королевского сада, в облаке лепестков, подобно бескрылой фее-переростку, устремился к клумбе с тюльпанами.

Изничтожить еще и эту гордость садовничьего отряда ему не позволило лишь одно обстоятельство: бутоны, желтые, розовые и белые, уже были втоптаны в землю каменными ногами покинувших свои пьедесталы истуканов. И вместо трепетной красы не успевших распуститься цветов менестрель приземлился в их далеко не столь мягкие и ласковые объятия.

Бдительные идолы, схватив погубителя зеленых насаждений, успокоились, побросали или закинули за спину свои инструменты и поволокли добычу прочь, то ли скрежеща каменными зубами, то ли просто сталкиваясь друг с другом.

– Караул… – даже не пытаясь вырваться, зажмурился, что было сил, и просипел миннезингер и стал ждать спасения. Ведь должны же были его спутники заметить отсутствие такого незаменимого члена экспедиции!

Почти тут же до слуха его донесся отдаленный топот тяжелых сапог по мраморным плитам. Или воины его отряда спешились так далеко и теперь торопились ему на подмогу своим ходом, или…

Караул?..

– Караул!!!

Менестрель панически задергался, силясь вырваться из гранитных объятий. Идолища оживились тоже. Одно из них сдавило запястья барда точно тисками, второе выдернуло из-под него брыкнувшиеся в негодовании ноги…

– Убивают!!! – возопил менестрель, лишенный почвы под ногами. – Помогите!!!

Словно подстегнутые его воплем, шаги по дорожке зазвучали с удвоенной частотой – видно, производящие их личности и впрямь решили откликнуться на просьбу помочь убить.

– А-а-а-а!!!.. – кончились у Кириана слова и начались буквы.

– Вон они!!! – долетело из-за дальних чайных кустов, подстриженных под табун лошадей.

– Вон они!!! – божественным эхом донеслось с неба.

– Спаси-и-и-ите-е-е-е!!! – вернулся дар членораздельного ора к воодушевленному барду. – Карау-у-у-ул!!!..

В следующую секунду в нескольких метрах от них завис Масдай, и с него посыпался десант – Олаф, Иван, Сенька, Агафон и даже Ахмет с церемониальным крис-ножом кочевника наголо. Истуканы, почувствовав новый источник угрозы – хоть на этот раз не королевской растительности – быстро развернулись в боевом порядке навстречу.

Иванушка у скульптурной группы захвата был первым.

– Добрый день! Не могли бы вы отпустить нашего товарища? – протянул он к ней пустые ладони. – Произошло какое-то недоразу…

Горнист ростом под два с половиной метра и шириной всего на полтора метра меньше внезапно оттолкнул коллег и ринулся вперед. Если бы не быстрота реакции Олафа, огревшего статуя по лбу топором через голову друга, Серафима могла остаться вдовой.

Искры и каменная крошка полетели из-под синеватого лезвия, монумент покачнулся, теряя ориентацию, и Сенька прыгнула, выбивая суженого с линии огня и опрокидываясь вместе с ним навзничь в лиловые лилии. А клумбу нарциссов, где мгновение назад стоял Иван, накрыл полутонной тушей контуженный горнист.

При виде первой победы конунг с радостным боевым кличем сдвинул рогатый шлем на затылок и бросился на противника, точно перед ним была не передвижная выставка скульптурно-магического искусства Атланды, а жидкий подлесок. Но опешившие было от такого нахальства идолы быстро пришли в себя и, бросив пленного барда на самого маленького флейтиста, азартно накинулись на противника.

Спасая теперь уже отряга, во фланг разошедшимся монументам ударил Иван с волшебным мечом и Сенька с калифом. Но через несколько секунд, нарушая восстановившееся было равновесие, подоспел отряд дворцовой стражи, и Агафону[7 - Хоть и не уверенному до конца, так ли следует обращаться с имуществом и подданными их без пяти минут союзника.] пришлось поддержать друзей комками синего огня. Он успел отправить к небу в столбах багрового пламени тройку пьедесталов, скамейку, фонтан и беседку, прежде чем враги и друзья, спасаясь от плюющихся искрами сгустков, сбились в плотную кучу и безнадежно перемешались. А всем известно, что при отсутствии оружия или возможности его применения, но при наличии желания его применить, сеча легким движением руки превращается в энергичную потасовку.

В разные стороны полетели шлемы, алебарды, обувь, клочья одежды, комья земли и куски камня. Один из них ударил Агафона в ухо, оглушив на несколько мгновений. Опомнился маг уже в гуще схватки, отчаянно вопящим и мутузящим каменную спину. По его спине, в свою очередь, тоже кто-то пытался то ли постучать кулаком, то ли походить ногами. Посоха в пределах видимости не наблюдалось, и лишь периодические душераздирающие вскрики показывали, что он цел и валяется где-то под массой дерущихся.

Эссельте в истерике металась по ковру в трех метрах от земли, сжимая кулачки и грозно вопя «Стойте!» и «Прекратите немедленно!», но ни стоять, ни прекращать драку, медленно или немедленно, никто не собирался, ибо остановиться означало быть немедленно уроненным и придавленным более энергичными или воинственными товарищами и противниками.

Решил исход битвы при черемухе Масдай.

Вздохнув всеми своими кистями и не полагаясь более ни на человеческую рассудительность, ни на невозмутимость каменных истуканов, он прицелился и резко опустился на кучу-малу, накрывая своими двенадцатью квадратными метрами, принцессой, багажом и припасами всех и одновременно, словно разволновавшихся кенаров в клетке.

Как ни странно, способ помог.

Не то магия, оживлявшая природоохранных истуканов, срезонировала с магией ковра успокаивающим образом, не то завод их кончился, но памятники под ковром притихли как мыши и замерли. Зато люди принялись возиться с удвоенной силой – но уже пытаясь не поколотить друг друга, а выбраться из-под жесткой и грубой, словно наждак, основы ковра.

Первой на воле оказалась голова начальника патруля – лицо цвета приставшей к нему земли, смятый до конфигурации блюдца шлем, заплывший глаз и глаз заплывающий… встретившиеся вдруг слегка расфокусированным взглядом с другой парой глаз под разбитым лбом – на другом конце ковра.

Рука капрала потянулась за мечом – и выпустила:

– Извините, что отрываем вас от дел, но не будете ли вы так любезны подсказать, где его величество принимает дружественные иностранные делегации в это время дня?..

Через час антигаурдаковская коалиция, умывшаяся, переодевшаяся и смазавшая синяки, шишки и ссадины фирменным бальзамом Друстана, чинно сидела в королевской приемной под надзором трех десятков воинственных гвардейцев. Олаф в ставшем однорогим и однобоким шлеме гордо поигрывал пальцами на рукояти топора, Агафон снисходительно усмехался, поглаживая посох, Иван лихорадочно собирал из заготовленных кусков оправдательную речь, Эссельте и Серафима, задрав носы, демонстративно игнорировали восхищенные взгляды солдат.[8 - Первая – в адрес своей внешности, вторая – на ажурную кольчугу цвета морской волны, тонкую и легкую, как паутинка, и прочную как молибденовая сталь – персональный подарок отца Масдая. Конечно, Олаф, Иван, Агафон и Ахмет получили точно такие же подарки, только серебристых тонов, но скромно носили их под одеждой, где им и было, по их мнению, место. Серафима же была убеждена, что прятать такую красоту от людских очей – все равно, что носить ожерелья под платьем, а кольца – под перчатками. И Эссельте, получившая от старого волшебника точно такой же дар, была единственной, кто с ней соглашался.] Ахмета с Кирианом больше всего интересовали апартаменты и убранство. Первый оглядывал их слегка ревниво, сравнивая со своими покоями, второй – хищно щурясь из-под бинтов подбитыми глазами и прикидывая, что из увиденного можно будет подвергнуть остракизму в сатирическом памфлете, клеймящем позором атланское «гостеприимство».

Впрочем, с точки зрения любого государя, обстановка и украшения королевской приемной были более чем скромные. Резные панели из мореного дуба, замысловато инкрустированный шпоном потолок, картины в деревянных рамах, мебель – удобная и красивая, но без единого признака позолоты… В доме купца, чиновника или военного такая комната смотрелась бы роскошно. Но в королевском дворце, да еще в стране, соперничающей своим богатством с самим Шатт-аль-Шейхом, видеть исключительно деревянный интерьер было странно и непостижимо. Если бы не наборный паркет из четырех дюжин сортов редчайшей древесины самых разных и неожиданных оттенков, от розового до голубого и изумрудного, в хваленом благосостоянии короля атланов можно было бы и усомниться.

Гулкие тяжелые шаги за дверью, отгораживающей зал аудиенций от приемной, заставили друзей встрепенуться и насторожиться.

– Ну наконец-то… – брюзгливо поджал разбитые губы калиф. – Заставлять нас ждать на этом дровяном складе как каких-то… посетителей… не делает чести правителю Атланды.

– Ничего, – скривился в улыбке сомнительного качества чародей. – Сейчас он искупит свою вину, распахнув собственноручно двери и объятия и сообщив, как он сожалеет о происшедшем и сгорает от нетерпения присоединиться к нам.

– Но сначала мы должны ему все рассказать, – бледный, но решительный Иванушка поднялся с диванчика, шагая навстречу открывающейся двери…

И замер.

– Его величество ждет вас в своем кабинете, – торжественно и звучно проговорил камергер, и необъятный живот его под придворным мундиром колыхнулся, как желейный торт, от троекратного стука жезла об пол.

– Даже не вышел! – потемнела от гнева физиономия Ахмета. – Словно между нашими родами нет никакой связи!

– Если еще и его придется уговаривать… – предчувствуя неладное, покачала головой Эссельте.

– Уговорим, – показательно игнорируя три десятка насторожившихся громил, переглянулись Олаф и Агафон.