Долгая дорога к себе

– Мозг, отупевший от страха, – проворчал Арсений. – Скажи, мозг, куда спрятали мою девочку?

– Ддевочку? Ккакую ддевочку? – Поляков стал заикаться, озираясь по сторонам.

Никогда он не видел таких глаз: темные провалы ада смотрели на него, испепеляя и подчиняя. Он чувствовал, что готов обмочиться у всех на глазах. Никто не мог ему помочь. В живых не осталось никого из своих.

– Мою девочку, – прошептал Арсений. – Мою жену, – он навис над Поляковым мощной скалой, неумолимым роком. И нет спасения от этого давления, от этой нечеловеческой сути, от этой сокрушительной воли. И Поляков сломался.

– Я не знаю! Не знаю! Что ты от меня хочешь! – заверещал он, брызжа слюной, заламывая руки. – Я не трогал ее! Я с самого начала был против! Я не хотел, чтобы так! – он упал в красно-белую кашу и замолотил кулаками по снегу, разбрызгивая красные ошметки вокруг себя.

Арсений спокойно смотрел на эту истерику. Достал запасную обойму, перезарядил оружие и направил в висок ползающему у его ног мужчине. Поляков поднял глаза, полные слез и заголосил:

– Не стреляй! Не надо! Я все скажу, только не стреляй. Не убивай, не надо, прошу… – он все-таки обмочился.

– Говори.

– Ее отвезли на одну точку, – горячие слезы стекают по трясущимся щекам.

– Где?

– Недалеко от города, – жаркий пар облаком вылетает из перекошенного рта.

Арсений ткнул дулом в висок.

– Я не буду задавать наводящие вопросы, и в вопрос-ответ играть не буду. Или говоришь все, или я стреляю.

– Я все скажу, все скажу. Я все скажу, – Поляков задыхался. Ему сделалось плохо, необходимо принять лекарство, но он забыл об этом. Обычно Гриня следил за здоровьем любовника, таскал его таблетки и вовремя их ему давал. – Дом путевого обходчика, недалеко от станции Лытнёво.

Этим признанием Поляков подписал себе смертный приговор с отсрочкой, пока добирались до точки. Арсений сел за руль своей машины. На предложение заменить его даже не отреагировал. Руки дрожали, сердце стучало, он несся по ночным улицам так, словно собирался взлететь. Поляков, зажатый между жилистыми телами его подчиненных, тихо скулил от страха, закрывая глаза на особо крутых поворотах, а его тюремщики только угрюмо переглядывались с широко раскрытыми глазами, но молчали. Другие машины едва поспевали за боссом.

Дом оказался пуст, вещи были разбросаны, словно люди покидали его в спешке, собрав только самое необходимое. Арсений обследовал комнату. Все указывало на то, что здесь находилось несколько человек, минимум двое. В подвальчике обнаружили труп одного из людей Мангуса.

Арсений долго сидел рядом с неподвижным телом, сливаясь с ним по степени бледности, глядел невидящими глазами, размышлял в тишине, которую никто не смел нарушить. Парень наткнулся на стекло. Не сам, кто-то помог ему упасть. Конечно же, Светка. Значит, она сбежала. Если ее и хотели убить, то не смогли это сделать, ее палач сам попался, а ее нет. Или ее увели те, кто сбежал, или она сама ушла отсюда. А значит, скоро она может появиться дома. Вот и окровавленные веревки. Детка, она развязалась, она смогла. Она умничка!

Радость, теплота, нежность затопили сердце, вызвали улыбку. Глаза защипало, и Арсений сильно заморгал, прогоняя слезы.

– В город, – сказал он, стремительно поднявшись. На ходу выстрелил в Полякова, чтобы Светиному тюремщику не было так одиноко в сыром и холодном подвале.

В ближайшие сутки Света не появилась. Прошел день, второй, третий. Арсений склонялся к версии, что ее все же увели, иначе она давно уже дала бы о себе знать. Значит, следует продолжать поиски.

Начался отлов отбившихся, опоздавших, оставшихся не у дел, растерянных и до смерти перепуганных боевиков. Кажется, в истории уже было такое: мнили себя завоевателями мира, надеялись на программу «блиц-крик», но не тут-то было, недооценили степень мощи и злости врага. На том и погорели.

Арсений ездил в город, откуда началось нашествие крыс, отыскал семьи многих боевиков. Мангус оказался холостяком, его престарелая мать ничего не знала о сыне: информация почти не доходила до стен дома для престарелых. Арсений брезгливо морщился, глядя на старую больную женщину, не сумевшую воспитать сына так, чтобы провести достойную старость. Что ж, она сама себя наказала.

Он понимал, что жены и дети его врагов не заслужили смерть. Их вина заключалась лишь в том, что они полюбили отморозков и убийц, но ведь, и он такой. Его рука не дрожит, нажимая на курок. Разница лишь в том, что он не воюет с женщинами и детьми, вот и не тронул никого. Достаточно того, что в этом городе появилось много вдов и детей-сирот, и никто не заплатит им компенсацию за потерю кормильца.

* * *

Бертуччо рвал и метал. Он сокрушил и смел все в своем домике, когда понял, что девушку ему не привезут. Как это пережить? Несколько дней он держался благодаря одной только мысли: скоро он будет сжимать в своих объятиях ту, ради которой согласился умереть. Нет, все же он обыграл своего брата! Он получит то, что, как его уверяли, для него совершенно недоступно! Он получит Светлану Черемухину! Нет, Луговую. Ну да это не сложно изменить, это самое простое. Чччерт, он опять упустил ее!

Он схватился за голову, стоя посреди разгромленной комнаты и тихо завыл. Вечная борьба с Арсением, вечное соперничество. Арсений и не заметил, что Бертуччо вырос, стал самостоятельной личностью и желает сам выбирать свою жизнь. И он выбрал женщину. Не важно, что ту же самую. Идеальный вкус – их общий бич. Бертуччо усмехнулся этой мысли.

Уж он бы объяснил Свете все, оправдался, почему согласился «умереть» для нее, уйти из ее жизни. Но он живой! Он не может похоронить себя здесь и все забыть. Да и как такое забудешь… Эти глаза, глубокие, прозрачно-голубые, наивные, доверчивые, усталые, разочарованные, лукавые, озорные, беззащитные… Мужчина закусил губу и не заметил, как потекла кровь. Ее волосы. К ним можно прикасаться бесконечно долго. Нет, он врет сам себе, есть множество мест на ее теле, к которым он может прикасаться дольше.

Дурак! Какой же он был дурак! Отдать ее девственность Арсению! Болван! Он швырнул стул, чудом оставшийся целым, в окно, разбив стекло. А ведь она сама предлагала ему себя. Ему, Бертуччо Ливертье! А он отступил, позорно, покорно. Привычно ушел в сторону, чтобы не перекрывать свет Арсения Лугового всем, желающим окунуться в его лучи. Не важно, зверь больше не может оставаться в клетке, ему надо на свободу. Он вернется в город и заявит о своих правах. Он заберет то, что желает вот уже столько времени, без чего не может жить…

Но она же любит Арсения, она умрет в тоске без него… Посмотрим. Поживем – увидим.

Неожиданно его прошиб холодный пот. Он остановился и замер посреди комнаты. А что, если Мангус не выпустит ее из своих рук? Что, если он оставит ее себе или вообще убьет? Этот отморозок не из тех, кто способен понять и оценить эту девушку по достоинству, а вот испохабить, унизить, сломать и уничтожить – это он может.

* * *

Она открыла глаза. Огромные звезды мерцали в чернильном небе. Как красиво. Как волшебно, как необычно.

Девушка поднялась с земли и осмотрелась вокруг. Странно одета, в какой-то непонятной куртке размера на четыре больше, чем требуется, в летней обуви, хотя местами еще лежит снег. Что она делает в этом лесу? Почему она здесь? Откуда пришла и куда направлялась, и почему лежала на земле, рассматривая звезды?

Девушка поморщилась. Голова сильно болит и тикает в висках. Саднит все тело и ноют мышцы, как будто она разгрузила вагон угля. Вагон угля… А что, железная дорога недалеко, она слышала стук колес проносящегося неподалеку поезда. Может, она и правда это делала? На железной дороге много угля.

Она растеряно оборачивалась, не понимая, в какую сторону ей надо идти, и зачем. Ей надо домой. Домой. Домой… Это куда? И зачем? И к кому? Она помотала головой, пытаясь растрясти кисель в мыслях, но ничего не изменилось. Она знала, что такое «идти домой», но не было картинки и четкого понимая, что есть ее дом. Вот есть железная дорога, лес и небо, и она посреди всего этого, и это все. Что ей здесь делать, что ей вообще дальше делать – она не понимала. Куда идти и зачем? Она просто пошла вдоль железнодорожного полотна. Что ей делать со своим телом, со своим временем? Буду просто идти, подумала она. Может, я и до этого просто шла, ну, до того, как легла отдохнуть. Отдохнуть… Значит, я устала? Отчего? Я что, правда разгружала вагоны? При чем тут эти вагоны? А что еще я могла разгружать? А почему я обязательно должна была что-то разгружать? Ну, у меня все болит, на мне спецовка, фуфайка, или как это называется? Я где-то работаю? Работа… Что такое работа? Откуда это слово?

Она шла, ежась от ночной свежести, но ветер был мягкий и ласковый.

Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?

Это откуда? Это что? Стихи. Она точно знает, что это стихи. Откуда? Чьи? Этого она не знает. И кто она сама – ей неизвестно. Почему? Знала ли она это когда-нибудь? Надо ли это знать и почему она так к этому стремится?

Она шла и шла, пока не стало светать. Упала, не дойдя метров триста до поселка. На нее наткнулись спустя час. Охотничий пес, обнюхав и облизав ей лицо, радостно залаял, виляя хвостом: его ждала заслуженная похвала. Несколько мужчин бросились к нему со стороны поселка, несколько – из леса, в который не успели углубиться далеко.

Ее искали. Как только стало известно о ЧП районного масштаба: товар сбежал из поезда, вырубив двух своих охранников. Один впал в младенчество, по крайней мере, стал так же глуп и беспомощен, второму насильно изменили внешность, к радости пластического хирурга. Поймать виновницу было и делом чести, и вопросом безопасности. Сбежавший свидетель всегда является угрозой хорошо поставленному бизнесу. Продавцы живого товара не собирались погореть из-за того, что прыткая девица знает несколько приемчиков, а ее охранники оказались олухами.

Очнулась девушка от того, что кто-то усиленно ее тряс. Раскрыв глаза, она никого не увидела. Оглядевшись, поняла, что находится в фургоне с брезентовым тентом. Она куда-то едет? Нет, ее куда-то везут по очень неровной дороге, по бездорожью. Бездорожье… Кто? Куда? Домой? Или разгружать вагоны?

Она попыталась подняться, но оказалось, что сделать этого не может. Руки и ноги были крепко связаны, от пояса тянулась веревка, прикрепленная к металлическому каркасу фургона, к которому крепился тент. Что это значит? Девушка решила подождать, пока ее куда-то привезут. Кто-то же ее привязал, значит, кто-то и развяжет. Она закрыла глаза и попыталась снова заснуть. Пусто в голове, пусто в желудке. Пусто вокруг. Какая пустая у нее жизнь. Жизнь… что это? Какая она должна быть?

* * *

Арсений лежал на полу посреди холла, раскинув руки, словно падая в пропасть с огромной высоты. Столько дней о ней нет вестей. Даже выкуп не требуют, никаких условий не выставляют. Ничего. Тогда для чего ее удерживают? С какой целью? И кто? Он никак не мог этого понять. И что ему делать, он не знал. Он зашел в тупик.

Во дворе послышались медленные шаги, кто-то поднимался по лестнице, открылась дверь, и кто-то переступил порог. Животным натренированным инстинктом Арсений понял, кто это. Ноздри его затрепетали, мышцы напряглись, но он продолжал лежать, не двигаясь. Если он вскочит – он убьет, а ему хотелось поговорить.

– Знаю, что ты чувствуешь, понимаю тебя, и со всем соглашаюсь, – тихо произнес Бертуччо. – У тебя есть полное право убить меня.

– Ты за этим пришел? – глухо спросил Арсений, не поворачивая головы.

– Нет. Я хочу жить. Я хочу ее найти. Я хочу помочь.

– Тогда зачем ты ее погубил?

– Что? – Бертуччо побледнел. Он понимал свою вину, он клял себя и оплакивал потерянное счастье.