Долгая дорога к себе

Мужчина на полу все же пошевелился, поднялся и сел на колени, по-прежнему не оборачиваясь к вошедшему.

– Ты понимаешь, что наделал? Ты сдал ее моим врагам! Отдал в их руки! Сам, добровольно!

Бертуччо издал странный звук, похожий на сдавленный стон.

– И не говори больше, что ты ее любишь. Подвергнуть смертельной опасности человека можно только ненавидя его, – сердце снова сильно заколотилось, как в тот момент, когда он узнал, кто его предал, кто выдал его чувства и указал на Свету, как на выгодного заложника для того, чтобы диктовать свои условия и получить город на блюдечке.

– Тогда я должен был сдать им тебя, – глухо вырвалось у Берта.

– Все-таки ты сказал это, – горько улыбнулся Арсений. Он по-прежнему не поднимал головы.

Бертуччо в порыве непонятых сейчас чувств подскочил к брату, упал рядом с ним на колени и схватил его за шею, сильно прижавшись к нему.

– Связанные одной цепью, – грустно усмехнулся Арсений. – Только раньше нас объединяла любовь, а теперь – ненависть.

– Нет, – Берт замотал головой. – Не говори так.

– Да. Теперь кто кого. Кто быстрее ее найдет и успеет нажать на курок.

Бертуччо поднял на него потемневшие глаза.

– Так и будет, клянусь, – кивнул Арсений. – Мы на равных, победитель получает все.

Кажется, он уже однажды говорил это.

– Какое же тут равенство! Если ты убьешь меня, она просто всплакнет. А если я тебя – она умрет.

– Жизнь такая штука… я все меньше и меньше понимаю что-нибудь в ней. Кто знает, как все обернется и чем закончится… – Арсений гладил волосы Берта. Все как раньше, только теперь между ними пропасть, полная боли и горя.

– Мы найдем ее, и все будет хорошо, – твердил как заклинание Берт. Только сейчас он понял, как же все это время ему не хватало брата. Они сиамские близнецы. Проклятые сиамские близнецы. Несчастные и обездоленные. Потерявшие смысл жизни, радость и вкус… – Все будет хорошо, – шептал он как молитву.

ГЛАВА 2

Ее вели мимо странных одноэтажных строений, напоминающих хижины. Хижины? Хм, хижина дядюшки Тома. Плантации. Плантации? Девушка округлила глаза: время от времени ей попадались люди, бедно одетые, с повязанными на головах платками или тюрбанами, так как солнце пекло нещадно, несмотря на то, что местами лежал снег. На лицах печать уныния, замкнутость, отстраненность. Сломленные души. Это откуда? Почему? Кто сломал? Зачем? Она крутила головой во все стороны, пока не получила затрещину.

– Чего лыпаешь? Иди, давай, да под ноги смотри, и так тебя все заждались, – грубый окрик охранника вернул ее к действительности.

На все ее вопросы никто не хотел отвечать, и пока ее отвязывали в кузове машины, хранили молчание. Подтолкнули в спину, чтобы спрыгнула на землю, ткнули в бок, чтобы шла по тропе. Она ничего не понимала. Ей было нужно домой. Так это и есть ее дом?

– Мы идем домой? – спросила она, попытавшись оглянуться на двух своих провожатых, но тут же получила очередной тычок, принудивший ее опять отвернуться.

– Домой, домой, тебе тут будут рады.

Девушка улыбнулась. Наконец-то.

Мужчина сидел в плетеном кресле, курил сигару и читал стихи. Вернее, держал в руках томик стихов Бальмонта, но не видел ни строчки. Легкий ветер трепал его волосы, то закидывая ему челку на глаза, то отбрасывая ее назад. Мужчина не обращал на это внимания. Уже несколько минут он наблюдал за девушкой, идущей к нему с таким спокойствием, словно на встречу с долгожданной судьбой, всегда относившейся к ней благосклонно. Одухотворенность, вот как можно назвать выражение ее лица.

Мужчина всегда искал это в женщинах, но ему редко везло. Мучить пустых и никчемных телок было скучно, неинтересно, а вот таких, в глазах которых горит особенный свет, искрится ум, отражается внутренний мир, он обожал. Только такой случай выпадал нечасто. Сломать сильную личность, поработить многогранную душу, подавить несгибаемую волю, найти предел их мужества, насладиться их падением, подойти к границе их морального и физического терпения…. О, вот истинное наслаждение, вот ради чего стоит жить.

Генрих ждал. Он во все глаза смотрел на девушку, которая должна подарить ему минуты истинного счастья. А может, и часы, смотря, на сколько ее хватит. О, он как истинный гурман, растянет удовольствие на долгие недели. Он постарается.

– Генрих, товар прибыл, – сообщили охранники, приблизившись к крыльцу красивого домика.

– Отлично, отлично, – мужчина обнажил крепкие белые зубы в искренней улыбке. О, эти зубы умеют рвать нежную женскую плоть. Их уже сводит в предвкушении. – Определите ее в сектор «Б», пускай с месяц в поле поработает, пообвыкнет, осмотрится, а там, возможно, я определю ее в дом.

Охранники снова толкнули девушку в спину, она нервно заозиралась, удивилась, что в дом ее не пустили. Разве она шла не сюда?

– Да, и вот еще что, – остановил Генрих ретивых провожатых, – покормите ее с дороги, устала, наверное, – и он долго смотрел ей в след, пока озадаченные мужчины вели девушку на кухню.

На их памяти еще ни разу не было такого, чтобы доставленный товар кормили, прежде чем отправить на поля.

* * *

– Ты слишком долго копаешься, – услышала она шепот за спиной.

Обернулась. На нее с опаской смотрела черноволосая девушка с голубыми глазами. Все остальные трудились, не поднимая головы, а она с интересом ее рассматривала своим цепким взглядом.

– Медленно, говорю, все делаешь, – улыбнулась голубоглазка.

– Но надо же тщательно пропалывать.

– Ага, а потом тебя тщательно накажут за низкие показатели, – скривилась брюнетка.

– А что же делать? – удивилась девушка.

– Порасторопнее надо быть, порасторопнее. Руками шевели и поменьше думай, – проворчала та. – Кстати, о чем ты все время думаешь? У тебя такой отстраненный вид.

– Не знаю, – пожала плечами, продолжая прореживать растения, девушка. – Я мало что помню. Вот пытаюсь вспомнить… осень.

– Осень? – брюнетка опять скривилась. – А чего ее вспоминать? Слякоть, дождь, холод, брр, – она поежилась, будто оказалась на пронзительном ветру в хмурый пасмурный день. Хорошо, что здесь тепло и светит солнце. И этот свежий ветер с гор. Это порой может примирить с той участью, которая постигла смешливую от природы и неугомонную девушку.

Хмурый пасмурный день… Листья, много листьев. Низкое небо, затянутое облаками, мелкий-мелкий дождь, почти изморось, и… счастье. Что такое счастье? Вот это томление, которое теснит сейчас грудь, когда хочется петь и плакать? А почему этого хочется? Осень – это что-то хорошее. Это что-то… приятное. Что?

– Слушай, ну ты даешь, – брюнетка хохотнула, дернув ее за рукав. – Опять задумалась? Мечтательница. Ты это дело брось, здесь это не приветствуется, – тут же с мрачным видом посоветовала она.

– А почему? Это… плохо?

– Для тебя – да. Будешь хуже работать – запорют. Здесь хоть умри, а свою норму сделай. Иначе – не жить, – и она провела ребром ладони по своему горлу.

– Как это? – удивилась девушка.

– Ну что ты глазами хлопаешь! И это, что ли забыла? – недоверчиво покосилась на нее голубоглазка.

– А что, должна помнить?

– А как же. Ты знак свой видишь? – она взяла девушку за тонкую кисть, поднесла к ее глазам. Квадрат в треугольнике с цифрами внутри. – Помнишь, что это означает? Что это такое?

– Нет, не помню. Я… не знаю… А что это означает? Скажи мне, пожалуйста. В голове полный сумбур.