Долгая дорога к себе

– Меня послали за тобой. Эльвира ждет тебя на партию в покер, а Максуд жаждет с тобой о чем-то посекретничать за кальяном.

– Ну конечно, и больше некого было послать за мной? Только безногого? – Генрих расхохотался.

– Я люблю грозу, и не боюсь, – проворчал Гай. – Ты идешь? – спросил он требовательно.

– Конечно, Гай, конечно.

Генрих взял девушку за плечо и подтолкнул вниз по тропинке.

– Беги, тебе пора отдыхать. Скоро увидимся, моя дорогая, – почти прошептал он и направился к родственнику, ожидающему выше по склону.

– Какая-то ты сегодня странная, – прошептала Татьяна, все утро наблюдавшая за подругой. Она работала довольно быстро, чтобы находиться все время рядом со своей подругой, которая непрестанно вызывала ее живой интерес. А Тане нравилось заботиться, опекать, шествовать.

– Странная? – Семерка не прекращала прополку. У нее стало получаться вполне споро и аккуратно. – Не знаю. Вряд ли… Вовсе нет, – она даже помотала головой.

– Да, с одной стороны, та права. Называть странную девушку особенно странной – это смешно, – Таня хихикнула. – Но вот честно, слушай, сегодня ты особенно странная, – ее глаза лучились весельем.

Эта девушка научилась жить в данных обстоятельствах, смирилась с такими условиями. Ее слезы в подушку и проклятья в адрес неба остались далеко позади. Она приняла тот факт, что жизнь поделилась на «до» и «после», и выглядела необычно в этой среде, на фоне хмурых, подавленных женщин. Она черпала силы в своей врожденной жизнерадостности, которую ничто так и не поколебало, лишь на время подавив страшным откровением о том, что ее жизнь закончится здесь. Подавив, но не раздавив.

В основном, здесь были те, кого украли из их мирной нормальной жизни, и в отличие от тех, кто был рожден в неволе, им было, что терять там, в другой жизни, и воспоминания мешали свыкнуться и смириться с ужасной действительностью. Безысходность и отчаяние, невозможность поверить в происходящее и уверенность, что этот кошмар обязательно когда-то закончится, изводили всех, кто здесь находился. Мысль, что это могло случиться с кем угодно, но только не с ними, заставляла сердце обливаться кровью. Все-таки это случилось именно с ними, с каждой из присутствующих здесь, уже безликих существ. Им оставалось только похоронить свои воспоминания и никогда не загадывать на будущее, чтобы боль, наконец, могла притупиться. Но мысли о мужьях, детях, родителях никогда не покидали их, делая существование невыносимым. Только страх перед наказанием заставлял прятать душевные страдания и отчаяние глубоко внутри, что прорывалось наружу через тусклый взгляд потерянных глаз, не находящий покоя и отдохновения от душевных мук и терзаний.

– Так в чем дело? – Таня не отставала от девушки. – Скажешь мне, или придется тебя пытать? – она прищурила глаза.

– Пытать? – Семерка напряглась и странно посмотрела на болтушку. У той сразу слетела улыбка с хорошенького личика.

– Тьфу ты, – сплюнула она, – ну чего ты, в самом деле! Это же шутка такая.

– Шутка? А с той девушкой, которую утащили в подвал к хозяину, тоже пошутили? – Семерка все больше мрачнела.

– Так ты из-за этого такая хмурая и задумчивая? Да? Ты вчера вернулась очень молчаливая. Где ты была? Куда ходила?

– Я видела одного человека…

– Так я и думала! Тебе кто-то понравился, да? Ты влюбилась? – Тане не хватило терпения дослушать подругу до конца, и она сразу же сделала свой вывод. – Только имей в виду, любовь охранников не освободит тебя от необходимости работать в поле, понимаешь? Максимум, на что ты можешь рассчитывать, что тебя точно перестанут бить, и только. И то только до тех пор, пока ты не надоешь. А я думаю…

– А я думаю, что влюбиться здесь не в кого, – перебила ее девушка. – Да и что такое любовь… – она задумалась, непроизвольно остановив работу.

– Ну вот ты какая. «Ну что за любовь». Ну скажи, что ты можешь знать о любви? – бубнила рядом Татьяна. – Работай, давай, нечего рассиживаться, а то на нас уже поглядывает Махмуд. Полюбит так, что мало не покажется. Кстати, – она резко остановилась и уставилась подруге в глаза. – Махмуд – садист, избегай его. Он не только бить не перестанет на работе, но и вечером тоже не пожалеет для тебя и кулаков, и плетки, понятно? В кровати, – многозначительно произнесла она. – Слышала от очевидцев.

– Махмуд меня не пугает, – проговорила Семерка. – Пусть только сунется.

– И что ты сделаешь? – не поверила ей Таня. – Утопишь в слезах? Перешибешь плевком? Раздавишь презрением?

– Не знаю, как пойдет, там видно будет, – совершенно серьезно ответила девушка.

Татьяна не могла скрыть восхищение.

– Ну ты, девка, даешь, – проговорила она. – Ты такая… крутая! Слушай, а может быть, ты находилась в школе боевых рабов, и тебя обучали убивать ради хозяина? – она первая засмеялась над своей шуткой. – Ты умеешь драться? Знаешь приемы?

– Ну какие приемы, о чем ты говоришь, – Семерка уже работала, опустив голову. – Я просто знаю… знаю… что себя нельзя давать в обиду, понимаешь?

– Я бы поняла это, если об этом говорил кто-то другой, а не ты, – пробормотала девушка, задумчиво поглядывая на Семерку. – Нет, ты странная.

– А кто он? – задала странный вопрос Семерка. – Можешь мне сказать про кое-кого?

– О ком ты? Ах, да, ты же кого-то встретила! И это не любовь всей твоей жизни, – Таня не удержалась от смешка. – Так о ком речь?

– О Гае, – Семерка вспомнила, наконец, как зовут того юношу в инвалидной коляске.

– О ком? – Татьяна на мгновение онемела. – Час от часу не легче! Где ты его видела? Где ты вообще могла с ним встретиться?

Новое открытие повергло ее в священный ужас.

– Слушай, Семерочка, так ты ходила в усадьбу? Зачем? Какая ты неосторожная…

– Нет, я никуда не ходила. Ко мне пришел Генрих, а потом я увидела Гая.

– К-кто к тебе п-пришел? – Таня стала заикаться. – Генрих? К тебе?

– Я думаю, что Генрих пришел ко мне. Он шел из кустов, а не со стороны наших бараков, словно поджидал там. Что ему там было делать? Возможно, он хотел поговорить со мной.

– Ну ты даешь. От скромности точно не умрешь, – Таня во все глаза смотрела на подругу, и не знала, смеяться ей, или начинать за нее опасаться. – Повторю еще раз: хочешь жить – прячься от него.

– Мне надо было убежать, повстречав его на узкой тропе в кустарнике?

– Да! Бежать со всех ног, надеясь, что он тебя не разглядел и не запомнил.

– Но он разглядел, и давно запомнил. Он первым встретил меня в мой приезд сюда, и накормил обедом.

– Что? Обедом? Да ты не странная, ты – ненормальная! И ужасно несчастливая. Ну точно, блин, в следующий раз придут за тобой, – Таня чуть не разрыдалась. Она уже представила эту картину в красках и принялась оплакивать и свою несчастливую подругу, и такую короткую дружбу.

– Он интересный, – не согласилась с подругой Семерка. – Опасный, это так, но… жутко притягательный. В нем что-то такое есть… что не дает мне покоя. Не знаю, как сказать, но такой тип притягивает, понимаешь?

Семерка посмотрела на подругу в надежде, что та поймет все, на что у нее самой не хватило слов. Экспрессию и загадочность красивого брюнета, его харизму и магнетизм, изящность и ум. Он привлекал к себе, манил, он сильно интересовал Семерку, и она не могла разобраться в своих чувствах. Возможно, они могли бы стать друзьями. Быть может, у него она нашла бы какие-то ответы на свои вопросы. Зачем она здесь, что она, для чего живет? Ну не может он не знать такого.

– Гай не лучше своего дядюшки, – говорила тем временем Татьяна, чтобы как-то отвлечься от мрачной картины ближайшего будущего, уготованного ее несчастной подруге. – Про него страшные слухи ходят. Он выбирает себе служанку, а потом она попадает в лазарет, и через какое-то время он ищет новую. Он любит бить и калечить женщин. Издевается, оскорбляет, понимаешь? И часто они бесследно пропадают.

– Да как же он может их бить, когда он инвалид, – не поверила Семерка. – Это все придумывают и сочиняют, чтобы как-то скоротать вечер.

– Не знаю, не знаю, а только к нему никто не хочет идти. Все хотят жить, понимаешь? Все они тут страшные люди.

– Но почему?

– Да потому что нелюди!

– А мне его жаль. Человек прикован к креслу, когда вокруг такая красота. Это словно тигр в клетке. Это тяжело. И не удивительно, что он может срываться. Он просто страдает.

Таня во все глаза смотрела на девушку и ничего не понимала. Она точно раба? Татуировка указывала на это, но вот сама девушка демонстрировала совершенно противоположное. Она была кем угодно в той своей беспамятной жизни, и борцом за права человека, и поэтессой, и художницей, но только не рабыней.