Полынь-ягода

– Не расстраивайся. А Матвею скажи, чтобы отстал. И забыл дорогу в твою сторону. Тебе сейчас просто нужен жених. А не сотрудник! – выпалила Галя.

– Какой ещё жених?

– Во фраке и с бабочкой под марш Мендельсона!

– Да мне сейчас бы хоть кто-то ламбаду бы предложил. После поездки в Верблюжью гору и встречи с Росинской ни о чём не могу думать, только о своём деде…

Ночью Агате приснился сон. Про Донжа. Видимо, любовь не прошла. И его отношение к Агате, то есть отсутствие любви к ней тяжкими веригами, кандалами, арестантской робой были для Агаты. Как будто некий терновый венец, впивающийся колючками в чело. Словно цепочки наручников. Словно свая вбитая сквозь тело. И чрево Агаты напоминало гербарий мёртвых бабочек. Лед. Внутри Агаты был лёд. А тут ещё Донж ворвавшийся в её сны. Такой нежный. Пристрастный. И его тело рядом. И возле. И сверху. И ощущения все те же – сладостные. Никто не смог бы заменить Агате Донжа. И она это твёрдо знала. И лишь ночные сладострастные объятья, ласки, поцелуи, поглаживание груди и лона – всё это заменяло реальность. Утром Агата долго не могла прийти в себя, её сжигала ревность, понимание того, что Донж с другой…

Мой бывший сейчас с другой женщиной спит. Ест. Пьёт.

Но придёт мой час. Когда-то. Через год-другой. И Донж поймёт, что любит её – Агату. Должна любовь появиться. И Агата знала, что Куш способен и на это. Ибо любовь это химическая реакция.

Лишь поэтому Агата взялась за изобретения своего пульсирующего устройства.

Она прочла, что «высокий уровень норадреналина в мозге стимулирует выброс дофамина, который называют «гормоном счастья», потому что он отвечает за чувство эйфории и радости. Дофамин напрямую связан с системой вознаграждений, отвечающей за развитие зависимости. Именно он определяет зависимость не только от наркотиков, но также от телевидения, секса, еды или человека, которого мы любим. Именно дофамин подталкивает нас к поиску ситуаций и мест, которые вызывают чувство удовлетворения. Увеличение количества дофамина при влюбленности тесно связано с дефицитом серотонина. В свою очередь, недостаток этого нейротрансмиттера приводит к тому, что человек

ощущает полный беспорядок в своей голове…

Агата помнит то своё замешательство, хаотичные действия, проблемы со сном. Она раскрыла тайну, что наиглавнейшую роль в этих химических процессах играют отдельные клетки, как говорят – феромоны. Куш умел распознавать их количество.

А окситоцин влияет на долговечность отношений, заставляет женщину защищать своих детей и проявлять нежность к своему партнеру. В свою очередь, под влиянием вазопрессина между партнерами устанавливается прочная связь, мужчина становится заботливым по отношению к будущему потомству и агрессивным по отношению к другим самцам. Вот окситоцинов-то Донжу не хватило, вазопрессин оказался не на высоте. И Агата теперь работала над тем, как вспрыснуть Донжу недостаток нужных окситоцинов. Именно направленных в строну Агаты.

Она набрала знакомый номер Донжа. Сердце заколотилось…

«Когда об одном я мечтаю, что вдруг да случится дорога,

что свет звезд скрестится, что переплетётся наш путь.

Что вместе окажемся. Вдруг, да какой-то автобус,

какой-то трамвай, электричка и космос свернутся в петлю.

Мы вместе, прижатые, словно бы ленточный Мёбиус,

как будто сплетённые в сладкое слово – люблю!

Да, сколько угодно ты мне говори: вырви, выбрось.

До старости лет говори, хоть до молодости этих лет.

Но есть ещё связанность, скрученность, пламенность, близость,

хотя справедливости нет…»

И тут же прервала звонок. Циферблат Куша зашкаливал.

Агата вбила девять цифр в память прибора. С этого момента Донж перестал сниться. И Агата смогла успокоиться.

Матвею женщина строго сказала: нет, и не надейся!

– Ну, как знаешь…если что, то я на связи! – ответил Матвей, понимая, что с «этими изобретателями» лучше дела не иметь. Все они прибабахнутые.

И Матвей перестал звонить Агате. Да и надобность в этом пропала. У Матвея появились новые возможности для практики. Горизонты раздвинулись сами по себе.

И Агата занялась своим делом. Дальнейшим поиском могилы убитого в войну дедушки Ивана. Словно кожей она ощущала, как это было страшно. Ночь. Мороз. Дед в промокшем от крови бушлате. Осколки по всему телу. То озноб, то жар. Не пошевелиться никак. Ни выпростаться, ни выползти…трясло всё тело, каждую косточку. Хотелось, чтобы не болело так жутко. Чуть-чуть поменьше. Хотелось пить, и дед слизывал с мёртвых лиц снег, чтобы как-то утолить жажду…

Сначала Агата списалась с администрацией посёлка. Потому что ехать в никуда не хотелось. Бонифаций предложил: ехать Агате на машине самостоятельно. Но не сейчас – зимой, по льду, холоду. А весной, когда появятся первые одуванчики.

Поэтому зиму Агате, надо было как-то пережить, накопить сил и хорошенько подготовиться. Она много гуляла, ходила по улицам, раздумывала.

В парке. В сквере. В детском городке, где качели, карусели. Где пахло детством. И е любимым Донкихотством, романтизмом.

Тем более, что колесо обозрения издалека походило на мельницу.

Неожиданно Агата услышала, что е окрикнули. Сначала она не поверила: это был его голос. Бархатистые нотки.

– Донж? – Агата замерла.

– Красивая какая! Приоделась? У тебя кто-то появился? – Донж подошёл ближе. Модное пальто. Шляпа.

– А ты всё такой же…

Голос у Агаты дрожал. Она поняла: что любовь никуда не делась, она также горяча. Страстна. Неумолима. И всё также больно.

Полынь-ягода…

– Ты чего тут? – спросил Донж, приобняв Агату за талию.

– А где же мне ещё быть? Как не здесь? Ты же сам мне всегда говорил, что я неизлечимая Донкихотствующая дама. Чистый романтик. Что у меня нет твёрдой опоры. – Агата решила не отстраняться. Пусть – обнимашки, так обнимашки.

Затем последовали такси, квартира, где проживал Донж. Стук в стену. Мама возмущалась. Она не любила Агату. Она не могла простить сыну то, что он выбрал «не ту»…маме было почти восемьдесят лет.

Он целовал Агату: всё вперемежку. Лицо, руки, живот, грудь, попадая в горячее, в сладкое, во влажное. Если бы Донжу надо было переночевать, лёжа на Агате, она была бы не против, да хоть зимуй на мне. В их единении было что-то от Евридики, Антея, Самсоны. И тело, разметавшееся на постели – это всегда на грани жизни и маленькой смерти от разлуки. И это всегда прощение, его – Донжа, вечно гуляющего по чужим кроватям. Так было и на сей раз.

– Когда-нибудь я выйду замуж…

– Я не женюсь…

– Тогда и я не выйду…

Но надежда на то, что она станет женой Донжа, всё-таки теплилась слабеньким огоньком в душе Агаты. И ничем эту надежду невозможно было заглушить, как костёр без воды. Надо было ждать дождь. Ливень. Иначе весь лес спалится, вся роща, луга и деревни…Зови пожарных.

Агата заснула крепко прижавшись к Донжу. Так, чтобы не осталось ни одного миллиметра зазора между их телами. Пышная грудь Агаты разметалась. Донж был большим и тёплым. И в его ладони могло уместиться всё лицо Агаты: щёки, лоб, нос, чуть приоткрытый рот. И влажное дыхание. Тёплое, как у овечки. Во сне Агата и Донж несколько раз, снова и снова раскидывались телами, вжимались в друг в друга. Общаясь на языке неугомонных тел.

Вот бы вцепиться в него руками, ногами, обвить бы его и не отпускать никуда. Никогда. И умереть в один день.

…Дед Иван ещё за неделю до ранения был в бою. Деревня какая-то неказистая, он даже название не запомнил. То ли Теша, то ли Тёща. Немцы отчаянно сопротивлялись. Жгли дома, сараи. Пахло гарью, дымом, горелым мясом. И вдруг в крайней избе он увидел мальчика, тот сидел на корточках за камнем. Поле, рощу, белую зимнюю дорогу Иван не запомнил, а только круглый камень на окраине и мальчика, неподвижно сидящего. Наверно, мёртвый? Потому что мальчик сидел, скрючившись, неподвижный. И вдруг Иван заметил, что фриц целится в ребёнка, именно специально хочет выстрелить, гад. Что ему ребёнок-то сделал? Лучше бы свою шкуру спасал! Иван прижался к стене избы, единственно целой, зажмурился и от живота от всей души полоснул в сторону фрица. Тот повалился на бок, морда наглая, но, видимо, успел-таки выстрелить. Но попал не в мальчика, а в молоденького солдата, выскочившего из укрытия. Иван ринулся к мальчику, взял его на руки, прижал и кинулся в силосную яму за огородом потому, что раздался выстрел. Этой фашне отчего-то мешал ребёнок, и они хотели непременно его уничтожить.