Двенадцатый Ковчег

Обсерватория возвышалась над островом, была его центром и душой. И уже с причала он увидел тусклое свечение. Работала аппаратура! Вошёл в знакомый зал, было темно и тихо, свет горел только у пульта. И за ним сидела Илона! Обернулась, хотя ковёр заглушал его шаги, и встала ему навстречу.

Они стояли посреди зала, обнявшись, как раньше, будто не прошло столько лет и ничего не изменилось в их жизни.

– Погоди, Бен, я выйду в Космос. Ты увидишь, как здорово! Это самая новая обсерватория.

Она погасила свет, взяла его за руку. Медленно засветились экраны, и вспыхнули тысячи, нет, миллионы звёзд!

Одни светили ровным светом, другие мерцали. Они были разных цветов. И сгустки тумана, и какие-то чёрные провалы… Такого эффекта не было в их обсерватории, в академии. Непередаваемое впечатление, будто ты не смотришь с Зеи в звёздное небо, а плывёшь по бесконечному океану Вселенной в крошечном батискафе.

* * *

Бен не возвращался в Город. Мэлори не удивлялась, такое бывало и раньше. Иногда появлялось какое-то беспокойство – он мог в самое горячее время заехать хоть на часок. Сейчас не заезжал.

Весь день он работал на Базе, городские дела решал по телефону, а вечером неизменно оказывался в обсерватории.

Они с Илоной не могли оторваться друг от друга, будто навёрстывали годы разлуки.

Она вводила его в свой звёздный мир, показывала, как прокладывается путь Ковчега.

– Перед пуском всё выверим.

– Ты будешь прилетать перед каждым?

– Нет, ваша обсерватория включится в общую систему, я буду это делать из Центра.

– Жалко.

– Я привыкла радоваться тому, что даёт судьба.

Жили вне времени. Не считали, сколько дней и часов подарила им судьба. Стали другими – и он, и она. И оказалось, что это ещё сильней сближает, притягивает друг к другу.

Он столько лет был главным в жизни огромной армии людей, отвечал за всех и за всё. В семье в любых вопросах его слово было последним и решающим. Это, конечно, меняет и характер человека, и облик, и поведение. Он уже не был мальчиком. Стал взрослым, сильным, уверенным в себе.

Илона почувствовала это с первой же встречи. Но и она была другая. Ей ничего и никому не надо было доказывать. Её авторитет и среди коллег, и в Звёздном институте был непререкаем.

Тем более, ничего не надо было доказывать Бену. Он был покорён, принадлежал ей до последней клеточки. И она была счастливой, открытой, доверчивой. Он стал главным человеком в её жизни.

* * *

За все пять лет в Разведакадемии она ничего не рассказывала ему о прошлом. Это он ей рассказывал всё. А тут как-то ночью…

Они ещё не ушли из мира звёзд в её дом, который он постарался сделать уютным, тёплым, домашним. Не спешили. Вечер был долгим, и ночь впереди – бесконечной, до самого утра.

Она вдруг начала говорить, будто открывала какую-то дверь, запечатанную давным-давно:

– Знаешь, у меня было очень счастливое детство. Папу звали Стивен, Стив. А маму – Генриеттой. Папа звал её Гани. Он был рыжеволосый, большой, или мне, маленькой, так казалось.

Они очень любили меня. Я чувствовала это, как защитный кокон от всего мира. Я была живой, но послушной. Любимые всегда послушны. Жили мы в городке Разведакадемии, они были разведчиками. Уезжали надолго зимой. Или это сейчас кажется – долгая зима ожидания праздника. Зато лето было бесконечным, как сама жизнь.

Возвращаемся как-то из похода, поздно, уже стемнело. Я у него на плечах, обнимаю за шею, то и дело выпрямляюсь и смотрю в небо. А он для страховки держит меня за ноги.

– Что ты видишь, Илли?

– Звёзды, мне так нравится смотреть на них!

– Звёзды – это прекрасно. Но посмотри вон туда, прямо. Видишь огонёк? Это наше окошко светится, чтобы мы от звёзд всегда возвращались домой.

Бен слушал, как заворожённый.

– В семь лет меня отвезли в пансион. Папа сказал, тебе там будет интересно, узнаешь много нового, у тебя будут подружки. Школьные друзья – это на всю жизнь.

Я привыкла к пансиону. Училась хорошо. Родители рано научили меня читать и писать, но главное, папа часто разговаривал со мной, когда мы были вместе. Отвечал на любые мои вопросы и задавал свои. Например, как ты думаешь, почему…

И я начинала думать – а правда, почему? И он объяснял! Он учил меня думать, анализировать, понимаешь? Как бы мне было интересно с ним, сейчас, когда я выросла!

– Почему было бы?

– Потому что в десять лет я осталась одна на свете. Я не сразу узнала об этом. И не верила долго.

Меня начали жалеть – и воспитательница, и учителя, и даже директриса. Мне стало очень страшно! Может, у меня какая-то болезнь и я могу умереть? Мне очень не нравилась эта жалость! Я потом всю жизнь старалась держаться, чтобы никому не хотелось жалеть меня! То кто-то из взрослых посмотрит со слезами на глазах, то Рози, моя лучшая подружка, обнимет ни с того ни с сего. Было какое-то острое предчувствие беды…

А перед каникулами меня вызвали в гостевую. Я обрадовалась, думала, родители! Но оказалось – отец Рози, я его видела и раньше.

Он встал мне навстречу и тоже обнял со слезами на глазах:

– Детка, мне разрешили, наконец, удочерить тебя.

– Зачем? У меня же есть родители!

– Неужели ни у кого не хватило мужества сказать тебе, что их больше нет? Они не вернулись из экспедиции.

– Не может быть, это ошибка, они вернутся!

– Прошло много времени. Долго не сообщали, надеялись. Но это правда. Не плачь, тебе у нас будет хорошо, мы все будем тебя любить. Да мы уже любим!

– Даже если бы я поверила… Я бы осталась дочерью своих родителей. Я в любом случае буду носить фамилию отца, и никакую другую.

– Хорошо, пусть будет так. Но в гости, на каникулы…

– На каникулы я согласна.

И у меня появился дом, где меня всегда ждали. Любили, я это чувствую безошибочно. Все каникулы до конца пансиона я поводила там. Большая дружная семья, трое своих детей, Рози, старший брат и маленькая сестрёнка, двое приёмных, всё время кто-то из родных гостит, племянники, племянницы. Все, кроме родных детей, зовут его дядя Мики, и я так звала все годы.

– Он жив?

– Конечно, они ведь первородцы. А в последние каникулы брат Рози сказал, что нас хотят поженить.

– Я не собираюсь замуж. Буду поступать в Разведакадемию.