Была у Егора «Красавица»

Не спросила – куда, просто и доверчиво пошла рядом.

– Ты живёшь в Англии?

– Можно и так сказать. Я там семь лет в пансионе.

– А родители – там? Дядя Коля тебе кто?

– Папин младший брат. Папа моряк, а мама просто мама. Они здесь, в России.

– Я ведь тоже буду моряком, давно решил. Папа сюда за тобой приедет, познакомишь? У нас в школе физрук бывший моряк, а больше я ни с одним моряком не встречался. Тебе бы повезло, если бы ты была мальчиком!

– Мне и так повезло…

– Ну да. Жарко уже, пойдём, искупаемся?

– Пойдём.

И опять его тронула эта готовность слушаться. У них в классе девчонки всегда старались показать свою независимость, даже превосходство.

С косогора по тропинке можно было спускаться по одному, и он шёл впереди, боком, держа её за руку.

Вот и Дон.

– Ух, ты! – сказала она восхищённо.

И он почувствовал гордость за эту могучую реку.

Дон и в городе был широк и полноводен, но здесь разливался на рукава и заводи, сплошная речная гладь.

Трое мальчишек в плавках поднялись в рост на узкой полоске песка. Девочку они заметили издали, не местную, не станичную. Не ожидали – в своей мужской команде. Но раз Ромка привёл!

Сейчас все трое стояли, пока Ромка вёл Алю за руку с косогора.

– Привет!

– Привет. Знакомьтесь – Михаил, Сергей, Виктор. А это Аля. Кто обидит словом, или как, будет иметь дело со мной.

Витёк засмеялся коротким смешком:

– С чего ты взял, что её кто-то собирается обижать? Мы с девчонками не воюем. Это у вас в городе, наверно, такие порядки. Плавать умеешь, девочка?

– Не умеет, научим, – ответил за неё Ромка.

– Умею, конечно. У нас хороший бассейн в пансионе.

Домой возвращались вечером. Жара спала, люди шли с работы, мальчишки вывели велосипеды на простор главной улицы. Станица ожила.

Шли стайкой – Аля посредине, Витёк слева, справа Ромка, Миша и Серёжка сзади.

И какая-то бойкая девчонка кричала из-за своего забора:

– Витёк, ты что, записался к ней в свиту? Тебе своих девчат мало? А ты, залётная, гуляй с городскими, наших ребят не замай, хуже будет!

Аля опускала глаза, Витёк независимо смотрел вперёд, и процессия двигалась дальше. Первыми отстали Миша и Серёжа, свернули на свою улицу. А Ромка с Витьком довели Алю до калитки. Она повернула щеколду, оглянулась:

– Пока! – И такая сияющая улыбка, глазам больно.

Глава 8

Врач велел полежать недельки две, но Егор встал к выходным. Ему было тяжело дома – из него ушла жизнь, когда не стало Тони. Столько лет прошло, а он не может себе простить – не досмотрел, не уберёг.

Как-то сказала:

– Устала я, Егорушка.

– Есть от чего, такое хозяйство тащим, огород, картошка, кабанчик, птица. Всё детям да внукам – варенья, соленья! Морозильник с осени мясом и птицей набиваем, и каждую копейку – туда. Всё, мать. Никаких кабанчиков, картошку – только себе, уж как-нибудь купят на рынке. Корову оставим, не отдавать же в чужие руки. Поживём для себя, путёвки возьмём в санаторий зимой.

– Какой санаторий! А корова, а несушки? И хата вымерзнет, не натопишь.

– Одна поезжай, досмотрю за всем.

Не хотела ехать, ох, как не хотела! Вернулась до срока, диагноз был, страшней некуда. Не поверил, повёз в область, в лучшую клинику положил. На операцию шла своими ногами и улыбалась, улыбалась, чтобы ему не страшно было.

Операция прошла хорошо, постарались хирурги. Но сердце не выдержало. Опомниться не мог, поверить не мог…

После похорон неделю пил и не пьянел. Потом ушёл на «Красавице» вверх по Дону. Вернулся дня через три или четыре, когда водка закончилась. Говорят, помогает забыться. Ему не помогла.

Варя, соседка, встретила у ворот. Наверно, выглядывала его «Красавицу» с того же мыса. Пошла за ним в дом и частила, частила:

– Невестка ваша мне корову продала. Деньги я отдала, чтобы она кого другого не искала. А уводить к себе не стала, вдруг вы не позволите.

– Как не позволить, если вы деньги заплатили. И корова мне теперь ни к чему.

– Можно, она в вашем сарае постоит, мне её и держать-то негде?

– Пусть, только ухаживайте сами, и молоко ваше.

Потом, потом… Молоко ему каждый день и масло, и творог, и сметану. И еду какую-то. Он рыбачил ещё, на рынок не ездил, улов раздавал – ей, Николаю, себе на уху и жарку, ничего другого не готовил, не умел. Отказывался сначала от её заботы, а потом рукой махнул.

Жил, как в тумане, поверить не мог, что Тони нет, не то, что привыкнуть. По дому ничего делать не хотелось. Весной вышел в огород, постоял, воткнул в грядку лопату и ушёл в дом.

Варя убирала в доме и во дворе, когда его не было. Приходил – чисто и обед на столе. А года через два нелепый разговор:

– Ты один, я одна…

– Прости, Варя, хорошая ты, добрая, и молодая ещё, тебе ровня нужна. В моей хате одна хозяйка, Тоня. И вот здесь – ударил себя в грудь, – тоже она одна.

Убежала, не заикалась больше. Сын у неё в тюрьме по третьему разу…