Милостью Божьей

И мне начинает казаться —
Их гонит не осень —
Война
В далёкую эвакуацию,
Как нас угоняла она.

По залам разбитых вокзалов,
На чёрных каспийских волнах,
Куда только нас не швыряла,
И вновь нагоняла война.

И болью своей, и тревогой,
Невиданной силой сильны,
Спасали нас мамы дорогой
От голода и от войны.

Куда мне от памяти деться,
Что делать с живучею, с ней?
Встаёт беззащитное детство
Погибшее в прошлой войне…

Давно журавли пролетели.
И лишь по лицу моему
Скользят журавлиные тени,
Не видные никому

Мы докатились до маленького киргизского городка, Пржевальска, и он приютил нас до самого возвращения домой.

3. Пржевальск

Живём отдельно от бабушки. Комната с тремя кроватями вплотную, двор с крепкими дощатыми воротами. Мама постоянно что-то готовит на двух кирпичах, тогда ещё стоило сказать, что хочешь есть, и она тут же начинала готовить.

Бабушка жила в двух кварталах от нас. Хорошо помню там мамину старшую сестру, тётю Любашу. Она кончила консерваторию, преподавала много лет.

Ведёт меня гулять и просит что-нибудь спеть. Я знаю множество звонких маршей, знаю про любовь, мы столько песен перепели с папой, когда ходили гулять к Дону. И я громко пою тётё Любаше наши с папой любимые песни.

– Музыкант из тебя не выйдет, к сожалению.

Оказывается, мама попросила её проверить, выйдет ли из меня музыкант!

– Не выйдет? Ну и что! Я и не собираюсь – музыкантом.

– А кем ты собираешься стать?

– Понимаете, я ещё не знаю. Например, сегодня мне хочется стать доктором, а завтра принцессой.

– Какой принцессой, откуда они в нашей стране?

– Ну, можно же думать, нарочно ты принцесса?

– Думать можно, – озадаченно соглашается тётя Любаша.

– Она у тебя фантазёрка, Томочка.

– Да, этого хватает. Так не учить её музыке?

– Какая музыка сейчас? Ты ещё большая фантазёрка. Война идёт, Юра неизвестно где, инструмента нет, а ты – музыка. Но знаешь, со слухом у неё неважно, а чувство ритма поразительное.

Это лето я помню чётко, день за днём.

У Вовки корь. Меня переселяют к бабушке и не пускают домой.

Помню острое чувство заброшенности, ненужности своей. Прихожу, стучу в глухие жёлтые ворота. Выходит мама, закрывает калитку за своей спиной, чтобы я и заглянуть не могла во двор:

– Я же не велела тебе приходить, что за упрямый ребёнок! Русским языком было сказано – Вовочка болен, ты можешь заразиться!

Потом заболела бабушка, и меня забрали домой. Я тут же слегла, конечно. Помню не саму болезнь, а выздоровление. Мы одни в комнате, кидаемся подушками и хохочем, особенно Вовка.

Чтобы услышать его смех, я готова опять и опять перебегать с одной кровати на другую за подушкой, которую он не может добросить до меня. Он слабенький и бледный после болезни, и такой счастливый смех!

И тут пришла мама, остановилась в дверях.

Вовик стоит на кровати с подушкой, я на земляном полу, босая, пух летает по комнате, и мы просто закатываемся от смеха.

– Перестаньте сейчас же! Бабушка умерла…

Зима. У нас уже своя комната, земляной пол, дверь прямо на улицу.

Сумерки у холодной печки. Мы сидим и ждём, когда вернётся мама. Темнеет, будто кто-то прикручивает фитиль у керосиновой лампы. Впрочем, её у нас уже нет, есть только тряпочка в плошке с жиром, но мама не разрешает нам зажигать её самим.

Мы сидим в темноте, притихшие, как мышата. Дверь открывается. Они здесь не запираются вообще, только на ночь мама накидывает крючок, который сделал из гвоздя сосед-киргиз.

Это он и пришёл, больше к нам некому приходить. Берёт Вовика на руки, протягивает мне жёсткую ладонь:

– Поднимайся, девочка, пойдём к нам, незачем сидеть в темноте и холоде.

Вовка обнимает его за шею, они такие друзья! Ведь наш сосед – хозяин лошади, арбы, и жеребёнка. Он обещал выучить Вовку на извозчика, когда вырастет во взрослого парня, а жеребёнок – в коня. А ещё он катает Вовку на облучке, даёт подержать кнут, и такое счастье светится на Вовкином лице!

Со мной у него другой разговор, два-три слова за день. Я понимаю, я ведь женщина, он и со своей женой и дочками так разговаривает, а сыновей у него нет. Иногда зайдёт за Вовкой, окинет взглядом комнату и пойдёт к двери. И я сразу берусь за веник.

Сейчас он уводит нас к себе. Пылает очаг, в комнате тепло и светло, жена и все три его дочки ходят вокруг, и чай дымится в большой пиале.

И приходит мама.

– Зачем вы забрали детей, у вас хорошо, но завтра им всё равно сидеть одним.

– Детей нельзя оставлять одних, киргиз не может этого видеть.

– Если я буду с ними, чем кормить?