Пока горит огонь… (сборник)

Ника всегда смотрела вперед с надеждой на лучшее, взращивая в себе позитивные посылы, всеми силами поддерживая оптимистичное настроение; когда оно вдруг появлялось, она старалась удержать его внутри себя и не растратить. Впрочем, течение жизни ничем особенным не отличалось. Ванечка учился в школе, заботы не оставляли ни на минуту. Но в душе теплился огонек света, лучик надежды, ожидание любви.

Средоточием внутреннего мира Ники были мысли о дорогом ей человеке, она была наполнена этими мыслями, она словно светилась изнутри, прислушиваясь к растущему в ее сердце чувству, молчаливо и эмоционально «выбрасывая» в окружающий мир опаленные внутренним жаром сердца протуберанцы нежности. Это ощущали все, кто находился рядом, не вполне понимая, что с ней происходит. И, еще не осознавая, чем это грозит ей в ближайшем будущем, она влюбилась – пожалуй, впервые в жизни.

* * *

Ника парила над землей, не чуя под собой ног от обуревавших ее благодатных эмоций и счастливого ожидания. И когда Николай снова пригласил ее к себе, она уже ни в чем не сомневалась и не колебалась: столь долгожданна была одна лишь мысль о сказке, могущей повториться, о том, чтобы чувствовать его рядом, слышать его, видеть и не мочь надышаться.

Они встретились непоздним вечером в назначенном месте – близ Колиной станции, возле входа в подземку. Коля уже ждал ее, когда она поднялась из преисподней метро на поверхность, и шагнул навстречу.

– Здравствуй, – улыбка осветила его лицо. – Я очень рад тебя видеть!

– Привет!.. – Ника выровняла сбившееся от волнения дыхание и улыбнулась в ответ, разглядывая своего визави. – Ты хорошо выглядишь, даже загорел немного. Свежий воздух и отсутствие городского стресса явно пошли тебе на пользу.

Выглядел он действительно хорошо. Посвежевший цвет лица, уверенный разворот широких плеч, спокойный ласковый взгляд, в котором одновременно сквозили легкое беспокойство от предвкушения встречи после разлуки с дорогой для него женщиной, нежность и радость этой встречи.

– Спасибо на добром слове, – Николай ласково глядел на Нику. – А вот ты всегда очень красивая, сейчас – особенно… – И, помолчав, добавил: – Я много думал о тебе там, в поездке… И очень соскучился.

Оба замолчали, глядя друг на друга и не обращая никакого внимания на окружающую суетливую толчею, словно отделенные от нее некой оболочкой, невидимой глазу, но очень надежной. «И две фигуры посреди стихии, друг с друга не спускающие глаз…»[5 - А. Иващенко, «Кончается четверг, и дождик мелок…»]

– Может быть, пройдемся пешком? – нарушила молчание Ника, глядя на Николая сияющими глазами и счастливо улыбаясь.

– Согласен. Погода замечательная: нет ни снега, ни дождя, нас радует солнышко. Помнишь, я обещал показать тебе красивую аллею?

Ника кивнула.

– Идем?

Взявшись за руки, они неторопливо побрели через живописную тополиную аллею в направлении его дома.

* * *

Было уже темно, когда Коля провожал Нику до автобусной остановки. Пустынные улицы освещались редкими фонарями, легкий ветер неслышно скользил по лицам. Было светло от снега.

Они остановились в ожидании автобуса, завороженно глядя друг на друга. Нике хотелось раствориться в родном человеке; она смотрела на него и испытывала одновременно восторг и боль. Ей казалось, что она причастна к великой тайне Любви, что она – избранная среди других избранных, тех немногих, что рассеяны по всей планете, и это не описать словами…

– Когда мы увидимся? – Николай нарушил молчание, в его голосе явственно угадывались тоскливые нотки.

Его глаза вернули ее в реальность, он не отрывал взгляд от ее лица. У нее сжалось сердце: ей совсем не хотелось уезжать от него. Она глубоко вздохнула.

– Скоро, Коленька. Я приеду к тебе…

– Я буду ждать…

Он крепко обнял Нику, осыпая поцелуями лоб, глаза, губы. Она прижалась к нему, ее сердце бешено колотилось и, казалось, было готово разорваться от нахлынувших чувств.

Подошел полупустой автобус, и Ника, с ноющим сердцем освободившись из сладостных Колиных объятий, попрощалась с ним взглядом и вошла в раскрытую дверь.

– Сообщи мне, как доберешься! – услышала она напутствие. – Может, всё-таки проводить тебя?

– Не нужно! Я напишу…

Автобус медленно набирал ход. Сквозь запотевшее изнутри и замерзшее снаружи оконное стекло, покрытое морозными узорами, она пыталась разглядеть силуэт дорогого ей человека, одиноко стоявшего на пустой остановке и глядящего ей вслед, а тот не отрывал взгляда от ее силуэта до тех пор, пока его еще можно было различить, и автобус не скрылся из вида.

6

Ника приезжала к Николаю единожды (иногда – дважды) за месяц.

Он встречал ее возле метро или распахивал перед ней дверь квартиры, когда ждал ее дома; зажигал свечи, заваривал ройбуш с земляникой, который она привозила с собой, или зеленый чай с жасмином или бергамотом, предлагал какое-нибудь лакомство, включал негромкую музыку.

Они садились на старенькую кровать или на мягкий плед, расстеленный на полу, касались друг друга, превращая это в игру, так, словно между прочим, воспламеняясь и сдерживаясь; разговаривали, порой даже молча, восхищенно глядя друг на друга глазами, переполненными нежностью, тоской пережитого расставания и счастьем долгожданной встречи, которое хотелось длить до бесконечности. Сердца их плавились, они купались в нахлынувших чувствах, растворялись друг в друге…

Он любовался ее красотой, которая действовала на него завораживающе: изгиб тонко очерченных, чуть полноватых губ, нежный овал подбородка, закругленные линии маленьких ушек с тоненькими мочками – всё пленяло его; он тонул в ее бездонных синих глазах, восхищался ее ладной фигурой, любил расчесывать ее темно-каштановые волосы, давая им свободу от заколок и шпилек, и они волнистым водопадом струились почти до самой талии. Шепотом о чем-нибудь рассказывал или расспрашивал ее, а она отвечала ему срывающимся от нежности голосом, наслаждаясь тем, что видит его, может прикоснуться, ощущая пальцами его кожу, гладя волнистые темные волосы, на ощупь напоминающие нежную шелковую ткань. Это был летящий диалог – наполовину словами, наполовину чувствами, пронизанный мотивом любви.

Рядом с ним Ника чувствовала себя королевой и богиней одновременно, если такое только можно вообразить. Казалось, она очутилась в чудесном мире любви, о котором мечтала и которого ждала с отрочества. Каждое мгновение встреч она проживала по секундам, часто возвращаясь к этим воспоминаниям, понимая, впрочем, что происходящее с ними относится к разряду чудес, а чудеса не могут длиться вечно и непременно оканчиваются. Но думать об этом не хотелось.

Однажды Николай прочитал ей стихи. Для нее очевидность его авторства была неоспоримой, мгновенно пропитав насквозь те несколько строф, весьма безыскусных, но вместе с тем словно выстраданных его душой и пронизанных безмерной печалью. В них говорилось о долгом поиске, о невозможности быть вместе мужчине и женщине – ведь в ее жизни нет для него места, с ней рядом другой, у нее семья; в них звучал мотив его безграничной тоски по ней, когда она уходит, в те моменты, когда ее нет рядом… Стихи, произносимые тихим голосом, звучали как признание – откровением, криком души – нежные, пронизанные болью одиночества и горечью разлуки. Ника затаила дыхание, завороженно внимая этим словам, не зная, что сказать в ответ.

В жизни есть моменты, когда слова не нужны, когда любое слово, сколь бы полновесный смысл оно в себе не несло, не сможет объять и тысячной доли тех внутренних ощущений и переживаний, которые владеют людьми в эту минуту. Даже музыка, при всей своей совершенности, самобытности и глубинном наполнении, порой не может стать передаточным звеном между мыслью и словом из-за иной направленности собственных ресурсов, как это ни парадоксально.

Ника слушала родной голос, и ей казалось – чувства этого человека очевидны, и она всем сердцем, в полной мере разделяла их, словно эти стихи звучали прелюдией к чему-то большему, глобальному и всеобъемлющему, что вот-вот настанет, изменив для нее, для них весь мир… Она сидела, как изваяние, боясь спугнуть волшебство, застыв в ожидании каких-то признаний, откровений, которые, конечно же, последуют… Она была готова поддержать любимого человека, разделить с ним всё, что должно случиться, помочь ему поставить все точки над «i», словно оба они стояли на пороге чего-то важного, какого-то огромного, решительного шага, куда бы он ни вел.

Он замолчал, и тишина, словно окончание некоего жизненного абзаца, поплыла незримым облаком, окутывая обоих. Ника повернула голову, чтобы видеть любимые глаза, но не смогла уловить их выражение, словно Николай смотрел внутрь себя, и произнесенные им слова исторглись откуда-то из потаенных глубин его души. В какой-то момент ее пронзило острое желание окликнуть его по имени, всегда звучащего для нее излучающим волны теплом…

Николай первым нарушил тишину, заговорив о чем-то отвлеченном. Его голос зазвучал инородной мелодией, а слова были непонятны, словно это был неизвестный, чужеземный язык, и смысла слов Ника не понимала. Возможно, подобным образом Николай попытался скрыть свое смущение после столь нехарактерных для его поведения сентиментальных душевных излияний, неожиданно вырвавшихся на волю, но Ника в пылу эмоций не смогла этого угадать; ее не покидало ощущение, словно ей плеснули в лицо холодной водой. Она сильно расстроилась. Пытаясь взять себя в руки, словно упав с небес на землю, вернее, на подлете к земле понимая, что сейчас разобьется, она продолжала смотреть на любимого человека, вдруг осознав, что совсем его не знает… Это испугало ее.

Стремительно летели мгновения, миг за мигом обозначая контуры новой страницы событий, к которой Ника пока не была готова. Спрятав все чаяния и ожидания в глубь сердца, она с трудом изобразила на лице улыбку и, глянув на часы, засобиралась домой: время было позднее. Николай, впрочем, и не удерживал ее.

* * *

– Почему ты так долго не приходила? – спросил он однажды, едва дождавшись, пока она войдет, сжав ее в объятиях и страстно целуя; надо сказать, что подобные чувственные проявления случались весьма редко. – Я так скучал! – тебя не было почти целый месяц!..

Ее приятно удивила его страстная порывистость; мысленно она рванулась к нему всем сердцем. В самом деле, месяц – огромный срок для влюбленных, в течение которого происходит невероятное множество событий, случается масса мелочей, из которых и складывается человеческая жизнь.

– Разве долго? – негромко спросила она в ответ, сознавая, впрочем, что лукавит.

Ей было, мягко говоря, очень непросто выдержать этот месяц, не видя любимого человека, но она не призналась ему в этом. Почему она не сказала Николаю, что согласна с ним, как, впрочем, и в том, что сама так мучительно, так долго ждала этого момента? Что ей помешало? Гордость? Желание доказать себе собственную эмоциональную независимость (от которой уже, по сути, не осталось и следа)? Или естественное для женщины желание вложить посыл для решения этого вопроса в мужскую голову?

– Недолго, да? Ты считаешь, недолго? Значит, так и есть, – проговорил Николай со вздохом. Он расстроился, как-то сразу сникнув, словно закрывшись от нее и о чем-то задумавшись.

Это опечалило Нику. «Не верь мне, не верь! Я с трудом дождалась нашей встречи!!!» – кричало всё в ней, но вслух она не произнесла ни единого слова, не опровергнув своего вопроса, словно что-то мешало ей сделать это. Потом, поняв, что время ушло, неуловимо, но верно что-то изменив, она увела разговор в другое русло, надеясь позже к нему вернуться. Но ощущение потери, едва уловимое, но вполне реальное, уже не оставляло ее.

Для чего она сохраняла это царственное достоинство, почему не поддержала порыв любимого? Быть может, это была некая попытка сберечь, сохранить что-то, что могло разрушиться от явления чувств наружу? Отчасти это было правдой. А еще сыграла свою роль немаловажность воспитания Ники, когда строгость, гордость, равнодушная холодность должны были подчеркивать достоинство девушки-женщины, воспитанной в советское время.

Нике казалось, что она поступает верно, оберегая личную жизнь Николая, не вмешиваясь в его личное пространство, стараясь быть ненавязчивой, не пытаясь сократить ею же установленные отрезки времени, разделяющие каждую встречу. Ей хотелось, чтобы Николай сам сократил эти промежутки, проявив инициативу, как и подобает мужчине. Ей одной было несподручно нести бремя ответственности за всё происходящее с ними, она считала естественным желание разделить это бремя с ним.

– Я не хочу, чтобы меня в твоей жизни было слишком много, – говорила она с улыбкой, ожидая, что он, быть может, возразит ей, и тогда, вероятно, что-то изменится, повлекши за собой метаморфозы дальнейших событий, в контексте собственной жизни по-прежнему грезившиеся ей весьма смутно.

– С чего ты взяла, что тебя много? Тебя итак… слишком мало, – отвечал он. В этих его словах ей чудились и веселая, легкая ирония, и игра слов, и некое признание.