Три Маргариты

Но думала она не о власти и безвластии, не о тиранах и сатрапах. Переболела давно, прошло. А вот насколько подвластен будущий соавтор, ей предстояло выяснить на деле. Убедить его, увлечь и приласкать. Именно приласкать, почему бы и нет?

Обширная семейная библиотека едва умещалась в нескольких шкафах, их собрание напоминало старинные хранилища, со Славиком они однажды были в Милане, там Амброзианская библиотека изнутри – бездонное, бесконечной высоты помещение, заблудиться можно. Лестницы, галереи. До такого размаха им далеко, конечно, но собрание книг серьезное. В отдельном шкафу энциклопедические справочники, словари. Они оба справляются при необходимости, уточняя некоторые детали.

Литература Востока, русская литература, античная. Собрание книг по истории живописи. Поэтому Аля часто работает дома. Здесь и кабинет у нее отдельный, и сосредоточиться легче. Издательство далековато, иногда не хочется тратить время на передвижение, даже при наличии машины с шофером. Руководить она может и на расстоянии, а Славик в светлое время дня занят в своем музее – они долго думали и решили: лучше ему с должности директора «Музея исторических редкостей» не уходить, мало ли что в будущем ожидает. Есть запасной вариант.

Вот Славик и разрывается на части – писательство и музей. Но стабильность необходима. Он трудоголик, как и Аля. Семья у них особенная, она как живой организм – муж и жена работают вместе, живут вместе. Дочкой Ирочкой занимается Ольга Павловна, это выдумки Славика, что она стареет и многое забывает. Она чудесный воспитатель для нашей дочки, что бы мы делали без нее?

Разве что иногда бывали дни темных мыслей.

Аля в такие периоды писала нечто вроде писем своей далекой подруге Эмилии. У нее никогда не было подруги с таким именем, да и вообще подруг не было. У Славика есть и друзья, и писательство, и музей, и планов громадье. Потому и Громаданов, он так шутил. А у нее что? Со стороны посмотреть – благоустроенная женщина, работа, муж и ребенок, просторная квартира… и утренняя тоска в специальном для этого настроения кимоно. Своей придуманной подруге Эмилии она писала о том, сколько в ее душе нерастраченных чувств и желаний. О сексе со Славиком, что может раз в неделю сосредоточенно трахнуть верную супругу, не заботясь о том, расположена ли она принимать его ласки. Да и ласками их совокупления трудно назвать. Пыхтение трудоголика раздавалось от двух до пяти минут, Аля и возбудиться не успевала.

Ощутить блаженство, о котором она столько читала, не удавалось. Аля подозревала, что существуют и более вдохновенные способы исполнения супружеского долга. Со Славиком они именно что исполняли долг. Традиция, и не отменишь. Иначе какая это счастливая семья, если никакого трения друг о друга, одни беседы о совместной подготовке книг?

Не состоялась ее женская судьба, в деловой жизни нет места чувствам. Что-то главное мимо прошло, не затронув. Славик хороший друг, но ведь они еще и спят вместе. Как с этим фактом быть? Аля ответа не знала. Когда она советовалась с мамой, та неизменно настаивала на том, что в крепкой семье чувства не обязательны.

– Семья – это спасательный круг, это защита от непогоды, – повторяла Ольга Павловна. – Мы с твоим отцом, когда он был жив, о чувствах не задумывались. Семья – это общие дети, общие заботы. Мы были очень счастливы вместе, – всхлипывала мама и вытаскивала чистый платочек из оборок на рукаве домашней блузки. Ольга Павловна и дома одевалась строго и официально. Как привыкла.

Аля расстраивать маму не стремилась, кивала в знак согласия. Но то, что отец ей систематически изменял, было известно и друзьям семьи, и детям. Знала ли мама?

А наверное, знала, вдруг подумала Аля. Отец не пытался разыгрывать роль домоседа. Привык к экспедициям. Во время отгулов он дома тоже бывал редко. Но мать с отцом никогда не ссорились.

Рутина и соблюдение внешних приличий, традиции превыше всего! – в семьях Громадановых и Чуйко это наиважнейшие правила.

И вот Аля иногда надевает гранатовое с зеленью кимоно, делает себе крепкий кофе, тонкая полоска виски на дне стакана… и очень хочется завыть по-бабьи, когда никто ее не видит.

Хотя состоялось и образовалось, да. И библиотека не хуже Амброзианской, со старинными изданиями на верхних полках застекленных дубовых шкафов.

Взаимопонимание у них со Славиком есть, а понимания нет. Тоска и печаль, сокрытая от чужого глаза. Об этом она и рассказывает подруге Эмилии. Славик однажды увидел позабытый на кухне листок, спросил – что это?

– Это наброски к книге. Отдельные заметки делаю, у меня и плана для целого опуса нет. Так, время от времени. Ты же знаешь, я тоже пишу, баловство одно. Но учусь писать в непринужденной форме, давая волю творческой фантазии. Ой, это не моя фраза, я смешное вспомнила. Недавно мне симпатичная такая гражданочка в издательство рукопись книги принесла. Мемуаристика, говорит. Я взглянула на начальные абзацы, она пишет о себе, явно. Я тоже спросила, как и ты: что это? Она отвечает: моя автобиография в форме романа. Но я не сухо описывала события, а прикладывала творческую фантазию, давала волю художественному воображению. Так и сформулировала, представляешь? Я, кстати, подумываю о том, что в будущем мы могли бы печатать жанровые романы. Любовные истории. Вот я и тренируюсь иногда, гм, давая волю художественному воображению. Записки к Эмилии. Понятия не имею, кто она. Она и проституткой может быть, и аристократкой, и бакалейщицей. Нет, наверное она не бакалейщица все-таки, что-то более мягкое надо для нее найти.

– А почему не актриса странствующего театра? Или циркачка? – Славик засмеялся тогда, и Аля к нему присоединилась, они пришли в прекрасное настроение и поцеловались по-настоящему, как в голливудских фильмах, с длинными чавкающими причмокиваниями. Продолжительный поцелуй, затянувшийся.

Аля осторожно высвободилась, у нее перепад настроения снова. Засела в голове фраза случайной посетительницы, вот как въестся глупость какая-то. Но если бы Славик мог в актах интимной близости прикладывать хоть немного этого самого «художественного воображения» и «давать волю творческой фантазии»!

И не объяснишь ведь. Он у нее первый мужчина, она у него первая. Так и живут, как Адам и Ева, от яблока вкусившие, но несмотря на «супружеские долги с исполнением» – в полном неведении, что бывает пылкость и страсть.

Переводчик

Жизнь помотала Виктора Прилуцкого изрядно. Начался путь во Владивостоке, на краю света – здесь же и продолжается. Вокруг мирные жители – а он бывалый вояка, вернувшийся в родовое гнездо отдыхать от жестоких боев. Но нет отдыха, и крайне редко предается он воспоминаниям о минувших днях. Зрелый, многое повидавший мужик, закаленный в боях и полный сил для новых подвигов. Все чаще говорили ему, что становится похож на Ивана Сусанина. Странно, никто ведь не знает, как вотчинный староста выглядел. Далекий шестнадцатый век.

Виктор талантливый – или, скорее, способный, – потому что талантов ему выделено щедро, и если бы хоть один из них развивать с усердием, то мог бы из него великий человек получиться. Или выдающийся, на худой конец. Но это не в его характере – прилагать усилия. Науки, языки и искусства давались легко, и шел он по жизни, насвистывая. А образ серьезного и чуть ли не мхом поросшего кряжистого мужчины привычно вводил окружающих в заблуждение. Небольшой аккуратный нос ровно посреди крестьянского лица, пухлые щеки и губы четкой формы, хотя очертания его рта уже давно рассмотреть трудно. Усы и бороду Виктор отрастил чуть ли не сразу после тридцати трех, тогда и пошли восклицания, что он вылитый Иван Сусанин. Кудрявые каштановые волосы обрамляли удлиненные, светящиеся то ли улыбкой, то ли хитрым умыслом глаза. Запрятанные под лохматыми бровями, они придавали облику лукавое выражение, хотя скорее это ирония, он неисправимо ироничен.

Не так, как отчаявшиеся люди ироничны иногда, из самозащиты. Ироничен легко, небрежно. Никто не мог и подумать, что на самом деле он угрюм наедине с собой. Друзья считали, что Витька ироничен даже во сне. А девушки его побаивались. Мощная шея, про такую говорят «шире головы», переходила в натренированные бицепсы, рукава футболки натягивались до треска. Без повода его никто не обижал, да и насмешничать не рисковали. Вроде внешне прост, а насквозь видит. Легкий прищур – не ленинский, а именно сусанинский – вызывал настороженность. Да, никто не знает наверняка, как на самом деле выглядел проводник заблудившихся французов. Но образ у каждого сложился.

Прозвище, впрочем, не прижилось. Соображал Виктор быстро, реакция мгновенная. В доли секунды понимал, кто перед ним, чего от собеседника можно ожидать, но виду не подавал. Сильная личность.

Медаль после школы Виктор не получил, но гуманитарные науки, как и физкультура, на высоком уровне шли. Во всех школьных соревнованиях он побеждал, на турнике подтягивался несчитанное количество раз, на филологических олимпиадах его работы зачитывали вслух. Дальневосточные школяры должны были перенимать непринужденность слога и восторгаться общим объемом эрудиции. Брать пример с местного интеллектуала. А Витька на интеллектуала и не похож – озорной парень, любой инцидент в шутку превратит, за девчонками ухаживал, но не дразнил их, был галантен и выдержан.

Цветы или коробка конфет от всегда небрежно и стильно одетого Прилуцкого – это мечта одноклассниц. Но дальше конфет и цветов, встречи в кафешке и дискотечных радостей дело не шло – серьезных чувств он ни к кому не проявлял.

Его на самом деле интересовали только языки, живопись и литература. И архитектура, как же без нее.

Этот же самый вывод: серьезных чувств от улыбчивого русского не дождешься, – чуть позже сделают однокурсницы в Париже. «За особые достижения в изучении русской и французской литературы» он после очередной краевой олимпиады получил целевое приглашение в Сорбонну. Но в течение года от него требовалось не только совершенствовать язык и знания по истории Европы. Французский у Виктора и до Сорбонны был неплох, поэтому ему предложили участвовать в программе по обмену студентами на том условии, что не менее двух раз в месяц он берет на себя обязательство читать лекции. Легенды родного края, литературные памятники – к примеру. Как факультатив. Идея проста – продемонстрировать западным учащимся парня с Дальнего Востока. Хорошо образованного, умеющего изъясняться с изяществом. Как дрессированного медведя на ярмарке показывают, усмехался он про себя.

Стоит ли говорить, что его выступления были диковинкой, посмотреть на него сбегались студенты чуть ли не со всех факультетов! Юные уроженки Парижа и провинциалки, живущие в общежитии, наперебой старались вызвать его интерес.

«Там были девочки – Маруся, Роза, Рая», – хороший друг отца Виктора, капитан дальнего плавания, вечно эту песенку напевал; он родом из Одессы, а служил во Владивостоке. Виктор и теперь эту же строчку напевает, вспоминая парижские дни. Кому-то девчонки выказывали полнейшее небрежение, а перед Виктором легко открывались двери и сердца. Сердца его меньше интересовали, больше одного раза он крайне редко являлся к одной и той же красавице. Скучал на встречах, не до того ему было.

Жить в Париже сложно, жилье дорогое, работы постоянной в перспективе не найти. Наслаждаться климатом? Слоняться по элегантным кафе? Трепетать при виде мемориальных табличек и платить несусветные деньги за комнатушку с низкими потолками? «Там были девочки – Маруся, Роза, Рая…». Француженки изящны, но беспредельно эгоистичны, их интересует быстрый секс, а после него они, если согласны на продолжение отношений, претендуют выстраивать их по принципу полного подчинения дикого медведя, паренька из далеких краев. Дрессировщицы. Или вдруг полное к нему равнодушие. Какое-то невменяемое равнодушие, амебное. Искра не высекается, не возникает.

А вот полезные для карьеры знакомства возникали пусть не на каждом шагу, но часто.

Опыт выступлений перед аудиторией научил его открытости и умению говорить доходчиво для тех, кто, возможно, вовсе не осведомлен о предмете его рассказа. Виктор обрел способность выстраивать материал так, что присутствующие переставали шептаться и кашлять, ерзать и перемигиваться – его слушали. А он, чувствуя внимание собравшихся, – заводился, был неотразим! Как оратор. Худенький, слегка долговязый и верткий, энергичный. На него рисовали карикатуры, распространяли их в университете (во Франции исторически сложилось: пародийные рисунки и памфлеты – признак популярности), на лекции приходило все больше слушателей.

Однажды к Виктору подошел представитель парижской службы Би-би-си Эжен Деластен. Не просто подошел, а успел предварительно получить одобрение начальства на эту встречу. После лекции они беседовали в опустевшей аудитории, прошлись с новым знакомцем по центральным улицам. Виктор взглянул на визитную карточку собеседника и выпалил:

– Работать на Би-би-си – моя мечта!

– Именно об этом я хотел с тобой поговорить. Успех и умение владеть залом, отсутствие напряжение, свобода полная! Я тебя поздравляю. Впечатлен. Мне шефы говорили, что нужно на тебя посмотреть. Так что я неофициально, но по заданию. Журналисты всегда на задании, даже если встреча в свободное время. Никогда не знаешь, что получится.

– Вот этим журналистика меня и привлекает. Непредсказуемостью, неожиданными поворотами. Воля вольная, спасение от монотонной жизни! Я по натуре человек свободный, не вижу себя ни отцом, ни мужем.

– Это ты по молодости лет. Я когда-то тоже так считал, но свободы особой в журналистике нет, только свобода передвижения. И полное отсутствие свободного времени. Решения принимаешь ты, но руководство должно их одобрить постфактум. Интуицию развивает, конечно, но многие вылетают на улицу. Если интуицией злоупотребляют.

– Я ничем злоупотреблять не намерен. И я в восторге от Би-би-си. – Физиономия Виктора осветилась подтверждающей улыбкой.

– Улыбка у тебя замечательная. Располагает. Но я на радио работаю. Для подготовки материалов улыбка, тем не менее, первостатейный пункт. Общаться приходится с незнакомыми людьми, от ловкости и умения их расположить зависит твой результат. Твой успех. И в конечном счете – твое продвижение по службе.

Виктора пригласили на радиостанцию Би-би-си, он впервые наблюдал, как делаются передачи. С Эженом они еще несколько раз побеседовали, потом тот сообщил, что Виктор Прилуцкий, если нет возражений, может считать себя зачисленным в лондонскую школу Би-би-си. С перспективой штатной должности в будущем, таинственно намекнул Эжен, слегка наклонившись к Витькиному плечу.

– Ты своим боссам не говори пока, но… В общем, это и есть моя главная мечта. Я не знал, как быть. Оказался в Париже, красоты невиданные. Но мне так хотелось в Лондон переместиться! А о Би-би-си я только грезил. Не думал, что такое и вправду случится.

– Бойтесь мечтать, мой юный друг, – мечты сбываются, – Эжен произнес это без выражения, почти неслышно, будто думая о чем-то другом.

Виктор вписывался в новую ситуацию легко. Он почему-то был уверен, что у него получится. Мысль, что может не получиться ему и в голову не приходила.

Год он считался стажером, подправлял произношение, расширял операционный словарь, как называли запас употребляемых журналистом слов, шлифовал навыки общения. Иногда ему позволяли участвовать в подготовке передач – он ведь должен знать редакционную кухню! Сбор материала, принципы интервью, прямых эфирных включений. Монтажные фокусы его поразили: возможно все!

Постепенно Виктор из восторженного мальчишки превратился в спокойного и знающего себе цену профессионала. Какие там женщины, у него и минуты не было свободной. Разве что редкие встречи в кафе, причем не он инициировал их. Виктор вызывал активный интерес у противоположного пола, но говорить ему хотелось только о работе. Не то чтобы он сторонился девушек, но время, проведенное с ними, казалось безнадежно потерянным.

Однажды он остался у случайной знакомой до утра. То, что он ощутил при пробуждении, удивило: раздражение и недовольство самим собой. Желание покинуть чужую квартиру как можно быстрей. Его даже не тянуло вспоминать, было между ними что-то или нет.

Потом он уже не удивлялся, заранее знал об утреннем раздражении. И так каждый раз. Иногда срывался, обрекал себя на очередную безумную ночь, но внимательно следил, чтобы никаких «залетов» не предвиделось. Он не хотел вовлекаться в чужую жизнь, не хотел ответственности. Он не готов. Когда-нибудь позже, потом, а пока он занят. Весь день расписан по минутам, а он бездарно развлекается. И хоть бы чувствовал что-то, ведь нет! Нормально ли это – он не задумывался. Просто нет времени. Когда-нибудь потом. Может быть. Когда определится, почувствует твердую почву под ногами. Он делает уверенные первые шаги – и пусть его хвалят коллеги, благосклонно относится начальство, он достижений не переоценивал. И эта вечная тревога, что в одну минуту успех развеется, как дым! Он очень спешил.

После нескольких лет работы в Лондоне Виктор получил известие от отца, ветерана идеологического фронта. Возможно, отцовским связям, а не победам на школьных соревнованиях Виктор обязан своей карьерой, он это помнил.

Леонид Афанасьевич вслух об этом не говорил, но счастливое детство сына номенклатурного работника многому учит.