– Бонжур, мез анфан! – здоровается с нами Инесса. – Ки э тан сервис ожурдьи? – спрашивает, кто дежурный.
Мы приветствуем стоя. На вопрос о дежурном в классе – тишина. Тогда Инесса Павловна обращается ко мне. Я – староста, конечно.
У меня всё записано в блокнотик. Достаю его из портфеля. Читаю. Андрей Котов. Объявляю на весь класс. В ответ тишина. Хорошо, выхожу к доске и объявляю громче: Андрей Котов!
Снова тишина.
У нас в классе тридцать человек. Я, Анька-пончик, Катька-одуванчик, Петька-кот-ученый, Валерия-голубоглазка и Артём-химик – наша цветастая клумба отличников, аккуратно высажена на первых партах. В затылки нам дышат хорошисты. Я считаю, что быть хорошистом – ни то ни сё. Ты либо будь отличником, алмазом, либо никем: иди в троечники-двоечники – уже без разницы. В нашем пятом «Б» хорошистов много, нитонисёшниками заражены вторые и третьи парты. Затылкодышатели хорошистов – троечники. Как правило, в носах ковыряются. У двоечников отдельный регион, у шкафов с книгами. Андрей Котов – житель околошкафного региона, ищу его именно там.
– Котов! Выходи!
Силенцио.
А я вижу. Сидит на последней парте и ни гу-гу, рукав формы разглядывает, будто там драгоценные пуговицы пришиты. Сверлю строгим взглядом:
– Котов, я тебя вижу, почему доска грязная?! Мой доску, ты дежурный.
Зелёные каблучки Инессы Павловны нервно ковыряют дыру в линолеуме.
– Я не Котов, – тихо отвечает Котов.
Все смеются.
– Хорош прикалываться, Котов, если не пойдешь, запишу тебя в штрафную колонку – каждый день будешь дежурным целую не-де-лю, – отчеканиваю, дабы до Котова дошло, что не шучу.
– Я Петров, а Андрюха заболел.
Ну привет! Присматриваюсь, вспоминаю, что у Котова нос вроде картошкой, а у этого длинный, как у Буратино. Только Буратино – плоское бревно, а этот – с ожирением. А-а-а, – доходит до меня, – Котов тоже жирный, поэтому попутала. Пофиг.
– Кто вас разберёт там: петров, котов – какая разница. Раз нет Котова, ты дежурь, вы ведь друзья… наверное.
Я не в курсе, друзья они или нет, но доску надо вымыть и сделать это быстрее, потому что время идёт, а мне нужно про Париж рассказать и «5» получить.
– Вообще-то мы… – начинает не Котов, но закончить не успевает. Его обрубает Инесса Павловна:
– Так всё, ладно, – и сама вытирает доску.
«5» я всё-таки получаю, меня спрашивают первой, блистательно рассказываю у доски выученный рассказ.
– Молодец, Сонечка, отлично, как всегда, – хвалит Инесса. – Все бы так учились!
Дальше – диктант. От него меня освобождают из-за того, что я писать не могу. На среднем пальце правой руки выскочила мозоль-шишка, натёрла ручкой. Но это временно. Мама лечит эфирным маслом и сырой картошкой. Купила мне специальный напальчник. Сейчас он не налезает, сначала шишка должна спасть, а потом буду пользоваться.
***
Урок физкультуры. Я переоделась первой. Жду Аньку, как обычно. Вот копуша. Мой Пончик сложился пополам – носки натягивает, сопит, как бурундук. Она у меня – смешно сказать вслух – балериной мечтает стать. Журналы про балет в портфеле таскает, в инете любуется на пуанты, а сама все четыреста килограммов весит. Балерина…
Наш пятый "Б" заваливается в спортзал. Там новые снаряды, ещё не распакованные, хвастаются целлофаном на солнышке, которое сквозь пыльные окна пробивается – распогодилось.
Возле снарядов суетится Борис Борисович, физрук. Срывать обёртку не разрешает, на лице написано: вы, обормоты, всё сразу испортите. «Обормоты» – это про двоечников и троечников. Ну и правильно, я считаю. «Обормоты» любят раздолбать, испортить. Старые снаряды разнесли так, что директору пришлось новые прикупить.
Ого!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Я мечтаю стать гимнасткой, но мама вряд ли одобрит, не до того мне.
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Раньше его не было. А сейчас вот оно. Гимнастическое бревно! Мама не одобрит. Соня пролетает мимо гимнастики. Вряд ли одобрит. Какое оно красивое.
Хочу опробовать. Хочу. Хочу. Хочу. Пробовать. Пробовать.
Ну привет! Пробывальщиков уже набежало…
– Брысь! Я первая.
Очередь покорно расступилась. Ко мне подлетел Петька-кот-учёный, протянул лапку для подстраховки. Мне помощь не нужна. Мама не одобрит. Одним махом отгоняю Петькину лапку, другим махом – влетаю на бревно. Мама не одобрит. Так. Руки в стороны, подбородок в потолок.
Моя, моя, моя олимпийская программа без запинки. Прохожу программу без запинки. Спрыгиваю на пол. Трясётся пол – он ошарашен тем, что на него приземлилась именитая гимнастка, пол взрывается честью, ходит мелкой рябью. Ещё бы. Аплодисменты. Рукоплещут отличники и хорошисты. «Тройки» и «двойки» осваивают козла, естественно. Прыгнут через него и ржут, дурачки. Последние мозги вытряхивают.
– Браво, София, брависсимо, так здорово, такое только на прфессиональном ковре увидишь. Не думала в гимнастки пойти? – Катька-одуванчик.
– Круто, да? – соглашаюсь. Я-то, может быть, и думала, Соня всегда думала, но мама не одобрит, мама не одобрит. Но Одувану отвечаю так: – Некогда мне по гимнастикам шастать, у меня китайский, на досуге, – пиу-у-у-у-бух атомной бомбой на Катьку.
Как же я обожаю наблюдать за тем, как у людей после моих слов про китайский челюсть откручивается. Медленно, со скрипом. Болтики – блямс! – на пол падают. Блямс! Блямс! Как у Катьки сейчас.
– Китайский?! – изумляется Одуван. – Ничего себе… Это, наверное, абсолютно невероятно сложно?
Любит она все эти словечки, абсолютно шмабсолютно невероятно преневероятновероятноневероятно. Аж мутить начинает.
– Невероятно-преневероятно сложно, – соглашаюсь. – Супер-пупер-дупер-мупер сложно! – Анька ржёт. – Так сложно, что и выговорить нельзя. Но не для меня! Мне – нормально.
– А с тобой учитель индивидуально занимается или ты на групповые уроки ходишь? – никак не угомонится перепреневероятная Катька.
– Одуванчик! Успокойся. Тебе китайский не светит, ты в нём не-ве-ро-ят-но запутаешься, абсолютно тебе говорю.
В ответ Катька молчит: кажется, фонтан выключили на зиму.
К бревну переставляет ножки мой Пончик-будущая-балерина.