– Надо было зубы чистить лучше при жизни! – срываюсь на глупую зомби.
– Надо было, последние зубы отдала на твоё стрёмное объявление, кому эта гимнастика нужна.
– Иди откуда пришла, слабачка беззубая, проваливай отсюда, беги, уходи.
– Хамка.
Зомби развернула свой обшарпанный таз на 180 градусов и, прихрамывая, тронулась. "До свидания" даже не сказала – кто тут из нас хамка, спрашивается.
– Я не разговариваю с незнакомыми, – сиротливо-обиженно оглянулась зомби и тут я заметила, что у модницы из загробного мира ноготь сломался на правой руке после борьбы с могучим поленом.
– Ну и правильно, незнакомые – злые!
– Я не злая, сама грызи свой клочок бумажки, не подавись. Чтоб я ещё когда тронула объявление про гимнастику…
Дальнейшее её бормотанье я не расслышала, потому что она удалялась, цокала к себе в дом, с холодными хорошо изолированными от нашего мира стенами, поглубже в землю. Берёза стояла ровно, как и должно стоять деревьям, не смеялась, не ругалась, руки-ветки по ветру плавают. На том месте, где только что висело объявление – чисто. И вокруг скамьи – чисто. И под. И в мусорке – нет его. Странно. Таки зомби его съела? Или его съела София, София его съела, съела его София? Неясно.
Солнце прошлось по небу пылесосом – утренних серо-чёрных нечистот как не бывало: хочет погреть землю всю в мурашках после зимы. Начало весны только.
– Ну и как? Долго мы будем сидеть, ничегошеньки не делать? – подала голос скамейка.
Начинается. Мечтала, что деревяшка молча продержится. Наивная я.
– Я только чуточку – и сразу домой, за уроки, – отвечаю.
– Объявление зачем испортила? – не унимается крашеная. – Может, этот последний номер будущая знаменитая гимнастка бы сорвала. А тебе зачем? Тебе уроки делать пора, к Олимпиаде готовиться.
Это верно. Уроки. Олимпиада. Ну раз я уже испортила объявление, значит, будущая гимнастка немножко пролетела.
Какой шершавый клочок.
Щекотно.
***
Когда обычно я возвращаюсь из школы, мама ещё на работе. Папа неделями в командировках, а бабушка у подружек по подъездам или, чаще, дома дрыхнет.
Бабушка в Бога верит. Всеми фибрами. С утра до умывания молится, после – крестится. К завтраку, обеду и ужину приступает только через молитву. Кефир на ночь вливается в неё только в освященным состоянии. Чихнет – «прости мя, господи», о подоконник стукнется – «слава тебе, боже, что голова не стеклянная», паука увидит – «свят-свят-свят». Много у неё забот – устает.
Я шмыгаю к себе, чтобы не нарушить блаженный храп, переодеваюсь – и за уроки.
По литре задали «Теплый хлеб» Паустовского. Открываю в планшете – 150 страниц.
Это не всё, что я прочитаю сегодня. Мама говорит, что перед тем, как читать произведение, нужно про автора подробности выяснить. И не пять-десять страниц в Яндексе, а отдельную книгу перелопатить. «Нужно копать глубже», – мамино выраженьице: узнать, кто такой, состав семьи, привычки, окружение. Мама у меня мировая судья, должна знать всю подноготную, будь то преступники или писатели. Так что мне предстоят двадцать две книги. Но это – в ночь. Сейчас – география, английский, математика, спэниш и китайский на закуску.
Я могу делать уроки, не отвлекаясь на шумы. Их у меня и нет – папа постарался, по совету мамы. В комнате стены со звукоизоляцией. Пластиковые окна нашпигованы спецматериалами, шум не пропускают. Если их открыть, то вполне себе пропускают. Но они у меня всегда закрыты. Воздух поступает зимой через бризер, а летом через кондей. В связи с этим соседи за стенкой – супер-тихие, да и бабушкин храп не мешает.
Не знаю, сколько времени прошло, пока делала уроки: умею концентрироваться, погружаюсь в гипноз-домашку и нахожусь под ним энный временной континуум. За окном стемнело, основное сделано, зависла над задачкой по математике. Звонит телефон. Не глядя на экран, выдаю:
– Ответ.
Папа смеется.
Это папа, мой папочка звонит!
– Уроки делаешь?
– Папочка! Привеееет! Как дела? Когда домой вернёшься?
– Не знаю, затягивают сдачу объекта, придется на пару неделек задержаться.
Папа – инженер, настраивает АСУ ТП на нефтяных объектах, летает далеко и надолго. С папой в детстве мы здоровски общались: ходили в кафе-мороженое, магазин игрушек, папа вечерами играл со мной в «ток». Не помню, как мы придумали эту игру, она необычная, такая эксклюзивная, наша-наша: надеваешь шерстяные носки, шаркаешь по паласу, потом выставляешь навстречу друг другу указательные пальцы и медленно сближаешь их. Шарах! – искры летят, сам летишь в сторону, трескаешься о стену и падаешь с грохотом на пол. На самом деле ток статический и очень худенький по сравнению с настоящим «шарахом», но весело. Мы много смеялись.
Папа отводил в садик, научил кататься на коньках. Вместе мы ходили на лыжах. Когда у меня заканчивались силы на лыжне, брал на буксир: к концу своей лыжной палки подцеплял мою и тащил.
А потом у него появилась работа с бесконечными командировками, которые ещё и затягивались во время их бесконечности.
Я скучаю по папе. Так скучаю, что хочется учебник по математике в окно швырнуть. Только вот окно закрыто, прилетит мне обратно, с нерешенной задачкой.
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Ну, не буду тебе мешать, целую, пока.
Смахиваю папу со смартфона и снова пялюсь в задачку. Когда я была маленькой, мама заставляла читать условия задачи до посинения. Порой до того доходило, что читала задачку два-три часа кряду. Вставать из-за стола, пока не решу, не разрешалось. К слову сказать, задачи заставляли решать с пятилетнего возраста.
Бур-бур-бур! – желудок мешает сосредоточиться. Ладно, я ненадолго, мамы пока нет. Приоткрываю дверь своей комнаты и проверяю, как там бабуля. Слышен спасительный храп. Чапаю на кухню. Тяну холодильник за дверцу. Жареная кура недельной свежести, бутеры со шпротами держатся из последних сил – картина «А что у нас тут поесть» не меняется уже дня три точно. Так, и что же выбрать? Думаем быстрее! Время не на нашей стороне.
– Именно!
– Я перекушу – и доделаю, точно-точно, – оправдываюсь перед холодильником.
– Сначала доделай, потом приходи. А-ну отпусти! – и вырывает из руки свою дверцу, хлопает ею перед носом.
– Господи, Сонечка, это ты? – бабуленька.
Включаю турбодвигатель, лечу обратно к себе, чтобы меня не рассекретили.
Пролетая мимо входной двери, слышу, замок поворачивается. Мама! Ничего себе я засиделась. Часто мама приходит в районе одиннадцати. Мамин сапог просунул нос в прихожую – всё, до своей комнаты уже не успела. Оттормаживаюсь.
– Привет.
– Привет, мам.
– Ты меня встречать что ли вышла? – то ли радуется, то ли недовольна. Скорее недовольна, потому что дальше следует вопрос с прищуром. Мама крайне подозрительный человек:
– Ты как узнала, что я пришла?