Пекло имени Эрдмана

Пекло имени Эрдмана
Светлана Ивановна Термер

«Пекло имени Эрдмана» – это продолжение автобиографического романа «Под Кровавым Куполом Шизофрении».Мой читатель будет представлять себя пациентом психиатрической клиники, прочтет истории пациенток, которые, возможно, до сих пропитывают простыни своими горькими слезами. Мой читатель станет мной. Мой читатель научится состраданию, или забросит книгу на третьей главе.Эта история реальна, и в ней изменены лишь имена героев, но не их судьбы.Добро пожаловать в пекло.(с) Светлана Термер

Пекло имени Эрдмана

Светлана Ивановна Термер

© Светлана Ивановна Термер, 2022

ISBN 978-5-0059-2398-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Глава 1.

"Палата №5"

Кожаные ремни стягивают израненные, воспаленные от постоянных порезов запястья. Автоматическая дверь “скорой помощи” закрывается. В тесном, затемненном, несмотря на солнечный полдень салоне нечем дышать. Пахнет резиной, кожей, лекарствами и потом. Два крупных санитара усаживаются по обе стороны от болезненного моего тела. Я прикрываю глаза и чувствую как их горячие руки ощупывают мой лоб и руки. Они проверяют пульс. Вероятнее всего он превышает сотню ударов в минуту. В крови тяжелые транквилизаторы и любое движение, даже движение мысли становится непосильным. Все, на что способно парализованное тело и парализованный рассудок – погрузиться в тяжелый, болезненный сон.

***

Я мертва. Я мертва? Я вижу, слышу, чувствую. Но разве заботит это тех, кто хоронит меня? Могила. Мягкая, влажная земля. Запах ее дурманит как магические благовония или ладан. Я пьяна от этих запахов и похоронных песнопений. Падение было недолгим и мягким. Я погрузилась в прохладную землю и устремила взор на женщин в черных вуалях и мужчин в строгих костюмах. Кто-то закурил, кто-то вытирает черным платком слезы. Родных, на удивление, среди провожавших меня не было. Были те, чьих лиц я ранее никогда не видела. Гробовщик с лопатой устало стучал ногой по краю могилы и на меня сыпалась земля. Я закрыла глаза на долю секунды, но она стала вечностью, и открыв их я не видела ни земли, ни гроба, ни людей в черном. Я видела белые потолки.

На мне синяя сорочка, и ничего более. На мне кислородная маска а в венах обеих рук ЦВК. Я срываю с себя эти спасительные приборы, но не падаю замертво. Ведь я совершенно здорова. Выхожу в пустой коридор, а он словно и не пуст, но заброшен уже долгие годы. Босые ноги ступают по грязному полу, и я чувствую ступнями каждый камешек и каждую песчинку. Иду прямо, к центральной двери, но она пусть и доступна взору, но поразительно далека от меня. Я иду быстрее, но злосчастный коридор словно растягивается, и желанная дверь только отдаляется. Силы на исходе. Я словно вечность шла прямо, но все оставалась на месте. Обессиленная я падаю на землю и обращаю взор на потолок. Флуоресцентная лампа мигает и в итоге свет гаснет. Я обращаюсь во тьму.

Запах гнили и сырости бьет в нос. Руки мои закованы в цепи, но цепь довольно длинная, и мои движения не ограничены в пределах растяжения цепей. Стоит натянуть их, стремясь к освобождению – железо впивается в кожу и ранит. Но на своем двухметровом матраце я вполне свободна. Но только на нем. Сколько лет прошло? Я помню коридор, помню могилу, но совершенно не удивлена тем, что оказалась в подвале. Видимо я здесь давно. Я секс-рабыня, инструмент шантажа или корм для маньяка? Впрочем, я скоро узнаю это из первых уст, ведь слышу шаги по подвальной лестнице, и крупные ноги в потрепанных берцах уже доступны взору. Зажигается свет, толпы крыс разбегается по углам а я от яркого света прикрываю глаза и открыв их вижу свет, и чувствую запах ладана.

Католическая церковь совершенно пуста. Я христианка, но не католичка, и в костеле я впервые. Завораживающая тишина и сладкий запах, греющий душу. Передо мной статуя плачущей Мадонны. Она безумно красива. Я разглядываю трещины на мраморе и замечаю движение в ноздрях и глазницах Мадонны. Красота ее тут же исчезает, и из лицевых отверстий выползают тараканы и черви. Они падают мне под ноги и омерзительно двигаются. И вот не статуя Богоматери передо мной, а взгляд мертвеца. Мертвеца, давно уже погибшего и гниющего. Он простирает руки ко мне, желая объятий, а я бегу прочь. И вот поезда.

Шпалы, рельсы, бесконечная железная дорога и более сотни путей. В какую сторону они направляются? Как выйти? И вот на меня уже летит грузовой паровоз. От страха я перебегаю с одного пути на другой, и тут же мне приходится перебегать обратно, ибо поезд теперь летит по тому пути, на котором впервые я спаслась. Я словно в самом эпицентре. Я не могу бежать прочь, но все, на что хватает моих сил и моей ловкости – перебегать с одного пути на другой в беспорядочном темпе. Прошла, кажется, целая вечность. Я чертовски устала. От страха и паники я падаю без сил и более не пытаюсь спастись. Я вижу поезд, вижу его массивные колеса, слышу гудение, но остаюсь на месте. Удар был болезненным, но тут же наступила глухая тишина. И я обратилась в вечный сон. Вечный, казалось мне, но и тут я пробудилась.

Пробудилась чтобы пройти по лестнице, в здание с зарешеченными окнами и вечно запертыми дверями. В приемном покое я подписала пару бумаг, и снова прикрыла глаза. Но снов не было. Я просто видела темноту. И последнее. Я достигла апогея. Я в пятой, надзорной палате четвертого отделения психиатрической клиники имени Эрдмана Юрия Карловича. В самом пекле.

(с) Светлана Термер

***

Часть 1. Глава 2.

Продолжительный сон перестал погребать меня под слоем галлюцинаций. Он стал поверхностным. Я чувствую холод, голод и жажду. Сегодня меня еще не внесли в список пациентов и ужин на меня не подавали. Одеяло плешивое, тонкое, истасканное. Даже малой толики комфорта не получить. Я обречена на физическую беспомощность и потребности моего тела абсолютно игнорируются.

Ближе к ночи из общего шума стали выделяться лишь болезненные стоны и бормотания. Оживленных бесед не вели. Почти все получили свои препараты и предались морфею. Я не сплю из-за холода. Хочется пить, но тяжело встать.

Неподвижно лежу, уставившись в спину громко сопящей женщине, но вдруг чувствую чье-то теплое прикосновение.

Мягкая рука гладит по плечу. Нет сил обернуться. На меня ровно и аккуратно ложится второе одеяло, а рука продолжает гладить плечо. Оборачиваюсь.

“Спасибо”. Она улыбается. Ей уже за шестьдесят. Аккуратная, с мягким, полным лицом и короткими волосами. Руки ее пахнут ромашковым мылом. Еще не так темно, и я замечаю ее потускневшие, но все еще голубые глаза.

– Ты сильно не переживай, девочка. Тут не так уж и плохо. Жуткое, в действительности место, но появляясь здесь регулярно на протяжении двадцати лет замечаешь все же, что место это не такое уж и гиблое. Тут много хороших девочек. Много добрых. Персонал строгий, но и у них нервы не стальные. А ты обид не держи. Ты терпи и показывай силу духа. И тогда будет легче. Ты впервые здесь?

– Нет. Я была здесь уже дважды.

– Тогда порядки ты знаешь. А если одиночество грызть начнет, ты ко мне обратись. У меня хоть и шизофрения, да при правильном лечении я все таки чуточку адекватна. Выходит, что и понять могу, и утешить.

– Спасибо, милая. Как к вам обращаться?

– Ольга.

– Мою маму зовут так же. – улыбаюсь я в ответ.

– У меня тоже есть дочь. Она меня здесь навещает часто. И к тебе будут приходить. Ты счастливее многих здесь. Вижу ты пить хочешь? Пойди в уборную (она вытащила из объемного кармана пластиковую бутылку 0,5 и подала мне), в раковине спусти чуть воды, и потом набирай, чтобы ржавчина стекла. А бутылку спрячь. Пронеси в плату, и под матрац клади. Тут редко выпускают, а тебе вода нужна.

– Милая Ольга. Вы спасли меня. Откуда в вас столько доброты? Что заставляет вас при столь продолжительной болезни оставаться человеком, и проявлять милосердие?

– Совесть. Голос ее можно заглушить, и очень легко. Но главный путь ко спасению, – не заглушать, но прислушиваться. Потому что совесть на самом деле большой для человека помощник. Вот поможешь человеку, он спасется, и возможно у тебя будет хороший друг. И семья, и дружба, и кровное родство – все имеет ценность из постоянной, безвозмездной но взаимной добродетели. А что за мать, что у своего дитя последний кусок отнимет? А что за супруг, что в болезни оставит? Не будь в мире добродетели, – не было бы и родства. Совесть слушать надо, понимать. Она не столько слаба, сколько справедлива. Одного по совести наказать, другому добро сделать. Совесть не слабость. Она – сила. А ты иди милая, иди напейся. Тебе и говорить то тяжело.

Я медленно поднялась и скованными руками взяла бутылку, спрятала в рукаве и прошла в уборную через приоткрытую решетку.

Запах табака и хлорки. Кто-то не закрыл кран с горячей водой. Отключаю. Подхожу к закрашенному наполовину окну и поднимаюсь на носочки. Вижу кусочек зеленой травы и тоскую по дому. Скованность в теле заставляет вновь стремиться к своей холодной, жесткой постели. Утолив жажду возвращаюсь. Ольга заснула. Я вернула ей одеяло, заметив ее легкое подрагивание и положила голову на подушку. Красный фонарь, что освещал палату ночью окрасил потолок в красный. Трещины стали жуткими. Я прикрыла глаза, и обратилась в прошлое.

Прошлое. Оно было болезненным, но красивым. Ах, как сладостна была моя юность. Как сладостна была свобода. Но болезнь, словно змей искуситель отравила мое счастье, мою беззаботность. Она уничтожала, убивала мою надежду. Она рушила мои грезы и мечты, она убивала мою Любовь. Болезнь. Вирус, поразивший мой ослабленный дух. Я почти калека, с грузом своих психотравм. Я жертва собственного рассудка. Призраки и демоны, которых выдумал злобный мир стали реальностью для меня. Я могу видеть то, чего нет, и не замечать реального. Я причиняю вред своему телу, гублю себя, желая спасти душу от боли, но физическая боль не перебивает духовную, а лишь усугубляет. И боли становится вдвое больше. Смерть зовет меня, но за свою отравленную, загубленную жизнь я хватаюсь как за последнее, что осталось у меня, и смерти, быть может даже спасительной, с ужасом избегаю.

(с) Светлана Термер

***

Часть 1. Глава 3.

“Излечили, излечили! Излечили от Любви! Спасли от счастья, вернув в жестокую реальность! Болезнь, стремящаяся убить меня была ко мне милосерднее добродетельной реальности! Галлюцинация Любила меня сильнее и жертвеннее, чем любой живой человек! Она была ко мне терпимее! То, что должно было меня уничтожить возродило меня, а то, что должно было спасти обрекло на страдания!

Как сладостна была моя болезненная, галлюцинаторная Любовь. Как близок мне был плод моего болезненного воображения. Сколько нежности, сколько счастья, сколько покоя, – и вот мои воздушные замки рушатся, погребая меня под развалинами. С Небес, мягких и высоких я низвергнута в бездну Ада, преданная вечному страданию. Я Любила тебя, Спаситель, сильнее чем того, чье лицо ты носишь. Но тебя у меня отняли. Отняли, оставив наедине со своими неоправданными ожиданиями. Убили меня, уничтожили, растоптали! Я не бралась за лезвие с тех пор, как появился твой образ. Но теперь, когда жестокие палачи в белых халатах решили отнять тебя у меня – я покрыта кровоточащими ранами. В надежде приглушить физической болью душевную я уничтожала свою плоть. Потому что плоть моя, носящая на себе клеймо “душевнобольной” не достойна того, чтобы быть целостной и здоровой. Рассудок мой уничтожен, разрушен, разбит. Отчего бы не уничтожить, не разрушить и не разбить плоть? Ибо ее здоровая полноценность на контрасте лишь усугубляет неполноценность души и рассудка.

Годы проходят, а я все еще в плену у собственных мыслей и выдуманных мною образов. И вот когда мой болезненный рассудок создал собой нечто совершенное, прекрасное, величественное, и одарил меня долгожданным покоем – врываются люди, не познавшие моего нутра, и излечивают, исцеляют от счастья, от Любви. Палачи, не иначе. Палачи, вводящие в мою кровь отравительное зелье передают меня, как “груз 200” в руки надзирателей, которые запирают меня в тесной палате с двадцатью койками и возвращают мне, понявшей радость жизни мое привычное, бессмысленное отрезвление. От чего бы им не прочесть моих мыслей? Отчего бы не выслушать как я счастлива была со своим Спасителем, и не отпустить меня назад, в заключение четырех стен моего пристанища? Отчего бы не оставить мне то, что утешает меня? Но им не важно мое счастье. Им важна моя адекватность и трезвость.

Я мертва. Они убили меня. Но я помню. Память моя сохранна.

Я помню ночь. Помню яркие звёзды и снег. Снежинки, холодные, маленькие создания таяли в моих теплых руках. Холодные, обжигающие, согревшись теплом моих рук они превращались в живительную влагу. Его руки теплее моих. Я всегда знала что его руки теплее моих. Он прикасается к моим ладоням, и я забываю обо всем. Он проводит своими горячими пальцами по моим мокрым волосам и я достигаю апогея счастья. Я ощущаю предел умиротворения. Я вижу его взгляд, темный, под темными ресницами его карие глаза, они светятся, как коньяк отблескивает в стакане, когда на него падают лучи лунного света. Я могу прикасаться к нему. Могу чувствовать его. Я могу его обнимать, говорить с ним. Он живой. И он принадлежит мне. Весь, без остатка. Он мой. И он сам этого пожелал. Он – плод моего воображения, был создан мною таким, каким я мечтала видеть его. И он утешил меня в болезни и одиночестве. Мой утешитель и спаситель, коего не было бы не будь мой рассудок столь изуродованным, заставил меня полюбить свою болезнь. Ибо здравый рассудок не создал бы его. Но теперь, теперь мне возвращают жалкое подобие жизни и убийственное одиночество. Смерть перенести легче. Я готова к пеклу. Но быть может то пекло, коего я жду после смерти находится именно здесь? В клинике Эрдмана, на втором этаже, в пятой палате четвертого отделения?”

***

– Доброе утро. – Улыбаясь сказала Ольга.

– Доброе, милая. Простите, а этой ночью вы не заметили чьего-нибудь присутствия? Может появлялся темноволосый мужчина с сединой на висках?

– Нет, девочка, мужчины сюда не приходят. Это женское отделение. Тут нет мужчин даже среди персонала. Видишь ли, когда в этой клинике, в каком-нибудь женском отделении появляется мужчина – тут же находится красотка, которая обвиняет его в домогательствах или изнасиловании. Это словно такой закон. Лучше бы им здесь и не появляться.

– Жуть. Но меня сюда привезли два санитара.