Палач

Идо замотал головой.

–Нет. Мой дом там,– махнул он рукой на березняк,– Но я никуда не пойду. Змеюка, гадина, ужалила. Не дойти мне.

Незнакомец посмотрел в сторону города, потом оглянулся на берёзовую рощу и задумался.

– Что ж,– сказал он спустя минуту,– Придётся мне вернуться. Не так это и далеко. Отведу вас и пойду своей дорогой,– и прибавил, подхватывая палача под руки,– Только не думайте настаивать, чтобы остаться сидеть здесь. Глупая это затея- спасаться от змеиного яда в грязи и под дождём.

Выбор перед Иваном был небольшой: ждать тяжелого исхода, сидя в одиночестве, или принять помощь незнакомого человека и оказаться дома в тепле и сухости, где и приход смерти может стать не таким страшным.

Спорить Иван не стал, оперся рукой на плечо незнакомца, и они вместе пошли по дороге.

В пути они не говорили. Ещё сильнее припустивший дождь не позволял ни открыть рта, ни поднять головы. Его струи, движимые порывистым ветром, хлестали идущих то в лицо, то в спину, а то проливались сверху, точно как из ведра, да прямиком за шиворот.

В такой ненастный час беседы не ладятся и между добрыми приятелями, а уж незнающим друг друга людям вовсе не о чем было заговорить. Вот спутники и молчали. Идо всё боялся поспешить и чаще вздохнуть, а незнакомец, вложив все силы, тащил его на себе, тяжелого, едва ступающего на землю. Даже на подходе к дому Иван не решился идти твёрже и только ещё крепче держался за плечо незнакомца, боясь недотерпеть и лишиться чувств, так и не коснувшись родных стен.

Наконец, добравшись до дверей, оба они оставили облепленные грязью сапоги у порога и вошли внутрь.

В доме было темно и тихо. Поливающий снаружи дождь здесь напоминал о себе лишь робким постукиванием по крыше и шорохом, чуть слышным за закрытыми ставнями.

В темноте, на ощупь, незнакомец довёл палача до кровати, стянул с него мокрую одежду и уложил, накрыв одеялом. Идо трясло. По дороге к дому он не чувствовал никакого признака недуга, но сейчас его тело колотило, словно от холода, а по коже и венам медленно растекался жар.

Отыскав на прикроватной тумбе лампу, незнакомец зажег свет. Слепую черноту комнаты прорвал круг ярко желтого сияния, который проявил вокруг себя стол, шкафы, печь, мелкую домашнюю утварь, расставленную по полкам, и одежду, брошенную в беспорядке на полу и развешанную на спинке кровати и двери в коридор.

– Ну, вот,– сказал незнакомец, оглядываясь по сторонам.

В углу, возле печи, он увидел наполненную водой деревянную кадку, зачерпнул из неё кружкой, что стояла там же на печной полке, и подал её палачу.

Пока Иван, сдерживая подступающую тошноту, не спеша, пил, незнакомец развёл огонь, и когда тот разгорелся, подбросил в топку угля.

– Сейчас прогреем дом, и озноб будет чувствоваться слабее,– усаживаясь на стул у кровати, сказал он.

Несколько минут Идо и незнакомец провели в тишине, не говоря друг другу ни слова, а потом, сосредоточенно сдвинув брови, палач отбросил край одеяла с ноги и спросил:

– Что там?

Мельком взглянув на его голень, незнакомец ответил:

– Похоже, это и правда была змея.

Иван отдал ему кружку.

– Дело плохо,– сказал он с выдохом.

– Будем верить, что нет,– ответил незнакомец, взял висящую на спинке кровати рубаху и, свернув её, подложил под стопу палача,– Будем верить,– снова сказал он.

Тяжело вздохнув, Идо обвёл медленным взглядом комнату и остановил его на дрожащих за печной решеткой языках пламени. Точно ведомые неслышной музыкой, они игриво отплясывали, то взвиваясь вверх, то изгибаясь из стороны в сторону, то, словно лопаясь, с треском рассыпались на мелкие искры, а затем, унявшись, вдруг вновь пускались в пляс. Палач смотрел на этот безудержный танец, и ему, пылающему жаром, казалось, что огонь, веселясь совсем не к месту, движется в такт с ритмом сердца, отстукивающим в его разгоряченных висках. Пламя вдруг показалось Ивану живым и почему- то пьяным. Как будто огонь указывал своими языками на лежащего в кровати Идо и, насмехаясь над его слабостью, вытанцовывал и ужимался в гримасах. В голове палача скользнула мысль немедля залить печь водой. На мгновение он даже увидел, как обдаёт топку из ковша и слышит жалобное умоляющее шипение. Но это краткая иллюзия разгоряченного рассудка быстро исчезла, а рыжее пламя, обнимая железные прутья решетки, продолжило покатываться со смеху и отплясывать. Не в силах оторвать взгляда Идо всё смотрел и смотрел на него, пока вдруг не уснул, усыплённый усилившимся жаром.

Когда палач проснулся, незнакомец по-прежнему был возле него. Он всё также сидел на стуле у кровати, но раздетый до исподнего, а его одежда была аккуратно развешена на верёвке над печью.

– Вы ещё здесь,– задумчиво произнёс Идо.

– Оставлять вас одного сейчас не следует. Да и дождь не перестал. Побуду до утра, а с рассветом уйду,– сказал незнакомец.

– Кажется, вы спешили в город? – спросил его Иван и сразу же негромко сам себе ответил,– Теперь-то уже верно опоздали.

Незнакомец улыбнулся и махнул рукой.

– Моё дело может подождать и до завтра,– потирая ладонями колени, сказал он,– Я ведь и не спешил совсем. Телега увязла в грязи перед мостом, а накидки от дождя на меня и лошадей одним разном не хватило бы. Вот, я их накрыл, так чтобы не мокли, а сам в город подался. Не ночевать же под дождём!

– Так-то правильно. Но накидка вам до города нужнее была. Скотине, что в дождь, что без дождя- одинаково. Она всё стерпит, не сломается,– сказал палач и, вдруг закашлявшись, потянулся к тумбе.

Вложив в его руку кружку с водой, незнакомец ответил:

– Ну, нет. Лошадь- она хоть и скотина, но живая, как и человек. Простоит под холодным дождём, возьмётся хворью и помрёт. А такого, чтобы существо погибало не по времени, да ещё и без вины, допускать нельзя.

Палач неодобрительно замотал головой.

– Вот и вы туда же,– сказал он, хмуря брови,– Сегодня в кабаке у Гус я не меньше двух часов к ряду пытался втолковать трём недотепам, что смерть если пришла, то значит по времени. А они в крик и давай своё доказывать. И главное то в чём: ничего о ней не знают, а всё равно в спор лезут,– отерев усы, Идо раздул щёки и с выдохом продолжил,– Там уж мы до всякого дошли. За малым драки не вышло. Но, я- то знаю о чём говорю! О том и вам скажу. Если смерть кого и забирает, значит так и надо; значит тому одна дорога осталась- на другой свет отправляться. И если он не стар и не младенец, какие мрут уж не знаю от чего, то за ним наверняка хватило вины, раз его кончина настигла,– Идо снова нахмурился,– Я так вам скажу: у смерти один труд- проводить покойника до иных мест. Не она рубит головы да в постыдных и иных болезнях человека губит. И тот пусть её, костлявую, боится, кто живёт, как нечисть и руками своими грех творит. Для таких, кроме чумы и тифа, я есть. На то я и палач, чтобы всякую мерзость жизни лишать.

Произнесённые слова заставили незнакомца задуматься. Широко раскрыв глаза, с нескрываемым удивлением, он отклонился на спинку стула и несколько секунд просидел так, уставив неподвижный взгляд в сторону.

– Я не мастер много думать, и ваши слова резковаты, но что-то из них мне удалось уловить,– заговорил он, немного поразмыслив,– И всё же, вы довольно смело размышляете для человека укушенного змеёй!

Идо ухмыльнулся.

– Сначала, когда она меня ужалила, я сильно испугался,– перемежая слова кашлем, сказал Иван,– Думал, так и подохну в грязи, как не человек. А потом появились вы, и я, как и должно, убедился, что не сделал в своей жизни ничего дурного, чтобы так постыдно скончаться.

– В своей кровати, под топором, или от змеи умирать- дело всегда плохое. И как уверенно судить, кто заслужил расстаться с жизнью, а кто нет?– ответил незнакомец.

Утирая со лба пот и морщась от боли Идо приподнялся на локтях, а когда незнакомец поправил ему подушку, со стоном опустился на неё и ещё с несколько минут быстро и коротко дышал, укрощая тошноту.

– Чтобы судить, нужно знать,– сказал он, умерив дыхание,– А я знаю о каждом, кого казню. Все они не лучше, чем черти,– палач сделал несколько жадных глотков из кружки и продолжил,– Взять хотя-бы мельника, для примера. Не больше десяти дней назад я его повесил. И вы уж не сомневайтесь, было за что. Он ведь как себя под петлю-то подвёл? Не случайно и уж точно не по ошибке. Выпивать он любил. Немного, как все, но каждую неделю. Иной человек спьяну по девкам гуляет, да песни поёт, а этот, как выпьет, ходил ко двору одного важного человека и всё орал под окнами, ворота тряс, угрожал расправой, и было такое, что несколько раз ввязывался драться с тамошними домашними работниками. За это, ясное дело, его приводили куда следует, бумаги выписывали и деньгами заставляли вину искупать. А он, как всё уляжется, снова за старое. Так вот, однажды явился мельник злее прежнего и застал хозяина за отъездом. Он как раз садился в повозку. Там мельник его и приговорил: схватил несчастного и тряхнул о землю, да так, что у того голова пополам разошлась,– Идо снова отхлебнул из кружки,– Недолго его судили. На следующий день уже казнь была. Ну и скажите после этого, что оголтелого мужика смерть без вины забрала.

Незнакомец задумался, а потом спросил:

– А как же убитый? Он ведь тоже умер. Значит, тоже заслужил, или по времени?

– Э, нет,– протянул палач,– Тот человек славился только хорошими делами. Для него кончина стала злым случаем. Такое бывает, и тут уж только сама смерть знает, почему ей должно было прийти.

Почесав бороду, незнакомец придвинул стул ближе к кровати и наклонился так, что между ним и Идо осталось не больше полуметра.

– По нуждам нанимателя мне часто приходится ездить то в один город, то в другой, и там с разными людьми встречаться,– начал он негромко, так словно опасался быть услышанным кем-то ещё,– Многое до моих ушей доходит, и всё больше того, о чём лучше и не знать. Люди, они такое могут рассказать, что и не уснёшь потом спокойно. Так вот. В двух днях пути отсюда есть посёлок. Место совсем не для жизни, глухое: всего дом или два с хозяевами, остальное- амбары и сараи, да и те уже без дела стоят. Однако же, господа знатные и не очень туда часто заезжают. И останавливаются они там не потому, что им в дороге ночлег нужен, а за тем, чтобы в особый дом попасть, который ветхостью и объездными дорогами от прочего мира сокрыт. Всякое там происходит вдали от порицания и сплетен. Не стану я вам рассказывать, дурное одно, а подчас- и совсем стыд. Но, кроме прочего, забава в том доме есть для тех, кому уже ничто ни душу, ни нервы не трогает. В загоне, что железной решёткой огорожен, медведицу держат, и день изо дня на денежный спор собаками и цепными волками травят. Её туда ещё медвежонком привезли, и, говорят, без жалости над нею измывались. О том я от завсегдатая тех мест узнал, когда с ним пьяным за одним столом в гостином доме оказался. Он мне многое тогда рассказал. И о содержателе медведицы тоже. Господин этот- её хозяин-, в вашем городе жил. Известный был человек. А медведицу он у местного мельника взял. После осенней охоты, когда мать её подстрелили, она жива осталась. Так её мельник и нашёл и у себя жить определил. Но где ему было столько денег взять, чтобы кроме своих семейных ртов ещё и зверя кормить? Тогда-то ему известный господин и предложил за животным присмотр, мол, давно мечтал дикого зверя, как домашнего в своём дворе держать. Мельник ему медведицу так отдал, ничего за неё не попросил; одно только обещание взял, что тот её голодной не оставит и будет содержать в заботе. И жил он спокойно: уверен был, что всё есть так, как обещано. Позже гостил мельник у деверя в другом городе и с ним, опять же совершенно спьяну, в тот сокрытый дом попал. Увидел он, на что медведицу отдал и стал просить господина её вернуть. Но тот ему отказал окончательно и твёрдо и пригрозил: если пойдут о нём разговоры, не сможет мельник жить ни в этом городе, ни в любом другом. Против знатного чина с дурной молвой и обвинением только ещё более знатный может пойти, но и он не станет, если имеет ум. А уж простому человеку такая смелость равно как яду выпить. Не стал мельник о господине и сокрытом доме в городе говорить. И всё же душа его за медведицей с каждым днём всё сильнее болела. Он мучился, терпел и, как было велено, молчал. Но, тревога она ведь хуже больного зуба: так просто из себя не вырвешь. Стал мельник душевные муки вином заливать. Как выходной день придёт, он выпьет, и всё ему не таким плохим кажется. Вот только от меры до избытка один шаг. Так мельник и стал себе беду наживать. Возьмёт лишнего в кабаке, злом разъярится и к дому господина идёт- справедливости искать. Много раз он к нему ходил, но ничего не смог добиться, лишь ещё больше ненависть в себе вырастил. И до того мельник этого господина возненавидел, что, когда тот ему самолично у ворот дома на глаза попался, он с ним и говорить не стал; всю горечь и обиду в кулак вложил и с одного удара на тот свет отправил,– незнакомец замолчал, выпрямил спину и, посмотрев на палача как бы искоса, добавил,– Выходит, что не злой случай известного господина настиг, а вина за ним имелась.

Не думая над сказанным ни минуты, Идо с усмешкой ответил:

– Разве же это вина, чтобы человеку умирать? Медведь- он только зверь, ни души в нём, ни разума. Нет, не повинен был тот господин. И история ваша, не примите в обиду, на досужий вымысел сильно похожа. Верно, кто-то доброго человека оклеветать после смерти решил. Для того вам эту нелепицу и рассказал.

Незнакомец молчал. Он вдумчиво смотрел в пол и иногда приподнимал брови, словно выражая недоверие, или удивляясь тому, над чем размышлял.