Палач

Палач пользовался этими минутами и украдкой разглядывал своего спасителя. Делал он это не из любопытства и совсем не потому, что хотел узнать незнакомца. Разум его, воспалённый брожением змеиного яда, преломлял привычные образы комнаты, изображая предметы в ней оживлёнными и непонятно отчего озлобленными. Идо боялся замечать это; не хотел видеть их нарочито растянутые медлительные движения и слышать странный необъяснимого свойства звук, гулкий и как бы выпуклый, который вкрадчиво подбирался в его слух со всех сторон. Потому он смотрел на то единственно живое, что было перед глазами и не отводил взгляда, лишь бы не увидеть открыто, как кружки на полке раскачиваются в его сторону, а рубаха сползает с угла двери, и всё вокруг него движется и говорит.

Палачу было совсем уж дурно. Так дурно, как раньше никогда не бывало. Тело его крутило судорогами, в животе и груди всё горело, в голове шумела бессмыслица, и ногу, что укусила змея, распирало от жидкости. Родной дом казался Идо чужим и неуютным, как будто он гнал своего хозяина прочь и, негодуя от того, что Иван не уходит, пугал его страшными образами. Палач больше не мог их видеть. Он закрыл глаза и, не успев о чём- либо помыслить, уснул.

А дождь всё не унимался. Шурша по крыше, его вода сбегалась в сточную трубу и уже оттуда с мокрым чавканьем выливалась на раскисшую землю. Этот звук, живой и подвижный, вытянул Идо из глубины сна. Близкий к пробуждению, но ещё окутанный дрёмой Иван отчего-то решил, что это хлюпанье принадлежит торопливым шагам некоего человека, в спешке кружащего вокруг дома и не способного отыскать в нём дверь. Палач даже хотел позвать его, но тут в нём мелькнула мысль, что тот пришёл со злом и он, удержав себя от крика, вдруг проснулся.

Незнакомец стоял у распахнутых оконных ставень и смотрел на стекающие по стеклу капли дождя. Одежда, которую он развесил просушить, снова была на нём, но ноги всё ещё оставались босыми, а сапоги с них, уже очищенные от грязи и перевёрнутые вниз голенищами, висели на полке над печью.

– В такой дождь и не угадаешь, когда быть рассвету,– кряхтя, произнёс Идо.

– Настанет,– с выдохом сказал незнакомец,– Придёт к своему времени, как и должен. Нет у него другой возможности.

Он отвернулся от окна и посмотрел на палача.

– Вот видите как,– сказал Идо, почесывая грудь,– Как видно, всё бывает по времени. Ну, кроме злого случая, который, как я уже говорил, снисходит, чёрт знает, по какому поводу.

Иван откинул с груди одеяло и почесался ещё яростнее.

– Думаете, не происходит такого, чтобы положенное вдруг поменялось?– спросил его незнакомец.

– Может, и происходит. Но, только я о таком никогда не слышал,– ответил палач,– На моих глазах другое из раза в раз. Обреченные умереть идут ко мне на помост, и ничто их от смерти не спасает. Не было для них такого счастливого случая, чтобы на виселице верёвка оборвалась, или топорище из проуха выскочило, или вдруг ещё какое чудо им жизнь сберегло. И не верю я, что где-то в другом месте…

Палач замолчал и, словно желая прихлопнуть комара, резко стукнул ладонью об колено. В тот же миг по дому прокатился его громкий стон.

– Проклятая!– завывая от боли, прокричал Идо,– Сколько же в этой ползучей сатане было отравы?!

Вновь поднеся ему кружку с водой, незнакомец сел рядом.

– Уже нет мне от неё толку,– раздраженно проревел Иван, отодвинув от себя его руку,– Оно не видно, но желчь этой гадины ползает по мне, точно муравьи по сахару. Скребёт, как чесотка!

Зажмурившись, палач замер. Он не говорил и не двигался несколько минут, пытаясь унять возникший в его теле зуд, а когда открыл глаза, то бросил взгляд на топку печи и с удрученным видом отвернулся.

– Не бывает такого, чтобы положенное поменялось,– тихо сказал Идо, глядя в стену,– Помню, был случай. Судили одну женщину за воровство. Она в доме зажиточного торговца работала; сначала кухней заправляла, потом детей хозяйских нянчила. Не один год она в том доме прожила. И что в диковинку: была не по породе хороша, как не из простого народа вышла. Из-за красоты за ней многие увивались. Среди них всяких людей видели. Был и судебный защитник и сын бургомистра. Поэтому, когда её за воровством поймали, обращались с ней лучше, чем с прочими,– палач вдруг замолчал, нервно отёрся спиной вниз вверх о простыню и снова заговорил,– Не в меру она тогда из дома хозяина вынесла, и всё золотом и серебром, которого у жены торговца в большом достатке было. Хозяин на свою жену не скупился. Одаривал её, как водится у богатых. Вот хозяйка и не замечала: новое носила, а старому подсчета не вела. Несколько лет бессовестная служанка у них добро таскала, по крупице, по камешку. И ведь не глупая была. Первые годы, что работала всё в доверие к господам входила. А уж воровать она после начала, по возвращению из пансиона для девиц. Её туда хозяин определил, ума набираться, чтобы через время она его детей обучала грамоте. Как возвратилась служанка из пансиона, спустя два года, так и взялась за дурное. То ложку драгоценную умыкнёт, то колечко,– глубоко вздохнув, Идо взглянул на печной огонь и тут же зажмурился,– Долго она такую удобную жизнь вела,– продолжил он говорить, не открывая глаз,– Только, однажды хозяйка её за воровством поймала. Тогда всё и раскрылось. Судили её не в меру медленно. И знали все: дело не разрешается оттого, что ухажёры воровки при власти, да при законе стоят. Никто не верил, что она по заслугам получит, никто. И всё же получила. Защита судебная при таком воровстве силы большой не возымела, и сколько бы не помогал сыновьему интересу бургомистр, а помощь его кончилась ровно на том месте, где ему торговец большую сумму денег дал. Стала воровка узницей. Думаю, там за решёткой, в холодной сырости уже и с жизнью рассталась. Не спасла её ни красота, ни ухажеры богатые. Не поменялось положенное.

На том закончив, палач открыл глаза и вдруг закричал, грозя кулаком огню в печи:

– Что он всё надо мной потешается? Или я уже без рассудка остался? Не могу я больше терпеть его поганые рожи! Дай, я сейчас разберу эту дрянную печку на кирпичи!

С этими словами Идо отбросил от себя одеяло и уже сел на кровати, чтобы подняться, но неудержимо изверг из желудка и так и остался сидеть, унимая дыхание и утираясь рукавом.

– Рано вам ещё на ноги вставать,– подойдя к печи, сказал незнакомец.

Прикрыв дверцу топки, он вернулся к кровати, поправил подушку и помог Ивану снова улечься.

– Всё вы хорошо рассуждаете, складно,– произнёс незнакомец, оглядываясь по сторонам.

Он живо перебрал брошенные на столе вещи и осмотрел те, что висели на двери, а после встал на колени у кровати и, найдя под ней тряпку, начал вытирать с пола рвоту.

– Всё складно,– опять произнёс он,– Но у всего есть и вторая сторона. Знаю я эту вашу историю. О ней я не случайно услышал. Мне пришлось побывать в доме, где она доподлинно, лучше, чем кому-либо известна. Та женщина была действительно очень хороша собой. Смолоду черты её своей прелестью мужчин привлекали. В дом торговца она попала по рекомендательному письму, которое написала одна богатая графиня. У неё служила мать той девицы. Работницей женщина была хорошей, а потому и дочку её было не стыдно предложить знакомому в домашние слуги. Торговец как увидел красавицу, так сразу и увёз, даже думать не стал. И начала она в его доме работать, то на кухне, то по другим домашним делам. Исправно трудилась. Жалоб на неё не случалось. Но вот, что произошло. Хозяин хоть и с женой был, а оставить служанку без внимания не смог. И до того у него ум помутился, что решил он себя от преград к ней избавить. Определил торговец служанку в пансион обучаться. Туда к ней и ездил. Однако, вышло так, что девица от него животом покруглела. Этого женатому человеку совсем не нужно было, и он тайно отправил её к матери от бремени избавиться. Та была уже стара и, отпущенная хозяйкой на покой с хорошей оплатой, спокойно доживала свой век в маленьком доме в отчей деревушке. Богобоязненная была женщина, добрая; дочь любила и от внука отказаться не смогла. Уговорила мать дочку оставить ребёнка живым: не говоря о том хозяину, выносить и скрыть его. Служанка тогда торговца письмом уведомила, в котором говорила о недуге, что заставил её надолго слечь. И он поверил, потому что слышал, чем умерщвление утробное оборачивается. Сберегла девица ребенка, родила, но сроком раньше и сильно нездорового мальчика. Лежачим он был в младенчестве и, когда срок пришел на ноги становиться, так и не поднялся. Слабость в нём жила, как в старике. Он всё спал и спал, и не мог собрать сил, чтобы хоть час продержать глаза открытыми. Словом, не жил человек, а как родился, так медленно умирал. Про него деревенские ворожеи только одно и говорили: не долго несчастному мучиться осталось. Девица, конечно, в скором времени после родов в хозяйский дом вернулась, но уже не просто работала, а с отчаянным желанием уберечь мальчика от гибели. Полюбила она своего немощного сына так сильно, что нельзя себе и представить, и не смогла найти иного способа его на ноги поднять, как у иностранного доктора в столичной лечебнице. В те дни и решилась она на кражу пойти. Денег на заботы о мальчике требовалось всё больше, поэтому за одним воровством пошло второе, за вторым третье, и уже не было у служанки дороги назад,– незнакомец взглянул на дверцу печи,– Судили её как и должно,– сказал он с тяжелым вздохом,– И за дела свои она до сих пор живёт узницей. Живёт служанка. Живёт и её сын. Много времени смерть у его кровати провела, крепко его руку держала, но забирать передумала. Положено было немощному мальчику умереть, и всё же, положенное изменилось.

Закончив свой рассказ, незнакомец перевёл взгляд на палача. Иван молчал, отвернувшись к стене.

– Правильно говорят,– хрипло произнёс он через минуту,– Что ей, дворовой девке, может сделаться?! Такие живут долго. А при тех деньгах, что она наворовала, любого хворого от болезни излечить можно.

– Да что же вы, в самом деле!– вдруг подскочив со стула, закричал незнакомец и гневно всплеснул руками,– Не найти мне для вас объяснения!

Он раздраженно зашагал к двери, но остановился на полпути и, подперев бока руками, стоял так, задумавшись. Затем обернулся на палача, описал его взглядом и подошёл к печи. Сняв с приполка сапоги, незнакомец перекинул их через плечо и открыл печную дверцу. Словно осознав себя свободным, огонь потянулся за ней сквозь решётку, но потом снова вполз обратно и, кротко перетоптываясь, заплясал на углях.

Незнакомец вновь оглянулся на Идо. Иван больше не смотрел в стену. Его взгляд, рассеянный и несколько взволнованный, был устремлён туда, где в печи играло пламя.

Вздохнув, незнакомец закрыл дверцу и отошёл к окну.

Когда он опять обернулся, глаза палача были уже закрыты: он спал.

Приближалось утро. Дождь стих и только моросил, беззвучно и невидимо, напоминая о себе лишь редким стучащим звуком, что раздавался то ближе, то дальше, и был создан стекающими с крыши и ветвей деревьев каплями воды. Рассветный час был уже совсем близко. Готовясь встретить его приход, всё вокруг умолкало.

Разбудили Идо абсолютная тишина и прохлада, зябко касающаяся его носа и неприкрытых плеч. Палач открыл глаза и украдкой посмотрел на печную топку. Дверца её была открыта, но огонь в ней больше не горел.

Незнакомец сидел на стуле, теперь обут в сапоги и одет в застегнутый на все пуговицы жакет.

– Ну вот,– сказал он, улыбаясь,– Ночь прошла, и пора уходить.

Идо сел на кровати и, вытянув вперёд ногу, пошевелил пальцами.

– Не так уж крепок оказался сатанинский яд,– посмеиваясь, сказал он.

Незнакомец улыбнулся в ответ, поднялся со стула и пошёл к двери. Следом за ним, пошатываясь, побрёл завернутый в одеяло Идо.

На улице всё ещё было темно, но свет поднимающегося солнца уже окрасил небо над лесом жёлто-красным заревом. Откуда-то издалека глухо доносились отзвуки хриплого петушиного пения и собачий лай.

Глубоко втянув ноздрями воздух, незнакомец с паром выдохнул и спустился по ступеням крыльца. Обернувшись, он улыбнулся палачу, махнул ему рукой и пошёл по ведущей от дома тропе.

– Вот видите, прав я оказался,– догнал его голос Идо,– Не время мне умирать. И не такой я плохой человек, чтобы от постыдной казни скончаться.

Незнакомец остановился. Он повернулся в пол-оборота и, оглядев ветхий дом и стоящего в его дверях укутанного в одеяло палача, ответил:

– Смерть часов жизни не считает. Но, зная о людях всё, приходит всегда вовремя,– и вполголоса, но уже окончательно уходя, добавил,– Для иного же человека она не видит вернее казни, чем оставить его, обрекая долго жить.

Идо не слышал последних слов незнакомца. Зябко кутаясь в одеяло, и лениво зевая, он провожал его взглядом и думал о том, как тому должно быть гадостно сейчас идти по раскисшей земляной грязи, и как долго ему потом придётся очищать от неё сапоги…

В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.