Своенравная добыча

Когда правитель Лундсфальда наконец-то меня отпустил, я бросилась бежать и наткнулась на ту, кого меньше всего хотела сейчас видеть.

– Бесстыжая! – глядя на меня, точно на какую-то букашку, осмелившуюся сесть на рукав её платья, выплюнула княгиня Мильдана. – Так и льнула к нему, так и льнула! Я всё видела! – пригрозила она мне пальцем, поджав тонкие губы.

Я предпочла ей не отвечать. Обидные слова, которые ещё недавно ранили бы до слёз, сейчас отлетали от меня, не принося ничего. Ни боли, ни возмущения. Как будто эта женщина кричала из-за прозрачной стены. Она никогда меня не любила, и едва ли я когда-либо вообще имела шанс заслужить тёплые чувства с её стороны, стань я хоть воплощением всех мыслимых и немыслимых достоинств. Всё потому, что я ей не родная. Наверняка Мильдана была против женитьбы князя Ив-Лин на моей матери, вот только злость за то, что ему не хватило одной супружницы, срывала на мне.

– Отец вам не сказал? – спросила я равнодушно. – Правитель Эрланд сам пожелал забрать меня. Зато ваши любимые самоцветы останутся в неприкосновенности.

– Ты даже корсет не надела! – обвинительно выкрикнула первая и теперь уже точно единственная жена отца, словно не слышала того, что я ей говорила.

Да, я действительно не стала надевать сегодня корсет. Но не из-за требований Эрланда. Просто нехорошо себя чувствовала в преддверии ежемесячных женских недомоганий, и от одной мысли о том, что придётся затягиваться в тугой корсет, живот начинал ныть ещё сильнее.

Да и до приличий ли сейчас?..

– Прошу меня извинить, но мне нужно собираться в дорогу, – бросила я и, не слушая, что кричит мне вслед княгиня, отправилась к себе.

В своей комнате я намазала саднящую губу травяной мазью, чтобы снять боль и заживить вновь открывшуюся ранку. От воспоминаний о навязанном поцелуе в мои мысли снова пробрался Эрланд Завоеватель. Он пугал меня. Удивлял. Я не знала, чего от него ожидать.

Этот мужчина затащил в свои покои мою сестру, но забрать с собой почему-то захотел меня. Почему? Неужели всё дело в девственности?

Но как он узнал?..

Я вспомнила повитуху, которая входила в комнату к Ильме, и тот погром, который сестра устроила, когда та вышла. Выходит… её проверяли? А меня тогда почему не стали?

Так, получается, отцу теперь известно о нашем обмане?..

«Младшую дочь судят по старшей», – снова вспомнились мне расхожие слова, которые частенько повторяла одна из моих нянек. У неё самой было две дочери-погодки, так что она знала, о чём говорила. А ещё она любила напоминать, что мужчины грубы и похотливы, как скоты, и от них любой приличной девушке, будь она дочкой хоть князя, хоть простого человека, нужно держаться подальше.

До свадьбы.

Вот только если старшая себя запятнала, на младшей тоже жениться побрезгуют.

Наверное, потому правитель Лундсфальда и берёт меня не в жёны, а просто так. Точно рабыню. На них ведь не женятся.

От этих мыслей горько стало и на душе, и во рту – точно от лекарства из коры хинного дерева.

Почему Ильма не смогла приберечь своё любопытство до того, как вышла бы замуж? А теперь и не выйдет. Скоро за ней навсегда закроются двери монастыря.

Да лучше бы меня тоже там заперли! Молилась бы да радовалась солнцу. Всё лучше, чем стать игрушкой в руках человека, который играет со мной, точно хитрый кот с глупой мышкой!

Неужели ему – там, в Лундсфальде – не хватает девушек? Краше меня, нежнее, светловолосых и белокожих, как и положено северянкам… Благосклонных к нему. Он ведь далеко не уродлив. Вон даже Ильме поначалу приглянулся…

На сердце от этих размышлений стало ещё тяжелее, но я больше не плакала. Слезами горю не поможешь. Позвала рабынь и с их помощью начала упаковывать свои вещи. Пусть говорит всё что хочет, а совсем уж налегке я не поеду. Хоть что-то привычное из дома я должна с собой взять, раз уж больше сюда не вернусь.

Эрланд ко мне больше не приходил, но я на всякий случай переоделась в самое унылое и закрытое из своих платьев. И в одиночестве старалась не оставаться – держала при себе прислуживающих мне рабынь. Хотя если бы он всё-таки явился, кто бы помешал ему их прогнать?

Но, к моему облегчению, не пришёл. К вечеру живот заболел совсем уж нестерпимо – должно быть, к обычным признакам недомогания добавилось усугубившее их беспокойство. Пришлось спускаться в кухню и варить лечебный отвар. Этот рецепт знали и рабыни, и можно было сказать им, чтобы сделали и принесли в спальню, но почему-то, когда я готовила его сама, боль проходила быстрее. Под конец я добавила немного мёда, чтобы подсластить малоприятный вкус, и, немного остудив, выпила залпом.

Облегчение наступило почти сразу. Поздним вечером кухня пустовала, но и аппетита сегодня ни у кого не было. У меня уж точно. Я даже к обеду и ужину не выходила – сил не было, да и не хотелось сидеть за одним столом рядом с отцом и его супругой. Без Ильмы, без Эрмины. Их пустые места только напоминали бы о том, что никто из них больше не вернётся. А вскоре и моё место опустеет.

Но для отца ещё есть надежда. У него ведь осталось двое детей. В том числе и сын, наследник, которого он ждал так долго.

Перед окном в кухне висели сушёные травы и пряности. Их запах щекотал ноздри. Слегка поскрипывали полы, когда я на них наступала. Всё так уютно, привычно. И уже скоро перестанет быть моим домом.

Ещё немного побыв там наедине с собой, я возвратилась в свою спальню и попыталась заснуть.

А на другой день вернулись провожатые сестры и принесли страшную, дурную весть – по дороге в монастырь Ильма бросилась с обрыва в реку.

Глава 12

– Она сказала, что хочет побыть одна, попрощаться с привольем… – хмуро переглядываясь и явно ожидая скорого наказания за то, что недоглядели за княжной, бормотали мужчины в простой дорожной одежде. Среди них были и рабы, и свободные. Отец выделил немалую охрану – боялся, что с Ильмой по пути может что-нибудь случиться.

Не зря боялся…

Я смотрела на них, всё ещё до конца не веря в то, что слышу. Не понимая, как моя старшая сестра, всегда такая гордая, бойкая, порывистая, могла по собственному желанию распрощаться с жизнью – самым ценным даром, что только может быть. Неужели она настолько не хотела в монастырь? Или всё дело в том, что её опозорили? Этого она не пережила?

Мой взгляд наткнулся на стоящего тут же Эрланда, и руки сами собой сжались в кулаки. Хотелось наброситься на него, ударить. Но куда уж мне. Я по сравнению с ним – как едва оперившийся гусёнок перед бывалым дворовым псом. Бравады, может, и много, а вот силёнок маловато.

Да и не пройдёт боль, даже если ударю. Даже если пущу ему кровь. Никогда не пройдёт.

Из рассказов провожатых Ильмы выходило, что по дороге, когда они остановились на короткий привал, она попросила оставить её одну. Хотела напоследок вдохнуть воздух свободы, немного побыть в одиночестве. В монастыре-то, говорят, такой возможности не предоставляется. Сопровождающие послушались, решив, что она никуда не денется. Да и дочь князя всё-таки, не какая-нибудь каторжница, которую везут под конвоем.

Когда же они вернулись за ней, то обнаружили, что личные вещи сестры, с которыми она не расставалась, лежат у самого края обрыва над рекой Полынь. Гребень, флакончик с нюхательными солями. Даже туфли. А ведь всякому известно, что самоубийцы всегда разуваются перед тем, как наложить на себя руки. Для того чтобы не входить в мир за гранью жизни в обуви.

Пытались, конечно, поискать, созвали людей из окрестных деревень, те обшарили реку баграми. Но отыскали только накидку княжны, а её саму – нет. Течение слишком уж быстрое. Даже нырять пытались, только вылезли на берег, отплёвываясь и разводя руками. Река не просто так называется Полынь – вода в ней горькая и неполезная, пить её нельзя, даже от нескольких случайных глотков можно расстройство желудка получить. Отравляет её что-то. Может, какие-нибудь ядовитые растения, что стелются по дну, кто их знает.

Туфельки Ильмы привезли в качестве доказательства. От одного взгляда на них у меня потемнело перед глазами. У меня были такие же – чёрные, с блестящими пряжками и туго обвивающими ногу ремешками.

Я кусала губы, снова разбередив кровоточащую ранку. Заплакать не получалось. Все слёзы точно высохли, не успев пролиться.

Если бы сестра осталась жива, пусть даже в монастыре… Но она выбрала другую судьбу. Сама, никому не сказав.

– А вы окрестности обыскивали? – услышала я вдруг спокойный голос правителя Лундсфальда. – Может, сбежала она. А для вас, ротозеев, спектакль устроила.

Я бросила в его сторону яростный взгляд. Да как он только посмел так подумать?! После того как сам же подтолкнул Ильму к шагу с обрыва…

– Помилуйте, господин, куда ж ей бежать? – оторопело уставился на него один из мужчин. – Места там глухие. Не сгинет в лесном болоте али в когтях диких зверей, так работорговцам попадётся. Княжна же, к суровым условиям не приучена. Далеко бы она ушла босиком?

– Так обыскивали или нет? – повторил свой вопрос Завоеватель.

– Глянули маленько, покричали. Но весь лес не прочёсывали. Дикий он, заколдованный.

– Да с чего бы ему быть заколдованным? – Эрланд возвёл глаза к высокому потолку. – Князь мне лично писал, что в княжестве Ив-Лин никто не практикует колдовство.

– Так-то оно так. – Мужчина покосился на отца, который стоял, закаменев, как одна из дворцовых статуй. Рядом с ним точно с таким же видом застыла княгиня Мильдана. – Однако же гиблое там место. Люди пропадают без следа. И вода в Полыни неспроста горька, что слёзы.

– Так сам же сказал – люди в болоте тонут, в когти зверям попадаются или к работорговцам. А то, что вода непригодна для питья, не только колдовством объяснить можно. Да что с вами говорить! – махнул рукой правитель Лундсфальда и обернулся ко мне. – Нет тела – нет и похорон. Так что пора собираться в дорогу, нечего больше откладывать.

– Вы… вы всегда такой чёрствый и бесчувственный?.. – выдохнула я. – У нас вторая смерть в семье! И всё это началось, когда вы тут появились!