Двенадцать полнолуний

Мама беспомощно всхлипнула, а Яна слезла с ее колен и отошла к окну, которое выходило во двор – такой привычный и родной! Одно дело уехать с родителями в сказочную Америку, про которую столько разговоров, а совсем другое отправиться к бабушке в деревню. Это уже слишком!

– Бабушка не может уехать из деревни и бросить свое хозяйство, огород.

– Но огород бывает летом! – возразила Яна, глядя на маму с укором, – Зимой мы можем жить здесь! И как я буду ходить в школу? Мне придется каждый день ездить сюда?

– Нет, ты будешь ходить в школу в деревне, там очень хорошая школа! Бабушка раньше была там учительницей, она всех знает, все тебе подскажет и поможет с уроками.

– Мамочка, нет, нет! – Яна с ревом бросилась к матери, опустилась на колени и заглянула ей в глаза, – Я не хочу ходить в другую школу, мне нравится моя школа! И ведь я все равно поеду к вам, зачем мне начинать ходить в школу в деревне? Я буду читать, писать и решать примеры дома, но можно я не буду ходить туда?

Яна была готова пойти на компромисс – пусть родители уедут, а она будет жить у бабушки в деревне, но новая школа, вместо привычной в Графском переулке, пугала ее невероятно.

– Мамочка! – Яна молитвенно сложила руки, чувствуя, понимая, догадываясь, что от этого ничего не изменится. Ее красивая, веселая и любящая мамочка все равно сейчас скажет, что они уедут, Яна поедет в деревню к бабушке и там ей придется пойти в другую школу.

– Не бойся, доченька, – мама гладила Яну по голове и тоже плакала, – Это хорошая школа, я там училась. После городской тебе будет очень-очень легко, и ты станешь отличницей, вот увидишь! Мы заберем тебя, как можно скорее, но пока тебе обязательно надо ходить в школу. Ты же понимаешь.

Мама говорила еще много слов, но Яна находилась будто в тумане, не слушая ее. Каким-то образом она оказалась у мамы на коленях, снова сидела, уткнувшись в ее плечо, и вдыхала аромат духов, сладких и немного, самую малость резких, каких-то тревожных.

Спустя много лет, бродя по Дьюти-Фри нью-йоркского аэропорта, Яна заглянула в парфюмерный магазин. К тому времени у нее была приличная коллекция всевозможных духов – под настроение, повод и даже под одежду, но перед каждым полетом она неизменно оказывалась возле полок с красивыми коробочками и нюхала разные ароматы наугад, прыскала на специальные бумажки, брала их с собой и покупала потом то, что особенно полюбилось. Яна взяла очередную бумажку, прыснула на нее взятыми с полки духами и неожиданно почувствовала, как к горлу подступает комок. В чем дело? Какой-то резкий запах, духи не в ее вкусе, но почему такая странная реакция?

– Это Опиум, ретро-аромат, в ретро-упаковке, – защебетала миниатюрная глянцевая продавщица, оказавшаяся рядом с Яной.

Опиум. Яна взглянула на коробку – точно такая же стояла в их прихожей, на полочке у зеркала, давно-давно, в другой жизни. А этот аромат долго витал в коридоре, когда мама уходила.

– Очень стойкий запах! – продолжала продавец, заученно улыбаясь.

А еще этот аромат был в мамином кабинете в поликлинике. И главное, его так хорошо запомнила Яна, когда плакала в тот памятный день у нее на плече. Опиум.

– Извините, – пробормотала Яна, не в силах бороться с подступающими слезами и выбежала вон из магазина. Продавщица недоуменно посмотрела ей вслед, пожала плечами и поправила коробочку на полке. Яна быстрым шагом дошла до бара «кофе и двойную порцию виски, пожалуйста!» – на английском обратилась она к бармену. Тот серьезно кивнул, но все равно все напутал. И вдруг все стало не так. Господи, как она ненавидит Америку! Какого черта она тут?

– Это двойной кофе, а я просила двойную порцию виски!

– Виски в кофе.

– Двойную порцию виски! Не надо в кофе. Налейте отдельно.

Яна понимала, что ведет себя, как истеричка, избалованная русская туристка, но никак не могла успокоиться. Бармен недоуменно косился на нее, Яна пересела от барной стойки за столик в самом углу, залпом выпила виски и поймала себя на мысли, что до сих пор держит в руках ту самую бумажку из парфюмерного магазина. Понюхала снова. Слезы закапали в кофе, Яна больше не могла себя сдерживать. Боль, обида, сплошное «почему? Кому стало лучше? За что она сейчас может сказать спасибо?» Она уже давным-давно не общалась с родителями, разве что формально. У нее фактически нет их, с тех самых пор, как мама объявила, что они уезжают в Америку без нее. И тот день для Яны имеет терпкий запах Опиума. Она залпом выпила кофе, поморщилась и решительно отбросила пробник. И почему эти неприятные, резкие духи когда-то казались ей сладкими?

Но это было много позже, а пока Яна с ужасом ждала дня отъезда и каждый раз надеялась, что быть может родители передумают или им не откроют ту самую визу, за которую так сильно переживает мама. Прошел октябрь, наступил ноябрь, затем декабрь и подготовка к Новому году, а ничего не менялось. Яна тайно радовалась и решила, что ее просьбы дошли до кого-то там наверху, родители останутся с ней и все обязательно наладится! Она уговорила маму поставить елку в начале декабря, и мама не спорила с ней, просто достала елку и большую коробку игрушек, укрытых дождиком и мишурой. Вместе они наряжали елку, Яна радовалась каждой игрушке, будто видела ее впервые, осторожно обтирала тряпочкой, любовалась и вешала на ветку или давала маме, чтобы повесила та. Этот вечер Яна запомнила до мельчайших деталей и, спустя годы, зажмурившись, могла представить подробнейшим образом каждую игрушку, или почти каждую. Все они были удивительными, неповторимыми и скорее всего, отлично сохранились в их квартире на улице Достоевского. Скорее всего, потому что Яна не знала точно, она так и не смогла залезть в коробку, где они хранились и посмотреть, хотя неоднократно собиралась. Да и зачем? Она и так их помнила. Уже позже, в Америке Яна покупала разные игрушки и наряжала елку в каком-нибудь стиле – белая или под Тиффани, а потом она увлеклась коллекционированием балерин и наряжала ее балеринами. Находила игрушки в разных городах на барахолках, бог знает каких годов – неповторимые, дышащие историей, из Италии, Франции, но при этом таких красивых, как в детстве, ей не попадалось больше никогда. Возможно, игрушки были не такие уж красивые и многое из того памятного вечера Яна себе нафантазировала. В одной книге афоризмов она прочитала, что «ностальгия – это желание вернуть то, чего у нас никогда не было» и была отчасти согласна с этим утверждением. Счастье редко бывает абсолютным в тот момент, когда оно происходит. Но, оглядываясь назад, мы не помним боли, сомнений, ссор или всего того негативного, что наверняка присутствовало и что за годы стерла услужливая память, оставив лишь тепло маминой улыбки, ее проворные руки с длинными пальцами, которые вешали на елку самые красивые игрушки на свете. Да и Нового года с родителями больше не было, ни разу.

Праздник встретили с друзьями, салатом оливье, собственноручно испеченным мамой Нелей тортом и телевизором. В полночь все поздравляли друг друга, чокались советским шампанским, зажигали бенгальские огни и желали всего самого хорошего в новом, 1993 году. Яне кто-то сунул в руку бенгальский огонь, и девочка поморщилась – она почему-то их боялась, считая, что огненные брызги обжигают руки. И хотя родители говорили, что это не так, Яна чувствовала, что обжигают!

– А нам все-таки открыли визу! – неожиданно сказала мама Неля, радостно улыбаясь, будто не собиралась говорить, но не смогла сдержаться. Яна подняла на нее глаза и замерла. Все вокруг потонуло в криках друзей «ура, поздравляем! Молодцы, ребята, добились своего!» Яна стояла рядом с мамой, оглушенная, не заметившая как бенгальский огонь догорел до конца и, кажется, действительно не обжег ей руку.

Пока друзья обнимались с родителями и выспрашивали подробности, Яна проскользнула на кухню, никем не замеченная, встала коленями на стул и прижалась лбом к стеклу. Во двор начали постепенно выходить люди, веселье продолжалось уже на улице – галдели дети, громко разговаривали взрослые, звуки музыки и оживленные голоса раздавались из их гостиной, которая одновременно служила спальней родителям. И только Яна была будто чужая на этом празднике. Она вгляделась в свое отражение в окне – рыжие кудри по плечам, яркий бант, розовое платье с пышными рукавами и вышивкой, а на подол мама пришила мишуру – очень красиво и празднично. Только настроение совсем непраздничное. Яна запомнила этот Новый год на всю жизнь. Тем более, спустя много лет, ей было уже целых двадцать пять, у нее был похожий Новый год со своим мужем Алексом, в Париже, в ресторане дорогого отеля, где они остановились. На Яне было роскошное черное платье, с глубоким декольте, приталенное, короткое, но с рукавами, чтобы не выглядеть слишком вызывающе. Платье сидело идеально, а Яна ощущала себя так, будто на ней не было надето ничего, а это признак того, что наряд действительно дорогой и хороший. И кудри по плечам. И туфли Джимми Чу – она купила их в Нью-Йорке на распродаже. Алекс сидел и улыбался, он был доволен – вывез русскую Золушку в Париж, в самый шик и блеск, в новогоднюю ночь. Хотя Алекс тоже был русским – Александр, Саша. Но, кажется, Сашей Яна так ни разу его и не назвала – серьезный, рассудительный и немного занудный Алекс просто не мог быть Сашей. Но он не виноват, он двадцать лет жил в Америке, переехав туда еще школьником.

– Дорогая, тебе нравится? – Алекс кивнул в сторону сцены, где отплясывали девушки в духе Мулен-Руж. С гордостью кивнул, будто он как минимум сам поставил этот танец.

– Очень красиво, – равнодушно отозвалась Яна, отпивая шампанское, – Я сейчас вернусь, мне надо позвонить, поздравить с Новым годом.

– Родителей? – уточнил Алекс, – Передавай им поздравления от меня тоже!

– Родителей, – кивнула Яна, встала и пошла к выходу. Шикарный холл, услужливый портье, улыбки вокруг, Яна тоже попыталась улыбнуться, вышло фальшиво. Как же она возненавидела улыбки по протоколу, прожив в Америке четыре года! В номере Яна скинула туфли на шпильках и босиком, в чулках, с наслаждением прошла по ворсистому ковру. Она не собиралась звонить родителям, она думала, что может набрать заветные цифры и позвонить в Петербург, но ничего не получилось. Яна несколько раз набирала номер до половины и клала трубку. Ему это не надо. Ему не нужны ее звонки и поздравления. Яна подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и отчетливо вспомнила встречу Нового года на улице Достоевского много лет назад. Красивое платье, кудри, все как и тогда, разве что стул не надо больше к окну подставлять – и так достает. И, да, она все такая же лишняя на празднике жизни.

– Все мы родом из детства, – пробормотала Яна. А еще подумала, что Алекс, наверное, был прав, когда предлагал Яне посетить психолога. А почему бы и нет? В Америке – это обычное дело! Но Яна не хочет, тем более американского психолога. Она сама во всем разберется, когда-нибудь потом. А пока наденет туфли, спустится в ресторан, выпьет еще шампанского и скорее всего, развеселится и станет такой, какой ее любит Алекс – легкой, смешливой. Никакой другой ее Алекс не любит, потому что он расчетливый американец, а зачем тратить деньги и время на человека, который грустит или пестует свои комплексы? Поэтому ей только и остается быть легкой и смешливой, никак иначе. Бросив взгляд в зеркало в лифте, Яна осталась довольна своим отражением и в зал вошла почти веселая, подумав о том, как же хорошо, что на свете есть шампанское.

Родители уехали ближе к лету, потому что возникло много проволочек, связанных с документами. Яна не помнила эти дни. Спустя годы, она не переставала удивляться, что такой важный этап ее жизни полностью стерся из памяти, будто ненужный файл из компьютера удалили. А, может, так оно и было – защитная реакция, форматирование памяти, обычное дело.

Яна очень боялась бабушку, да и бывала у нее до переезда всего два раза – в три и пять лет. Папа не любил ездить в деревню и в отпуск они отправлялись на Черное море, а один раз на Балтийское, где Яне очень понравилось, потому что море было мелким и можно было зайти далеко-далеко, а вода при этом была по колено. На новогодние праздники родители Яны вместе с ней однажды ездили в пансионат в Карелии, но в основном оставались в Ленинграде и приглашали друзей – у них, у одних из немногих в то время была отдельная квартира. Яна неизменно радовалась, будь то пансионат или гости и понятия не имела о том, что следует ездить и навещать бабушку, которая живет всего лишь в шестидесяти километрах от Ленинграда.

– Как мы отправим к ней ребенка на неопределенный срок? Она же ведьма! – примерно такую реплику услышала Яна от папы, в очередной раз стоя в темном коридоре босиком, и замерзая на холодном линолеуме. Про ведьм Яна мало, что знала, но в некоторых книжках и сказках они встречались, поэтому девочка попыталась восстановить в памяти какие-то иллюстрации и поежилась – неприятные создания эти ведьмы! Но при чем тут ее бабушка? Разве существуют ведьмы где-то еще, кроме как в детских книжках, со страшными картинками? В ту ночь Яна вернулась в свою комнату, в свете лампы нашла одну из книг и начала листать ее. Ведьмы заманивают в лес маленьких девочек, чтобы зажарить и съесть. А еще у них в доме по стенам и под потолком висят мыши, крысы, а то и змеи. И выглядят ведьмы не лучшим образом – страшные, скрюченные, на носу бородавка, а уж пальцы какие – только и ждут, как схватить маленькую несчастную девочку! Яна попыталась вспомнить бабушку, но почему-то не смогла. В ту ночь она так и не уснула, ворочалась, думала, плакала, успокаивалась ненадолго, обнимая большого плюшевого медведя, снова плакала, а к утру пришла для себя к твердому выводу – родители ее предали и взывать к ним бесполезно. Раз бабушка ведьма, то так тому и быть, и выходить из сложившийся ситуации ей придется самой.

Бабушка жила на окраине деревни, ей принадлежал довольно внушительный участок земли, а сразу за ним начиналось кладбище. Все остальные дома стояли значительно дальше – деревенский суеверный народ не желал лицезреть у себя под окнами погост, а бабушке, казалось, было все равно. Яну привезли в конце мая с большим количеством вещей, но основное оставили в квартире на улице Достоевского, и Яна очень от этого страдала. Почему-то мама считала, что брать все-все ее книги к бабушке вовсе не обязательно, сложила их в коробку и убрала на антресоли. Спасибо, что не выбросила!

Яна наблюдала за этим мрачно и отстраненно, сжимая лапу плюшевого медведя. Большая часть игрушек отправилась к книгам, а затем мама с сомнением посмотрела на медведя и спросила с извиняющей улыбкой.

– Его тоже уберем? Слишком он большой, зачем его брать с собой?

Но Яна так на нее посмотрела в ответ, что мама согласно закивала и приступила к упаковке собачек, белочек и зайчиков, приговаривая о пыли и грязи, которых так много в городе, а в целлофановых пакетах зайчикам будет лучше, чем так. Яна сжимала руку медведя и с горечью задавалась вопросом – неужели мама ничего-ничего не понимает? Вот и медведя хотела убрать. А он же друг, который ее никогда не предаст! Не уедет в Америку. Впрочем, медведь в Америку все же попал, много позже, вместе с Яной. Она даже в чемодан его класть не стала, так и несла в руках, на радость первому мужу и стюардессе. Впрочем, клиент платит, клиент волен делать все, что ему хочется. В рамках конечно. Можно вашего мишку на полку с ручной кладью? Ах, нельзя? Ну ладно, ладно, пусть сидит на руках. Тем более миниатюрная Яна вполне могла разместить на своем кресле медведя без ущерба для обоих. Понимающая улыбка стюардессы. Хотя скорее заученная, а не понимающая. Хорошо хоть пояс для инфанта не предложили медведю! Яна хихикает медведю в макушку, муж говорит о чем-то, наверное, очень важном. Муж умный и правильный и всегда знает, как должно быть, а еще все-все просчитывает. Яна так не умеет. Поэтому он продолжает о чем-то рассуждать – навсегда уезжают из России, исторический момент – а Яна сжимать своего медведя, смотреть в иллюминатор и мысленно прощаться с Артемом. Обнимать медведя и прощаться. При чем тут медведь и Артем? Но обнимая медведя, ей неизменно становилось легче, и боль от разлуки с Артемом смягчалась. Но это было много позже. А сейчас восьмилетняя Яна сжимала лапу своего плюшевого друга, как последнее связующее ее с прошлой жизнью звено. С жизнью на улице Достоевского, где прошло ее детство, и были первые два класса школы, где была семья, многочисленные праздники, гости, Черное и даже Балтийское море. Жизни, которой больше не суждено было повториться.

– Ну, раскладывай давай уже вещи! Не буду же я делать это за тебя! – бабушка строго взглянула на Яну. Та поспешно пошла к чемоданам, раскрыла один из них, встала на колени и начала перебирать свои юбки, платья, колготки, недоумевая – как раскладывать, куда? Родители хотели привезти ее заранее, но бумажная волокита, как и упаковка вещей с собой в США, затянулись до последнего дня и в итоге папа привез Яну к бабушке накануне отлета, а мама и вовсе не смогла поехать – скомкано попрощалась с ней, сажая в машину. Яна и медведь не обиделись, просто в очередной раз удивились – как же так? Разложить вещи папа не помог, быстро все разгрузил, занес в дом, что-то сказал бабушке, попрощался с Яной и отбыл на чужой машине, потому что свою уже продали – зачем ей стоять в гараже, если они уезжают навсегда? Гараж, впрочем, тоже продали. А с вещами и квартирой суеверно расставаться побоялись, да и не так это просто и быстро. Решили когда-нибудь потом.

Яна не привыкла раскладывать вещи на чужой территории, она вообще не знала, как это делается, потому что этим всегда занималась мама Неля. Медведь сидел рядом на полу и абсолютно ничем не мог ей помочь, хотя Яна смотрела на него растеряно и даже вопросительно.

– Вот твои полки, – показала бабушка на выделенное место в шкафу, – Думаю тебе хватит.

У бабушки дома не было крыс или змей под потолком, чего так опасалась Яна. И она была очень приятной, если не сказать красивой – никогда девочка не видела, чтобы женщины такого возраста выглядели настолько молодо! Кажется, у бабушки почти не было морщин. А волосы были золотистые, совсем не седые и к тому же длинные, носила их бабушка в косе, а вовсе не закалывая в пучок, как многие ее ровесницы. В первый момент Яна невольно залюбовалась бабушкой, а та оглядела ее чуть насмешливо и немного вопросительно, а еще оценивающе и, похоже, оценила положительно.

– Медведя своего можешь здесь разместить, – бабушка кивнула на глубокое кресло, что стояло в углу и, было похоже, что им никто не пользовался. Бабушка сказала так, будто медведь был живой, и Яна была ей за это благодарна, даже улыбнулась неуверенно и застенчиво, но все-таки улыбнулась впервые с того момента, как покинула их квартиру. Медведю кресло понравилось, Яна несколько раз любовно поправила его, чтобы было удобно, а потом вернулась к вещам. В бабушкином шкафу она пыталась занять как можно меньше места, хотя вещей у нее действительно было очень много, несмотря на то, что мама Неля оставила часть в квартире, что-то выбросила, а остальное раздала знакомым. Да, в той, другой жизни, мама Неля действительно баловала ее! И шкаф у Яны был собственный. Как и комната. Впоследствии она не раз раскладывала вещи, то у первого мужа, то у Алекса, то в разных отелях и везде старалась занять как можно меньше места, потому что это были не ее шкафы, не ее комната, не ее жизнь, даже в огромном двухэтажном доме Алекса.

В первую ночь Яна почти не могла спать – бесконечно думая о том, что совсем недалеко находится кладбище, которого она боялась до мурашек. Дрожа и обнимая медведя, Яна шептала себе, что там мертвые и ничего страшного в этом нет. Что они могут сделать? А к утру к ней пришел бабушкин серый кот, не черный, как полагается иметь ведьмам, а серый, в черную полоску, он лег рядом и начал довольно мурлыкать. Яне стало намного легче, она погладила кота, обняла одной рукой его, а другой медведя и наконец-то смогла уснуть крепким, детским сном.

Позже Яну всегда любили кошки, разные, даже самые строптивые, уличные, не дающие другим подойти к себе, а не то, что гладить. Все они к Яне бежали сами, ластились и были абсолютно счастливы, когда она трепала их за ухом или гладила по спине. Яна и сама любила кошек всей душой, однако этот серый кот, который пришел и смог успокоить, остался с ней навсегда, и впоследствии Яна неосознанно тянулась именно к таким серым, беспородным, хотя ее знакомые предпочитали персов, британцев и входивших в моду сфинксов. Кошки находили Яну, выделяли из толпы, появлялись из неоткуда, жмурились, смотрели на нее и в очередной раз давали понять, что она не такая, как все.

Не такая, как все

– Иди, погуляй, тут много детей твоего возраста, – сказала бабушка Яне во время завтрака, после той самой бессонной ночи.

Девочка послушно кивнула, поспешно доела, совершенно не чувствуя вкуса, чтобы не рассердить бабушку, а также чтобы как можно скорее избавиться от вида кладбища прямо за окном кухни. Оно было не то чтобы близко, но Яна же знала, что кладбище там есть! И уже одной этой мысли было достаточно для того, чтобы бояться.

В первый свой день в деревне Яна постаралась нарядиться красиво – белое платье с воланами, расшитое бусинами и цветами – аккурат для снежинки на новогоднем утреннике, мама бы никогда не разрешила надеть его просто так, да еще и в деревне! Но бабушке, кажется, было все равно, а Яне хотелось иметь хоть какие-то преимущества того, что мамы больше рядом нет, так почему бы не платье, не белые гольфы, не туфельки на маленьком каблучке, так похожие на настоящие, взрослые, выходные туфли! Свои рыжие длинные, почти до пояса, волосы, Яна не стала заплетать в косу, а распустила. Обычно мама не разрешала ей подобные вольности, разве что на утренники и праздники, но мамы больше рядом нет, и сейчас Яна сама решает, как ей выглядеть. Хочет она праздник прямо сегодня, пусть так и будет! Все это делало Яну если не довольной и счастливой, то хотя бы более или менее примеряло с окружающей действительностью. Почему бы и нет? Тем более сегодня первый полноценный день на новом месте, она наверняка познакомится с какими-нибудь обычными детьми и напрочь забудет о том, что живет у бабушки, которая выглядит совсем не как бабушка, а дом ее, пусть самый обыкновенный без крыс и змей, находится рядом с кладбищем. С мыслями о мальчиках и девочках ее возраста, Яна шла по деревне, совершенно не замечая взглядов местных жителей, которые были направлены на нее – откуда и каким ветром занесло сюда этого белого лебедя? В светлую одежду в деревне не одевался никто, тем более дети. Яна шла и никого не замечала, пока не встретила компанию ровесников, напротив которой приостановилась. Дети – две девочки и два мальчика в шортах, перепачканных футболках и с разбитыми коленками, стояли на обочине и подозрительно разглядывали незнакомку. Яна попыталась улыбнуться, но дети, кажется, были настроены совсем недружелюбно.

– Это Гальки-колдуньи внучка! – шепнула одна из девочек и сделала шаг назад. Зато мальчишки тут же вышли вперед, скрестили на груди руки и презрительно оглядели Яну с головы до ног.

– Эй ты! Подойди-ка сюда!

Инстинкт самосохранения подсказывал девочке, что лучше уйти от этой компании как можно быстрее. Однако ей так хотелось пообщаться хоть с кем-нибудь в этой деревне, что она невольно сделала шаг навстречу детям. Может у них так принято относиться ко всем незнакомым? А пообщаются, подружатся и все будет хорошо? Яна продолжала неуверенно улыбаться.

– Ты Галькина внучка? – мальчишка указал на тот конец деревни, откуда пришла Яна. Она кивнула в ответ, отметив про себя, что довольно странно слышать от мальчика ее возраста «Галька» по отношению к пожилой в женщине, которой являлась ее бабушка.