Метро 2033: Уроборос

Метро 2033: Уроборос
Светлана Александровна Кузнецова

МетроВселенная «Метро 2033»
«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду!

Когда-то Влад жил на Фрунзенской и не желал никуда уходить. Но чтобы выжить, ему пришлось сбежать во тьму. Блуждания по едва не оборвались расстрелом на территории Ганзы, а затем судьба закинула его на заброшенную Нагатинскую.

На перегоне между Нагатинской и Тульской, всегда считавшемся безопасным, начали пропадать люди. Пришлый сталкер втягивает Влада в охоту за кровожадным мутантом. Только никто не знает, чем все обернется и кто на кого будет охотиться на самом деле…

Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году.

Светлана Кузнецова

Метро 2033: Уроборос

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Автор идеи – Дмитрий Глуховский

© Д. А. Глуховский, 2018

© С. А. Кузнецова, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

***

«Любителям жанра «постап» Светлана Кузнецова известна как автор «сталкерских» романов, наполненных загадками и квестами. Тем интереснее было взглянуть, как она освоится в нашей Вселенной Метро. Считаю, с задачей Светлана справилась блестяще. Книга держит в напряжении до последней страницы и заставляет задуматься о многом».

Дмитрий Глуховский

Цикличность

Объяснительная записка Анастасии Калябиной

Люди рождаются, растут, взрослеют, стареют, умирают. Издревле человек задумывался о том, что в мировом порядке заложена некоторая цикличность. Время вообще описывали по-разному, одни считали, что все заранее предопределено, и мы проживаем написанный сценарий, другие верили, что будущее предугадать невозможно и его мы создаем сами. Мне лично ближе всего версия о цикличности времени. Она ассоциируется у меня с космосом, с галактиками – их зарождением, вращением, гибелью. Мы рождаемся, умираем, на наше место приходят другие. Даже на уровне жизни можно проследить некоторую цикличность – «В жизни все повторяется дважды, Но в виде трагедии только однажды…» – писал Шекспир. Впрочем, можно найти высказывания и подревнее. Уроборос – символ, авторства которого мы не знаем. Его находят в совершенно разных местах, на разных континентах. Совершенно разные культуры задумывались о том, что мир цикличен.

Мы засыпаем и просыпаемся изо дня в день, вдыхаем и выдыхаем воздух, – совершаем множество монотонных действий, которые замыкаются сами на себе. Как уроборос.

Лев Гумилев создал теорию эволюционной пассионарности, по которой жизнь этноса тоже циклична. И в принципе жизнь человечества – цикл. Возможно, много-много тысяч лет назад, на Земле уже кто-то существовал. Тот народ мог придумать оружие и посильнее ядерного – а почему бы и нет? Мы же не знаем.

Возможно, мы рождены, чтобы что-то понять и перейти на новый уровень, а если не поймем – родимся заново, вся Земля переродится. И уже наши айфоны будут находить в культурных слоях и новые земляне будут гадать, зачем же это было нужно? Может, это таинственные люди создали, чтобы по воздуху переносить свою речь? А может его подкладывали в задний карман штанов, чтобы было удобнее сидеть на… как их? Skameykah.

А что будет с теми, кто выжил в Метро? Они же поднимутся на поверхность, они создадут новую расу людей и их потомки будут слагать легенды о людях, живших под землей. Как нам родители рассказывают об Адаме и Еве. Все в этом мире быстро забывается, особенно быстро забывается горе. Страшные чудища, мутанты, возродятся в сказках для детей, и будут они уже не такие реальные и вскоре совсем превратятся в сказку.

Уроборос – символ жизни и смерти, символ бытия как такового. Он – символ этого романа и символ всех других, потому что все равно вы закроете последнюю страницу прочитанной книги, и возьмете с полки следующую. Пока не выйдете на новый уровень. Я так думаю. А вы?

***

Там, где обитает немало тварей, способных манипулировать человеческим сознанием, следует научиться включать разум и пользоваться им постоянно: спрашивать самого себя, действительно ли твои ощущения и чувства истинны, хочешь ли ты именно того, к чему стремишься. И уж если тебе все равно, куда идти, просто ноги переставляешь, – беда. Пора поворачивать в противоположную сторону. Поначалу постоянно размышлять непривычно, лень, изрядно утомительно и даже больно и страшно, но иначе никак. Именно разум делает человека человеком.

    Вырин С. А. Сталкер Кай.

Часть I

Глава 1

Мерно потрескивал огонь, тихо переговаривались друг с другом Миха и Глеб, и спать хотелось просто невыносимо.

– Вот так и живем, Симка, да? – отвлекшись от беседы с приятелем, спросил Миха.

Влад поморщился и потер переносицу. Владлен Симонов – для жителей Ганзы это имя действительно звучало странно и, пожалуй, даже вызывающе. Ладно, черт с ним, с его полным именем. Отправляясь с группой энтузиастов-первопроходцев возрождать заброшенную станцию Нагатинская, он сразу же сказал, чтобы звали или Владом, или Симом, и никак иначе. Вроде, даже согласились (а уж как его именовали за глаза, он даже предполагать не хотел), но превращать часть фамилии в какую-то кличку – это уж слишком!

Владлен Симонов – звучало гордо и красиво, но только пока он жил дома, на станции Фрунзенская. Между прочим, очень неплохо жил, пусть и не богато. Да он, вообще-то, и не представлял, как это – действительно богато жить. Ну, а раз так, то и не сокрушался по поводу бедности и того, что ганзейцы скоро жиром обрастут и дохнуть от переедания станут, хотя на Красной линии еда по карточкам. Главное, на Фрунзенской его любили и всегда относились радушно, а ведь у Влада не имелось ни одного родственника, не помнил он ни отца, ни матери.

Мальчишкой подкармливали вроде бы абсолютно чужие люди, и никто не гнал. Потом, когда подрос, старался помогать им по мере сил. Каждому по потребностям, от каждого по способностям – так звучал древний девиз, который начальник станции старательно воплощал в жизнь с одобрения руководства Красной линии. Станция располагалась между Парком Культуры и Спортивной, не приходилось ни отбиваться от осаждающих ее толп мутантов, ни бороться с Ганзой. Жили неплохо. По крайней мере, Влад верил в это, остальные же – те, кто втайне злился и ненавидел существующий порядок – могли и дальше жить с этими своими мыслишками за душой, копить яд, которым рано или поздно сами же и отравятся.

Фрунзенцы жили одной большой семьей, никто не пытался припрятать для себя кусочек посытнее или воровать (хоть и болтали всякое, Влад ничего такого не замечал). В этом они очень сильно отличались от ганзейцев, которые, казалось, за лишний патрон удавятся или удавят соседей. Заместитель начальника станции Фрунзенская шутливо называл Симонова «сыном полка» и рассказывал сказки – еще довоенные. Какие из них основывались на реальных событиях, а какие породило живое воображение Василия Петровича, распознать не выходило, но интересно было все равно. Так же завораживали все мифы и атрибутика Красной линии. Детство Влада смело можно было назвать счастливым.

День, когда на станцию пришли фашисты, стал для него поистине черным. Никто никогда не упоминал при нем, что эти твари о двух ногах в людском обличии крадут людей. Сокрушались только – это ж надо, что повылезло в стране, победившей Гитлера.

Влад еле переставлял ноги в окружении фашистов и мечтал, как вырвет у ближайшей к нему гадины автомат и перестреляет всех к такой-то матери. И ничего внутри у него даже не шевельнется. Не могло быть к фашистам сочувствия. Бабка Поля, у которой парень иногда ночевал, говорила, что в нынешней нелегкой ситуации людей убивать нельзя, мол, выродятся ведь совсем, и так их уже осталось с гулькин нос. Однако Влад, пока шел неизвестным для себя туннелем, понял: фашисты и люди отныне для него – понятия разные. Не люди они, а твари – хуже любого самого отвратительного мутанта!

Впрочем, над Симоновым и еще парой мальчишек (тоже круглыми сиротами) они не издевались, даже не забывали кормить и давать воду. Говорили о ком-то, в шутку (а может, и взаправду) называемом доктор Менгеле, к которому захваченных и вели. Смеялись, подначивали пленников, обещали счастье и сытость, карьеру в будущем. Имя вызывало у Влада неприятие на каком-то глубинном уровне. Каких только ужасов он себе не выдумал, тем более, никогда на живость воображения не жаловался. И решил: лучше пусть его какой-нибудь мутант сожрет, чем дойдет он до Чеховской, Пушкинской и Тверской, где и обосновался Четвертый Рейх.

В туннеле фашисты больше по сторонам глазели, чем за пленниками следили, логично рассуждая, что никуда те не денутся, а сбежать побоятся. Улучив момент, Влад шмыгнул мимо ближайшего фашиста в ответвление туннеля, а потом бежал, не разбирая дороги, полностью отдавшись страху и какому-то странному ощущению. Все казалось, будто двигается он в правильном направлении, главное – не останавливаться, не оглядываться и молчать, вести себя как можно тише, ни в коем случае не отвечать на крики за спиной. Фашисты орали, называя ненормальным, приказывая вернуться, грозя мучительной смертью – ничто парня не трогало, не желал он слышать. Мало ли, какие звуки издают твари? Пусть себе орут.

Позже, вспоминая, он не понимал, откуда взялась у него эта уверенность, упорно гнавшая сквозь туннель. А ведь у Влада с собой не имелось ни воды, ни еды, ни даже источника света. В туннелях же мгла – глаз выколи, но ему казалось, будто вовсе не темнота вокруг, а сумрак, и, что особенно странно, ответвления и развилки он действительно видел четко и ни разу на стену не наткнулся. Так и вышел к людям (хорошо хоть, не пристрелили сразу!), на станцию Добрынинская.

Светлее, чем дома. Красиво: арки дугами, мрамор светлый, а у путей – красный. Вроде, и похоже на родную Фрунзенскую, а все-таки не то совершенно. Ганза. Умудрился Влад даже не на радиальную попасть, а прямиком к врагу.

Здесь его первым делом подняли на смех. Потом еще с полгода попеременно обзывали то Лениным (из-за имени, разумеется), то вождем пролетариата, то просто красной сволочью. Да и до сих пор продолжали зубоскалить, пусть и меньше и, в основном, в спину (не потому, что стал среди ганзейцев своим, а просто очень скоро научился бить, не раздумывая о целесообразности драки и об ее последствиях).

Влад потер переносицу и уставился на Миху почти враждебно. Если бы не дозор, в котором они торчали вот уже часов восемь, не преминул бы пару оплеух отвесить за это «Симка». Спустишь раз-другой, а потом прилепится и пойдет гулять промеж людей – поздно горевать и исправлять будет.

– Спишь уже почти, да? – не разглядев на его лице и намека на кровожадность, спросил Миха и душераздирающе зевнул. – Это потому что ноябрь.

– А тебе не все ли равно – под землей? – вздохнул Симонов, вглядываясь в черный зев туннеля, простирающегося по правую руку от него. По левую, в сторону станции Нагатинская, уходил практически такой же, но свой, безопасный, хоженый-перехоженный.

Ни с той ни с другой стороны не слышалось и не просматривалось ничего подозрительного. Влада это только радовало, в отличие от его спутников, которым хотелось приключений, проявить себя и, разумеется, выйти из всех передряг героями и спасителями родной станции. Иногда Симонову казалось, будто в группу с этими двумя его записали лишь потому, что хоть кто-нибудь должен же исполнять свои обязанности.

Все трое были ровесниками, но на Влада в свое время свалилось слишком многое. Он попросту не умел точить лясы на протяжении всей вахты, вперившись в костер и попивая кипяточек из чайничка. Хотя бы изредка он прислушивался и приглядывался: не крадется ли к ним какая-нибудь жуткая кровожадная тварь. Тем более, что они ждали с Тульской довольно большую группу, которая вот-вот должна была подойти. Вооруженным сопровождающим явно не нравилось пренебрежительное отношение дозорных северного туннеля к их непосредственным обязанностям, и за словом они обычно в карман не лезли.

Наблюдая исподволь за приятелями, Влад подозревал, что причина такого их отношения к своим обязанностям и к жизни вообще – в том, что и Михе, и Глебу посчастливилось жить в полных семьях, где с них разве что пылинки не сдували. Влад повзрослел гораздо раньше, поскольку был круглым сиротой, да еще пришлым, и потому крутился, как мог. А еще он слыл приемышем сталкера, от которого и наслушался баек – о якобы безопасных туннелях, откуда вдруг приходила смерть, и о нерадивых дозорных, из-за которых вымирали целые станции.

– Мне, может, и до одного места, какая там, – Миха посмотрел вверх, – погода стоит, а организму-то – нет. Мне матушка рассказывала, будто раньше, до войны, даже специально время переводили.

– Куда? – усмехнулся Глеб. – Это ж время. На кой его куда-то переводить?