Черная птица ревности

– Далековато… На окраине живете?

– Да… На улице Летчика Симоняна.

– И сколько же времени ехать до института?

– Минут двадцать, двадцать пять…

На этом разговор иссяк. Преподаватель и студентка пошли вдоль здания института рядом, и Майя судорожно пыталась придумать какую-нибудь тему, которая была бы интересна взрослому мужчине, серьезному преподавателю, химику. Ничего умного в голову не приходило. Неумного тоже. В голове был полный вакуум, торичеллева пустота…

– А вы, Романова, в какой школе учились? – неожиданно спросил Иващенко.

Майя ответила, и разговор потек почти непринужденно, поскольку оказалось, что Константин Эдуардович уже давно отметил высокий уровень знаний студентов, которые приходили в институт из этой школы. Майя взахлеб принялась рассказывать преподавателю о своей классной руководительнице Ираиде Степановне и о дружном классе, который составил костяк их институтской группы. Иващенко задавал вопросы, что называется, по теме, и девушка почти совсем раскрепостилась. Преподаватель казался ей уже чуть ли не ровесником.

Дом, в котором жил химик, действительно расположился недалеко от института, в соседнем квартале. Это было старое здание в стиле сталинского ампира: с колоннами возле каждого подъезда и с лепными украшениями по фризу, выполненными в виде пшеничных снопов, увитых лентами. Майя, которая жила в обычном кирпичном доме без особых украшений, чуть не задохнулась от восторга. Конечно, доцент Политехнического института и должен жить не абы в каком, а в особенном доме. Вон, в стенах лестницы какие интересные ниши, а ступеньки сделаны из какого-то красивого дымчато-серого камня с темными прожилками.

– Это что, мрамор? – с восхищением спросила Майя.

– Нет, это гранит, но, согласен, очень красивого оттенка, – отозвался Константин Эдуардович. – В нашем доме семьи живут уже давно, почти нет приезжих жильцов, и потому так чисто. Бережем свою красоту.

– Здорово… А в этих нишах раньше что-нибудь стояло? Какие-нибудь статуи?

– Я уже ничего интересного не застал, но говорят, что раньше, до войны, в каждой нише стояла каменная ваза.

– А где же они теперь?

– Дом подвергся сильному разрушению от снарядов. Его восстанавливали. На вазы, скорее всего, решили не тратиться.

– Жа-а-а-аль… – протянула Майя.

– Конечно, жаль… – согласился Константин Эдуардович.

Квартира, которая находилась за внушительными, деревянными двухстворчатыми дверями тоже поразила Майю. Во-первых, своими размерами. Прихожая, которая открылась перед девушкой, была величиной с ее комнату. Бордюр под потолком был лепной, как и фриз на фасаде здания, и представлял собой переплетающиеся виноградные ветки с гроздьями ягод. Когда преподаватель провел Майю в комнату, у нее от восхищения самым вульгарным образом открылся рот. Она впервые видела камин. Не декоративный, не электрический, а самый настоящий. Она подошла к нему поближе и погладила руками его обрамление.

– А уж это точно мрамор… – уже без вопроса в голосе заявила Майя.

– Да, это точно мрамор, – согласился Иващенко. Майя почувствовала, что он улыбается и обернулась, чтобы успеть поймать ту самую улыбку. Ей это удалось. Константин Эдуардович смотрел на нее с самой широкой улыбкой на лице. Ямочки на щеках проявились в полной мере.

– И что, он работает, ваш камин? – опять задала вопрос Майя.

– Думаю, что можно его привести в порядок, и он заработает? – Иващенко продолжал по-доброму улыбаться.

– И что же вы не приведете?

– Дело в том, что эта квартира первоначально была очень большой, шестикомнатной. В ней во времена Сталина проживал какой-то большой партийный начальник, а потом ее разделили на несколько квартир меньшего размера и что-то повредили в дымоходе. Еще моя бабушка много раз просила деда кого-нибудь нанять, чтобы исправить, но у него до этого так руки и не дошли. Очень занятый был человек. А моих родителей камин вообще не интересовал. Ну а мне тоже как-то не до этого было… Единственное, что я удосужился сделать, так это восстановить разрушившуюся пилястру, а то было некрасиво…

– Пиастру? – переспросила Майя.

Иващенко раскатисто рассмеялся и ответил:

– Нет! Пиастры – это испанские серебряные монеты. Они, похоже, уже вышли из обращения в Испании. А раньше их, вроде бы, очень любили пираты! А пилястры… Это вот эти… как бы… полуколонны… Посмотрите, Майя!

Константин Эдуардович подошел к камину и показал на обрамляющие его мраморные выступы из стены.

– Вот эта, правая пилястра, почти совсем выкрошилась почему-то. Пришлось здорово потратиться, чтобы восстановить. Трудно было мастера по мрамору найти, да и сам материал не из дешевых.

Майя уважительно осмотрела восстановленную пилястру, потом показала на черно-белую фотографию, которая стояла на каминной полке. На ней была изображена красивая женщина с гривой пушистых волос и проникновенными светлыми глазами.

– Это ваша мама? – спросила она.

– Нет, это моя бабушка, – ответил Иващенко.

– Красивая…

– Да, она была необыкновенно красивой женщиной, но не очень счастливой… Впрочем, это дела только нашей семьи. Я сейчас найду для вас учебник…

Константин Эдуардович подошел к огромному книжному шкафу, открыл стеклянную дверцу, украшенную золотистыми завитками, и стал искать нужную книгу. Несколько уязвленная и разочарованная, Майя осторожно опустилась на краешек кресла возле камина. Она-то уже почувствовала себя допущенной к жизни преподавателя, такой же особенной и необыкновенной, как лепнина на потолке и настоящий камин, отделанный мрамором, а ее как-то уж очень жестоко поставили на место: пришла за учебником, так его и жди, нечего лезть туда, к чему далеко не всех допускают.

Иващенко наконец нашел нужный учебник. Он был очень толстым, в потрепанной обложке и листами почти коричневого от старости цвета. Любовно огладив его ладонью, Константин Эдуардович повернулся к Майе и проговорил:

– Вот. Это то самое пособие. По нему, представьте, учился еще мой дед, а я… – Преподаватель перевел глаза от учебника на девушку, сжавшуюся в кресле, и осекся. Он подошел к ней поближе и спросил: – Что такое? Что с вами случилось? Почему… потухли глаза?

Лучше бы он не задавал ей таких вопросов. Лучше бы просто дал учебник и назвал срок, к которому его надо было вернуть. Тогда все, наверно, обошлось бы. Майя попользовалась бы этим пособием, сдала бы на отлично химию в летнюю сессию, а на втором курсе вообще выбросила бы из головы доцента Иващенко, которому нечего было у них преподавать. Но он задал свои вопросы. Они были сказаны таким участливым голосом и сопровождались таким сочувствующим взглядом, что Майя вдруг неожиданно для себя разрыдалась.

– Да что же это такое? Что произошло? Что случилось? – повторял и повторял преподаватель, отложив учебник и присев перед девушкой на корточки. – Я что-то сделал не так? Я сказал что-то не то?

Майя не могла бы объяснить, почему плачет, поскольку глупо плакать от того, что полузнакомый человек не захотел поговорить с ней о своей бабушке. Он и так много для нее сделал: привел в красивый дом, рассказал про пилястры и нашел редкий учебник, а ей, получается, этого мало. Ну почему ей этого мало?

Иващенко очень легко коснулся ее руки и сказал:

– Ну, вот что… Давайте-ка попьем чаю! Горячего! У меня, знаете ли, есть ватрушка! Да! Вчера купил, но так и не попробовал. Забыл про нее, представляете! А сейчас вспомнил! Вы попьете чаю с ватрушкой, и вам сразу станет легче, вот увидите! – И он, оставив все еще плачущую девушку в комнате, вышел за дверь.

Первым желанием Майи было просто убежать от своего позора без всякого учебника. Потом ей стало стыдно. Она ведь сама на этот несчастный учебник напросилась, а теперь хочет сбежать. А как потом, после побега, ходить на лекции Иващенко? Как сдавать ему экзамен? Студентка Романова изо всех сил пыталась вообразить, как Константин Эдуардович в отместку за дурное поведение станет заваливать ее на экзамене, но у нее ничего не получалось. Картинки не было. Ее ведь на самом деле беспокоил вовсе не экзамен. А что ее беспокоило? Неужели все-таки сам Иващенко? Но это же ужасно! Потому что совершенно безнадежно…

Она уже не плакала, когда в комнату снова вошел преподаватель.

– Вам уже лучше! – обрадовался он и опять улыбнулся ей всеми своими чудесными ямочками на щеках. – Замечательно! А когда вы попьете чаю, вообще забудете про свои неприятности! Пойдемте-ка скорей!

Майя не могла не подчиниться.

Кухня Константина Эдуардовича была заставлена старинной мебелью, подобную которой девушка раньше видела только на картинках в журналах или в Интернете. Ей опять захотелось горько-горько расплакаться, но она все же заставила себя сдержаться. Чай уже был разлит в изящные чашки дымчато-розового цвета, по форме напоминающие венчики цветов. Рядом стоящая сахарница походила на собирающийся раскрыться бутон. Нарезанная на аппетитные куски румяная ватрушка лежала на блюде такого же необычного розового цвета. Его край был ажурен и тоже украшен крошечными бордовыми розочками, как чашки и сахарница. Даже чайная ложечка, которая лежала на блюдце Майиной чашки, была необыкновенной, судя по всему, серебряной, с витой, богато декорированной ручкой. Девушка на взяла ее в руки и не могла не сказать:

– Очень красивая… Я таких никогда не видела… У вас прямо-таки музейный сервиз! Такой удивительно розовый!

– Это тоже от бабушки с дедом осталось. Сервиз не окрашен в розовый цвет, а сделан из чешской глины. Она вот такого удивительного цвета. Даже на сколах этот фарфор нежно-розовый. Деду подарили… Давно… Я студентом тоже был в Чехии. Привез колокольчик. Будто специально сделанный к этому сервизу. Посмотрите! – И Константин Эдуардович достал с буфетной полки розовый фарфоровый колокольчик, украшенный такими же розочками, как и сервиз.

– Да! Прямо точь-в точь! – восхитилась Майя. Она покачала колокольчиком, и он издал тонкий мелодичный звон.

– Но это современная работа. Просто выполнена с фирменным рисунком фарфорового завода.