Аквариум. Рассказы

Аквариум. Рассказы
Светлана Мятлик

Порой сквозь тонкие стенки обыденного мира проступают странные тени и контуры, доносятся волшебные голоса, а ветер окутывает будоражащими запахами, которые мгновенно отправляют нас то ли в прошлое, то ли в неведомое будущее… И тогда мир становится глубже и сложнее: на улицы города наступает Снежное море, по сугробам парка бродят маленькие, совсем неприметные единороги, пеликаны взмывают в звездное небо с седоками на спинах, а в местной водонапорной башне поселяется печальный жираф… Рассказы для мечтателей всех возрастов.

Светлана Мятлик

Аквариум. Рассказы

Его время – Зима  

Он покачивался на ниточке, привязанной к балке на потолке, и с него каплями стекал крахмальный клейстер.

– Похож на свежеприготовленную мумию, – сказал Бо с его обычным ироничным смешком и пригнул голову, чтобы не задеть липкие ножки. – Я отказываюсь ночевать в одной комнате с этим страшилищем!

– Он только что родился! Ты тоже был не в лучшем виде, когда вылез на свет божий… – раздраженно ответила я. – Завтра у него появится платье и крылья, крахмал засохнет, он станет симпатичнее…

Утром я забралась на стремянку и потрогала тельце из папье-маше, качающееся под потолком: ватные ручки и ножки сморщились, крахмал застыл на вате прозрачными слезками. Марлевое платье, натянутое на бутылку тоже было готово, проволочный каркас для крыльев лежал на столе рядом с градусником и мандариновыми корками. Я потрогала свой лоб и чихнула. Даже если у меня температура, ангела нужно доделать сегодня: он такой голый и беззащитный, он просто взывает о помощи…

По радио читали "Голема", когда я натягивала на ангела хрупкое белое платье из застывшей марли и обтягивала крылья прозрачным целлофаном. Крылья начали трепыхаться еще прежде, чем я закончила свою работу.

– Еще ни глаз, ни рта, ни носа, а уже улетать собрался! – заворчала я, удерживая ангела за тонкую ногу. – Подожди, лицо нарисую!

С лицом пришлось повозиться. Сначала оно вышло довольно сносным, но уж больно походило на размалеванную масленичную куклу. Бабушка заметила, что очень "зловеще"… Я переделала, замазав Масленицу белой краской. Второй вариант вышел еще хуже – теперь уж точно, "зловещее" не придумаешь… Голем из радио свирепствовал, сопли не переставая текли из носа, а градусник, пипикая, неумолимо подползал к тридцати семи. Я стёрла третье лицо и обложила голову ангела новым слоем ваты. Вот, наконец-то, что-то милое: приветливые голубые глазки, маленький алый рот, два непонятных круглых уха – то ли кроличьих, то ли кошачьих (и зачем ангелу звериные уши?). Но ангел улыбается, улыбается – видно, понравилось! Я приклеила к лысой голове волосы из серебристой мишуры. Всё, готов, лети!

Ангел зацокал проволочными ножками по столу, зашуршал блестящими крыльями, протянул ко мне тонкие руки.

– Давай найдём для тебя подходящее место, – предложила я, и, подхватив ангела за талию, принялась расхаживать с ним по квартире.

– Может, возле зеркала? Или вот тут, в уголке? А хочешь под елку? Рядом с плюшевым медведем…

Ангел освободился от моих осторожных пальцев и стал кружить

по комнате, выискивая уютное местечко. Следующие несколько дней он перемещался с комода на шкаф, с полки на диван. Когда я уходила на работу, сонная и угрюмая, он провожал меня, зависая в уголке над корзинкой с расческами, и беззвучно обещал вечернее возвращение, теплую лампу и раскрытую книгу на пледе. Приходя домой, я заставала ангела за беседой с бархатным гномом, живущим в книжном шкафу, или, снимая пальто, ненароком замечала в зеркале, как он кружит возле ёлки и стирает пыль со стеклянных шаров.

По воскресениям ангел устраивался на спинке кресла и смотрел в окно на кормящихся снегирей. Пушистые алые шарики перекатывались по подоконнику, свистели и плевались кожурками от семечек. Потом взлетали, сверкнув белым пятнышком на хвосте, и усаживались на ветки шиповника, которые под их тяжестью наклонялись почти до земли. Ангел смотрел на оживленную возню птиц и вздыхал.

– Он хочет к ним, на волю, – сказал Бо однажды утром, разливая по чашкам кофе и мельком взглянув на загрустившего ангела.

– Нет уж, так не пойдет, мне будет слишком грустно без него, – обиженно ответила я и добавила в кофе еще сахару.

Но шли дни, и я поняла, что мне всё же придется отпустить ангела… Он начал хандрить. Больше не путешествовал по комнате, навещая гнома и плюшевого мишку, не наблюдал на кухне за бабушкиной стряпнёй, не маячил в коридоре по утрам. Вместе с кошкой он неподвижно сидел на спинке кресла и часами следил за порханием птиц.

Однажды в марте я открыла окно. Ангел вздрогнул, не веря, что я отпускаю его, а может, испугавшись холодного воздуха ворвавшегося в комнату с улицы. Он нерешительно потоптался на подоконнике, поднял ко мне своё удивленно-радостное ватное лицо и сделал маленький шаг… Ветер подхватил его фигурку и понёс над весенней улицей, полной синего мартовского света. Спустя несколько дней я видела его в компании снегирей, облепивших ветки старой березы: он казался очень довольным, и, кажется, научился так же поскрипывать, как поскрипывают все снегири и несмазанные дверные петли… Он был счастлив.

С тех пор каждую зиму, когда тёмные дни становятся невыносимыми, а губы забывают летние улыбки, ангел прилетает ко мне снова: он стучит в оконное стекло, окруженный любопытными птицами, белый среди алого, и я снова открываю окно и впускаю его в тёплую комнату, и ангел тянет ко мне тонкие руки и прижимается замерзшей щечкой к моей щеке. И все эти долгие, тёмные – тёмные, унылые дни он остается рядом, провожая меня по утрам на работу, прячась среди ветвей ели, роняя монетки в пироги и летая над нами, пока мы спим…

Не знаю, в каких странах он проводит весну и лето, и что по его поводу думают снегири, к стайке которых он прибился. Я же ничего не думаю, а только подкрашиваю его выцветшее лицо тонкой кистью и протираю целлофановые крылья, чтобы они по-прежнему блестели, как льдинки.

Весной он оставляет меня – на поруки Большому Бо, ярким дням, распускающимся листьям и витаминным таблеткам. Он надеется, что на них можно положиться. Но зима… Его время.

28 января 2008 года

Аквариум  

В комнате было душно, шумно, а воздух пропитался фруктовым запахом трубочного табака. Все спорили, потом смеялись, потом снова спорили, время от времени подливая в чашки крепкого чая и красного вина, которое оказалось на редкость вкусным и приятно кислило язык.

Я вышла в кухню за новой порцией кипятка, наполнила водой ещё не успевший остыть чайник. За ночным окном падал густой снег; большие, сросшиеся вместе снежинки медленно опускались на подоконник. Всё было странного зеленоватого цвета – и я поняла, что улицы накрыло волной снежного моря…

Я тихонько вернулась в прихожую, нашла среди вороха лохматых пальто своё, повязала шарф и вышла из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь.

Меня сразу же облепила тишина. Будто бы я оглохла на оба уха, или их заложило снегом. Но нет: из нашей комнаты с малиновой занавеской доносятся голоса и звон – кто-то задел колокольчики у двери. Там обычный мир – уютный и тёплый, мир домашней пещерки. А здесь, на улице, – аквариум…

Деревья стали кораллами: каждая, даже самая тонкая веточка покрыта крупными кристаллами снега. Между ветвями носятся стаи серебристых рыбок – кошки, все как одна побелевшие от снежного пуха, уселись кружком и с вожделением смотрят на рыбью игру.

Я иду, разрывая и подбрасывая носками ботинок тяжёлый нетронутый снег – дно аквариума. Машины – гигантские морские черепахи, мирно дремлют на обочинах, из снега проступают их обтекаемые панцири. Я единственная, кто знает об аквариуме, залившем наши улицы этой ночью. Я одна, кто видит розоватое небо, просвечивающее сквозь его стенки.

Мимо проплывает огромный марлин, слегка задев меня краешком изящного хвоста. Он плывёт вдоль улицы, заманивая меня за собой, всё дальше и дальше в заснеженные дебри незнакомого мира.

Провода низко нависают над землёй под грузом мокрого снега. По ним медленно передвигаются вереницы молчаливых моллюсков, иногда обрушивая вниз маленькие лавины.

Я иду по аллее, над которой с обеих сторон нависают желтоватые фонари. Они иногда движутся, плавно поднимаясь и опускаясь над кустами кораллов. Ведь фонари прикреплены к головам тёмных глубоководных рыб, задумчиво пасущихся у самого дна. Великаны сонно кивают мне, когда я прохожу мимо, и тени вокруг их лампочек дрожат и двоятся.

Меня обгоняет человек в чёрной куртке с надвинутым на глаза капюшоном. Он направляется в глубину парка, в руках у него удочка и пакет с чем-то блестящим. Приглядевшись, я понимаю, что это перламутровые пуговицы.

– Я к Памятнику иду, – говорит человек, обернувшись в мою сторону. – Там лучше всего клюёт… Сельдь и морской окунь. А пуговицы – по-моему, лучшая наживка в это время года. Я пробовал на ёлочные огоньки ловить – но так пустой и вернулся.

Человек улыбается, в лице его есть что-то рыбье.

Я пожимаю плечами и медленно бреду следом. Над куполами собора парят огромные медузы: их мерцающие тела по форме напоминают летающие корабли пришельцев, волны щупальцев облепили заснеженные нефы, некоторые щупальца дотянулись даже до кованых ворот ограды. Видимо, это медузы источают странное розоватое свечение, разлившееся по ночному небу…

Я не иду за рыбаком в глубину парка, а направляюсь к реке. Снег становится таким густым, что противоположного берега не видно, и заметённое ледяное поле теряется в крапчатой пелене. Группка детей с визгом и смехом катается с берега, используя вместо санок больших крабов и плоские половинки раковин.

– Кто вас отпустил так поздно на улицу? – спрашиваю я, поймав за рукав маленького мальчика, тянущего за клешню упирающегося краба. Мальчик не отвечает и смотрит на меня масляными тюленьими глазами. Девчонка в яркой шапке с помпоном подводит ко мне тройку необычайно крупных, с неё саму ростом, морских коньков, запряженных в деревянные санки.

– Возьми, покатайся! – говорит она и улыбается, показывая белые, чуть неровные молочные зубы.

Я с опаской гляжу на покачивающихся в воздухе морских коньков. Куда умчат меня эти причудливые создания: в неизведанные глубины снежного моря, где царит влажная темнота, и нет обитателей, и только холодные нити водорослей будут касаться моих щёк? Или они утащат санки далеко за пределы аквариума, на заповедный берег, где у причалов спят заснеженные лодки, а на скамейках каменной набережной карликовые белые медведи едят эскимо?

Я сажусь в санки, и коньки, хорошенько раскачавшись и помахивая прозрачными крылышками, трогаются с места. У меня нет поводьев, но коньки, кажется, сами знают дорогу – они везут меня обратно к дому. Санки быстро и почти бесшумно мчат меня по пустым улицам, снег взлетает из-под полозьев маленькими фонтанчиками. Я закрываю глаза и с удовольствием ощущаю на лице движение воздуха и робкое щекотание метели.

Сани останавливаются – мой подъезд. Я с сожалением покидаю насиженное место и слежу, как экипаж медленно и неуверенно трогается и ползёт к повороту.

Свет в кухонном окне так и горит – я забыла потушить его, когда уходила. Я смотрю по сторонам, стараясь хорошенько запомнить призрачный зеленоватый мир, раскинувшийся вокруг. Эх, взять бы что-нибудь на память…

На клумбе я замечаю большую раковину с открытыми створками. Я поднимаю раковину, стряхиваю с неё снег и проверяю, пустая ли она. Нежно-розовые створки раковины напоминают полуоткрытые губы, внутри темно и пусто…

Я ещё раз оглядываюсь, медлю на пороге, а потом захожу в тёплую, пахнущую кошками тьму подъезда.

В прихожей стоит туман – это переполненный чайник пыхтит и плюётся кипятком на плите, и тоненько, еле слышно пищит.