В поисках шестого океана. Часть вторая. Крушение

– Вам плохо, мистер Макалистер? – долетел до меня голос доктора Кейна.

– Пожалуйста, сделайте что-нибудь! – голос Алека был далеким и умоляющим.

Меня укололи, и мышцы расслабились. Все. Я лежала в луже собственной мочи. Глаза медленно возвращались на место, но Алека я так и не увидела. Я стремительно погружалась в темноту.

В этом мраке я больше всего боялась потерять рассудок. Заблудиться навсегда.

С тех пор доктор Кейн постоянно что-то колол мне. От этих уколов у меня начинались видения, и я уже не понимала, где реальные люди, а где вымышленные. Ко мне приходила Лора, молча сидела на краешке моей кровати. И она была реальнее доктора Кейна, который все время говорил и говорил о своем изобретении, но был полупрозрачным, и я видела все его мысли. И эти мысли были страшными. Они извивались в его голове, словно змеи, шипели и глядели на меня остекленевшими глазами.

Из этих мыслей я узнала, что меня передали под опеку государству. Я спросила у доктора Кейна, правда ли это? Он удивился моей осведомленности, но подтвердил это, добавив, что я смогу увидеть Джейн Келли, если буду вести себя хорошо. Но я знала, я чувствовала, что это неправда. Доктор Кейн уже решил внутри своей головы, что из его психиатрической клиники я не выйду никогда.

Его мысли плохо пахли. Даже воняли. И я вдруг уловила их направление. Они пахли смертью. Моей смертью.

Доктор Кейн боялся. Боялся, что кто-то узнает обо мне и его эксперименте, зашедшем так далеко. Он не успевал обрабатывать данные, которые получал, но вместе с тем ему уже было не остановиться. Он вплотную подошел к разгадке какой-то только ему ведомой тайны и очень спешил.

– Пожалуйста, не убивайте меня! – попросила я его однажды. Он посмотрел на меня ошалелыми глазами и сменил лекарство.

Я вовсе перестала говорить. Лекарства что-то сделали со мной. Я хотела сказать, но не могла. Это было на руку доктору Кейну, потому что Алек не отказался от встреч со мной. Пару раз ему показали меня привязанной к постели. Потом он настоял на врачебной комиссии, и мое состояние «стабилизировалось». Меня привезли в комнату свиданий на кресле— каталке. Алек вскочил мне навстречу, чуть не опрокинув стол, а я не могла двигаться. Совсем не могла. Я не чувствовала своего тела, а при малейшей попытке произвольного движения по мне прокатывалась болезненная судорога.

Мне хотелось кричать Алеку, как страшно мне здесь, как я боюсь потеряться в лабиринтах сознания:

«Пусть я буду твоей, но я останусь собой! Я буду для тебя кем ты захочешь: женой, любовницей, служанкой, рабыней. Я буду ползать на коленях, целовать следы твоих ног, только не здесь! Пожалуйста, забери меня отсюда!»

Мысли проносились в моей голове стремительным потоком, но я ничего не могла произнести, язык не повиновался мне. Я даже не могла дать знать Алеку, что слышу его, что понимаю.

Алек долго вглядывался в мои глаза и просил:

– Ответь мне, милая. Хотя бы закрой глаза.

Но даже веки не слушались меня.

Отчаянье нахлынуло новой волной, и я почувствовала, как из моих глаз по щекам потекли потоки горячих слез. Алек взял мое лицо в свои ладони и приблизил к себе вплотную. Сквозь пелену слез я видела его глаза: золотистую радужку с темными пятнышками. Видела, как «дышат» его зрачки. Несмотря на слезы, а может благодаря им, зрение сделалось таким острым, что мне казалось, еще немного, и я разгляжу хрусталики его глаз. И тут у меня получилось:

– Про… шшуу… – прошелестела я на выдохе, и сама не узнала свой голос. Вторая попытка заговорить полоснула по горлу горячей судорогой, из меня вырвалось горячее шипение.

– Спа… сси…

Алек, внимательно смотревший в мои глаза, неожиданно едва заметно кивнул и прошептал:

– Я понял, моя богиня!

Сейчас я прощала ему все: и «богиню», и целование пальцев, и свое лицо в его ладонях. Он понял! Он вытащит меня отсюда!

Я не могла закрыть глаза и видела то стены, то потолок. Два санитара опять привезли меня на каталке в комнату с черным потолком. Может быть, он не был черным, а темно было в моих глазах.

Один из санитаров наклонился ко мне.

– Смотри-ка, таращится! – воскликнул он и помахал ладонью перед моим лицом. Изображение смазалось.

– Как думаешь, они что-то понимают? – снова заговорил он.

– «Понимают», «не понимают» – нам-то что? – бубнил второй. – Знай себе, катай.

– С такой я и сам бы не прочь покататься, – размышлял первый. – Смотри какая. Свеженькая.

Рубашка была откинута, незнакомые руки принялись торопливо трогать и ощупывать мое тело. Они бесцеремонно и беспорядочно двигались по моим бедрам, животу, груди. Заскорузлые пальцы теребили соски.

Я чувствовала их прикосновение, но не испытывала стыда.

– Ух, какая! Прямо сейчас кончу!

– Брось ты это дело, – с сомнением в голосе сказал второй. – У этой куклы жених вроде как из федералов. Снасильничаешь ее – самого вот так катать будут.

– Да ну, – в голосе первого слышался азарт. – Кто же узнает? Ты, что ли, болтанешь?

– Дурень ты, – голос второго стал удаляться. – Здесь камеры стоят, пишут все. В угол, вон, посмотри!

Из первого санитара посыпалась отборная брань, но мое тело оставили в покое, его вновь прикрывала рубашка. В комнате осталась только я.

Камеры, конечно, стояли. И одна из них была направлена прямо на меня. Но красный огонек сейчас не светился, и значит, камера не записывала. Второй санитар не мог этого не знать, но почему-то соврал.

И я была благодарна ему за это.

9. Рай

Я не знала, когда и куда меня перевезли. Некоторое время было трудно дышать и сознание уплывало. Я чувствовала тряску, ускорение, давление, толчок. Словно я находилась в кузове грузового автомобиля и болталась там, как мешок.

В новом помещении санитаров не было, только доктор Кейн. Он почти постоянно сидел рядом со мной и что-то записывал в своем ноутбуке. Светил мне в глаза острым лучом фонарика, следил за приборами и все стучал и стучал по клавиатуре.

Скоро мое сознание очистилось настолько, что я могла говорить. Могла, но уже не хотела. В клинике я плакала от невозможности задать вопросы, а здесь я была в ужасе от приходивших из ниоткуда ответов. Ответов, которые я не хотела знать. В моей голове теснились голоса. И даже не голоса, а словно чужие разумы. И они думали вместе со мной. Я знала все намерения доктора Кейна. Они мелькали в моем сознании образами, и во всех этих образах он видел меня мертвой. Он боялся меня. Я знала, как он хочет избавиться от трупа. Через два здания отсюда котельная, где можно сжечь тело. А можно отвезти в крематорий по документам из больницы. А можно прикрепить бирку с другого трупа и отправить на кладбище для бродяг. Вариантов было много, не было подходящего момента.

Но вот пора наступила. В один из дней доктор Кейн пришел ко мне в последний раз. Это я знала, что последний.

Тот заключительный эксперимент не причинил мне ни боли, ни душевных страданий, не принес новых видений. Меня словно кто-то выдернул из тела, и стало легко-легко. Исчез страх, и время перестало течь. Точнее оно стало плоским, и я могла свободно перемещаться в нем, как в пространстве. Мне было доступно все. Мое тело, скованное кожаными ремнями, оставалось на кушетке и коченело от укола, а я парила над потолком в состоянии эйфории. Я – свободна! Я умерла! Меня убил доктор Кейн, и теперь я полечу прямиком в рай!

Доктор потрогал пульс, проверил зрачки, отвязал мое тело и, ругая себя за забывчивость, пошел в морг за пластиковым пакетом. Мне было жалко оставлять свое тело, я подняла его и понесла. Прочь из этого места. Сначала были какие-то коридоры с прозрачными стенами, потом я стала подниматься выше. К небу. К Богу.

Я поднималась по облакам все выше и, наконец, оказалась на самом верхнем облаке. «Я, наверное, в раю», – подумала я и сразу почувствовала запах роз. А может быть, было наоборот: я уловила аромат и подумала? Тело, которое я несла, вдруг стало прозрачным и исчезло. Растворилось в этом запахе роз.

Все, что было со мной, потеряло значение. Время замкнулось в кольцо. Я уже помнила будущее так же хорошо, как представляла прошлое. Осталось только неопределенное состояние настоящего. Быть. Сидеть. Дышать. Жить. И в этой неопределенности была своя прелесть. Я прошлась по облаку, глянула вниз.

Лететь.

Нет. Еще не стерлись понятия «вверх» и «вниз». Вниз – это падать. Лететь – это вверх. Я отошла от края облака и подняла руки вверх. Лететь. Ветер раздувал рубаху вокруг меня, и ее складки начали превращаться в крылья. Я взмахнула своими новыми белыми крыльями, оторвалась от облака, взлетела вверх, но, не удержавшись в воздухе, рухнула на твердую поверхность. Облако перестало быть мягким. Крылья уже не держат меня. Или еще? Летала я на них потом? В будущем. Или полечу в прошлом? Я сидела на облаке свесив ноги. Внизу расстилались горы, струились и гудели реки. Я находилась одна в этом прекрасном месте, и мне было очень хорошо. Меня наполняла радость. Я в раю. Мамы и папы здесь нет, а значит, они живы.

Жить. Дышать. Летать. Пить…

Это было что-то новое. Я же ангел, зачем мне пить? И словно в ответ на мое желание с неба упали капли. Я ловила их ртом и смеялась. Те капли, что попадали на кожу, скользили по ней, оставляя влажный серебряный след. И я вся стала серебряной и звонкой, как струна. И прозрачной. Как капля, стекающая по стеклу…