Затерянный исток

Затерянный исток
Светлана Нина

В начале времен в мифическом городе Умме власть удерживает прогрессивная царская чета, намереваясь передать трон своему сыну через женитьбу на декоративной наследнице династии. Но амбициозный военачальник Арвиум считает, что куда лучше подходит на роль выбираемого правителя. А могущественная жрица Лахама боится за тайные знания своего храма, которые могут исчезнуть в зарождающейся борьбе за власть.

Светлана Нина

Затерянный исток

1

Лахама арогантно возвышалась над собравшимся скопом хаотично прибранных женских голов своей мудреной властностью, такой же органичной, как перемещения звезд на вечернем небосклоне, в благоговении к которым звездочеты высекали целые трактаты.

Босые ноги роднили Лахаму со всеми женщинами в святилище, выстроившими в ряд ступни первородной формы. Главная Уммы величественно скинула с выточенных плеч расшитую геометрическими узорами накидку из загадочного восточного края. Там мечтала побывать Амина, внимая рассказам бывалых путников, облаченных будто в крупицы пыли иных земель, столь же недосягаемых, как зыбкость неоформленных видений былого.

У песочного цвета стены, понурив голову, но не утаивая ненасытного взгляда, виднелся юноша с оголенным торсом, сцепив за спиной разрисованные басмой руки. Избранным для ритуального акта любви не полагалось так явно выказывать свою заинтересованность в женщине, соединяющей богов с землянами. Время от времени добровольный пленник поднимал подведенные свинцом глаза и с благоговением изучал Лахаму, обнаженную и выстукивающую причудливый танец осознаваемого животного начала тех времен, когда их прародители только начинали раскрывать догадки навстречу желтой луне.

С древности верховная жрица Уммы должна была проводить этот обряд со старшим сыном правящей четы. Но Лахама виртуозно сместила оттенки во имя своих интересов, самостоятельно выбрав молодца из небогатого рода, а он, подобно наложницам сановников, посчитал это благословением. Существование рабов и рабынь, жаждущих вонзить кинжал в шею высокопоставленных горожан, не отражалось в росписях ваз с изображениями дворцовых празднеств. И время уносило их печальные истории.

Амина не первый месяц, оказавшись в положении любимой ученицы Лахамы, изживала в себе инстинкты, чтобы не попасть в зависимость от этих мальчиков с натертой маслом кожей. Самой Лахаме обуздывание себя было уже не нужно – она сама изменяла ритуалы, маскируя их под идущие из веков, и без сожаления избавлялась от наскучивших спутников в потусторонний мир. В этом она воплощала всеобщую необъяснимую тягу своих соплеменников к показательным, приукрашенным действиям, для которых человечество не выдумало еще отдельной ниши. Население Уммы довольствовалось объединением своей потребности в игре и фантазии, пускай и гротескной, с доступной и почитаемой религией. И Лахама не разочаровывала их.

Шел второй день весны – великое празднество возрождения, подкрепленное верой в мировой порядок, основанный на совершенстве календарного года. Вчера Син, царь города Уммы, в красной тунике и золотых браслетах показался подданным под одобрительные возгласы привлеченных представлением горожан и сельчан, лишь недавно оставивших свои овальнообразные убежища на разрозненных островках. Продемонстрировав единство с Лахамой и ее свитой, исконно олицетворяющими духовную сферу города, он одарил главную реку города своим семенем.

Экстаз происходящего под ритмичный бой барабанов постепенно наполнял пространство дурманом притупленности сознания, и даже высокие потолки храма не спасали от душной окольцованности чужими телами. Крепко сцепленная игра тела и духа погрязала в знойной неге, спрятанной от священного светила за толстыми стенами из выточенных известняковых плит. В тишине, оставленной умолкшим ритмом, Лахама и юноша слились на глазах учениц, демонстративно обучая каждую, как пленительно могущество распоряжаться собственной жизнью.

Амину, затуманено смотрящую на алтарь, тронуло всеобщее забытье и безумие. Другие ученицы двигались в такт паре, задающей темп, и жадно глотали испарения от благовоний, поджигаемых на золотых подносах. Для нужд храма в дар принималось растение радости, а также рабы и военнопленные из поверженных поселений, выращивающие его. Выпивших отвар из растения радости обуревало возвращение к животной сути, поруганной отстраивающейся цивилизацией вместе с ее растущими ограничениями. Мелькнула догадка, почему люди боятся изменения сознания и пытаются его обуздать… Зазеркалье сулит опасность того, что человек больше не захочет творить материальное, врезаться в безликие повседневные функции.

Но именно на пике транса у Амины возникла разбухающая алчность исследовать сперва реальный мир, а потом уже лезть в мешанину мифов, культов и мировоззрений. Не в пример пришедших в исступление подруг Амине истово захотелось удержать сознание любой ценой, иначе все пропало. Со спутанным восприятием мало что поймешь в происходящем… А понять было насущно. Не только в жизни боль и близкая смерть разложения, но и великая сила неизведанного, а на небе со всеми богами, должно быть, свои шероховатости. И Амина цеплялась за реальность в этой свистопляске незапамятного, как разрушенные каменные кладки в преддверии Уммы, хотела жизнь испить до конца, а о загробном думать после. Ее отвращало, как люди зависимы от вуали общественного, искусственно выросшего под гнетом культурных пластов, создаваемых людскими объединениями. И, даже ропща против законов, ее земляки не спешат вырваться, потому что свежи воспоминания об угрозе вымирания разрозненными племенами в темноте таящей опасность пустоты.

После того, как юноша удалился, Лахама эффектно возвела руки ввысь, попутно пригладив растрепавшиеся волосы, и звучно поверила собравшимся миф о сотворении.

– Был свет и была тьма. В первичном океане обитало растворенное в воде божество – сущность и основа всего. И стало божеству одиноко смотреть на свет и тьму. И создало оно первых жителей земли. Все они вышли уродливыми, но одна, Аратта, особенно кривой и зеленой. Только один из нескольких был хорош и бел. И обратилась горбунья к каждому из своих собратьев с просьбой пожаловать ей немного своей жизненной энергии, чтобы легче ей было ходить по земле. Но никто из них не согласился, опасаясь, что помощь ей укоротит их дни. А было для них все вновь – свет и тьма, небо и вода. Тогда пошла Аратта к Марту, который единственный из всех вышел у первичного божества красивым и здоровым. И согласился он поделиться с ней частью своей силы и красоты. И взяла она землистыми руками его сердце, и стала ее грудь наливаться, а губы порозовели, и волосы волнами опутали распрямляющееся тело. Но увидели это остальные их братья, и зависть опутала их. И украли они тело Марту до того, как смогла Аратта вернуть своему спасителю его сердце. И стала она странствовать по свету, ища тело брата, чтобы вернуть ему сердце и отблагодарить за ту любовь, которую он разжег в ней своим бескорыстием. Но узнало о ее скитаниях первичное божество, и разгневалось на детей своих, и сослало их в царство мертвых с благодатной золотой земли, где пьяняще пахнет побережье. А Марту стал там главой царства мертвых. И встречаются возлюбленные теперь единственный раз в году в первый день весны, чтобы Аратта отдала ему его сердце, и почувствовал он на своих щеках морской воздух и дуновение ветра с песчинками песка. И сливаются они тогда, чтобы дать энергию всему живому на целый год вперед.

Девицы, не раз слышащие разные интерпретации истории сотворения, не могли сдержать мечтательных улыбок.

– Верховное божество, разлитое в океане, – продолжала Лахама, наслаждаясь благозвучием собственного голоса, – поняло, что не удается ему создать правильные живые существа, чтобы населили они землю. И наделило оно Аратту высшими силами, и от ее воли теперь зависело рождение нового. И создала она зеленую траву, что опутала землю. И деревья со сладкими плодами. И докучливых насекомых, что роились повсюду. А затем остальные боги, которых создало верховное божество после Аратты, обратились к ней с просьбой, восхищенные ее даром. Наскучило им самим искать себе пропитание и стелить постель. Желали они лишь пировать и лениться. И создала тогда Аратта людей по подобию своих братьев и сестер.

2

Весной улыбчивый народ Уммы приветствовал начало нового года и подвиг безымянного героя прошлого, спустившегося в подземный мир на битву за человеческий род. Функцию эту нынче возложили на царя как преобразователя мира. И Син торжественно проводил ритуал собственного низвержения в подземный мир для борьбы с темной сущностью оборотной стороны процветания и мира, разбрасывая кругом неопасные статуэтки без лица, не способные материализоваться в этом мире. Весной с агрессивностью к внешнему горожане выгоняли больных и нечистых через главные ворота Уммы, хотя потом позволяли им воротиться и по-прежнему сидеть на площади, выпрашивая подаяние и пугая местных ребятишек.

На праздниках весны, засыпанных лепестками, горожане вкупе с необузданным весельем вспоминали, что на заре племен жил на этих землях мудрый старейшина, которому удалось не мечом, а уговором, лестью и обещанием выгоды объединить несколько крупных селений в одну процветающую область.

Когда стал он стар и немощен, пришла пора решать, кому передаст он свой титул и деревянный жезл как атрибут нарождающейся власти. Были у него сын, занятый лишь застольями и погоней за доступными женщинами, и дочь от рабыни, цепкая и сообразительная, которую он признал, став ее хранителем. Повелел тогда старейшина, чтобы Умма боролась за престол в турнире наравне с братом. И выиграла она битву хитростью. Правительница пришла в неистовство и потребовала, чтобы самозванка отдала престол законному наследнику, ее сыну. Но воспротивилась Умма, а отец ее лишь посмеивался, гордясь своей нежданной дочерью и сетуя втайне, что рождена она не от жены по договору. Под влиянием жены разделил он земли на две части, меньшую отдав дочери. На большей части мать и сын создали свое государство Сиппар, а на умеренности выросла Умма, блистая уважением к зодчим и писцам и каждого своего жителя силясь одарить по заслугам. Оставшееся неравенство должно было стереть царство теней, где перед Марту уравнивались все, а подношения богу не имели веса.

Умма в своих владениях разделила духовное и военное ремесло, заявив, что женщинам не полагается касаться власти в самом низменном ее понимании, ибо является женщина избранной богами для материализации идеи любви и будущего. Поэтому отныне жрицами смогут быть только женщины, как чувствительные к ритму вселенной и отдающие свою кровь в дар богам. На самом деле Умма, выросшая с идеей, что так и суждено ей будет всю жизнь лишь взирать на пеструю толпу, боялась, что, отдай она власть женщинам, мужчины отвоюют обратно лакомые места, и женщины города потеряют даже то возвышение, которое она выторговала для них обтекаемыми речами.

Брат правительницы, не разбирая механизмы функционирования и потребности государства, тем не менее, не думал отказываться от привилегий, которые нес за собой трон, да еще и получил мощную поддержку знати, не способной смириться с происхождением Уммы. Памятуя об этом, установила Умма новый порядок наследования, чтобы никому не досталась ноша не по способностям, и никто, будучи слабым и ведомым, не стал разменной монетой в параде чужого честолюбия. Всю жизнь опасавшаяся, что Сиппар отберет свои земли обратно, Умма прожила мало и не смогла позволить себе роскошь отказаться от армии, как изначально желала, но люди с теплотой вспоминали свою рассудительную и скромную правительницу.

3

После церемонии Амина приблизилась к Лахаме. Она уже не робела перед назидательницей, ореол сияния осведомленности которой становился понятнее с каждым священнодействием. Как остальным девам, Амине не приходилось ютиться в узких комнатках при храме и конкурировать за лучшие куски в похлебке, а, значит, у нее оставалось больше сил на осмысления манерных выбросов Лахамы. Амина замечала порой, что она оторвана от земли больше других юных жриц, и задавалась вопросом, не повредит ли ей это, если придется бороться за положение при храме.

Пышно и пряно распласталась ночь, пропитанная взвесью испарений с листьев. Спокойная желтизна вкрапилась в массив отделки стен. Лахама блистала плечами, поведенными будто оливковым маслом лучшего отбора.

– Откуда этот танец? – с почтением, лишенным заискивания, спросила Амина, оставив руки на талии. Лахама при всей своей отрешенности не пресекала выражения почтения к себе, а лишь наблюдала за ним, ведя пальцами по лепесткам расшитого халата, спадающего к фигурным пальцам ее длинных ступней.

– Я всю жизнь принадлежу этому храму. Было время усовершенствовать некоторые моменты. Главное же здесь… захватить воображение наблюдающих.

Лахама чарующе улыбнулась почти без спеси, которую Амина – одна из немногих – прощала ей. Зубы ее были вычищены кристаллической содой – жрицам не допускалось общаться с богами грязным ртом.

Притягательность ее убежденности контрастировала с вспышками мрачности, которой она будто забивала окружающих. Амина кололась об ее утвержденность в каждом проявлении и все ждала, когда минет этот отравляющий поток взглядов, которые Лахама не собиралась пересматривать.

– Неужели речь здесь более о зрелищности, чем об истине?..

– Удивленный человек быстрее поверит в плетеные другими истории. Быть может, и основывающиеся на зачатках правды. Это мы и делаем. Шлифуем мифы подобно тому, как мастера обтачивают камень крутящимся кругом…

– А мифы о реке ты тоже шлифовала?

– Есть ли та река и была ли в начале времен?.. Быть может, это лишь протоисточник сознания человечества, незримое объединение, от которого мы видим только блики и принимаем это за собственные воззрения. Настолько простые объяснения вполне возможны по мере того, как, продвигаясь в развитии, мы забываем свое начало. А потом выдумываем его, замещая забытое.

Амина в восхищении от этой фривольной мысли даже стала тише дышать.

– Мифы говорят, что река есть.

– Как ее понимаешь ты?

– Как место, где хранится вся знакомая человечеству информация, иногда причудливо закатанная в неразборчивые знаки, которые невозможно расшифровать… У берега ее можно постичь все науки, не читая табличек. Древняя проекция, которую можно прочитать воображением, а не глазами, и узнать, что на самом деле в глубине темных веков, прочувствовать и увидеть в подробностях. И так же записать в это поле свои мысли, чтобы кто-то далекий прочитал образы, а не глухие слова.

Лахама зачарованно улыбнулась, склонив голову набок.

– Много я слышала о реке от разных людей, и каждый добавлял что-то свое… Мифы говорят достаточно, но их слепили из подручных материалов такие же, как мы, мечтатели. Не занятые на посевных работах. Наше существование – и есть та самая назидательная сказка, из которой затем творятся мифы. А что если есть где-то на земле еще общество, подобное нам, где все совсем иначе?

– Кроме нас нет на земле столь же преуспевших обществ, – неуверенно ответила Амина, вспоминая о бирюзе и легчайших нитях из загадочных краев, откуда приплывали храбрые мореходы с восхищением и азартом в глазах. Поговаривали, что нити эти добывают из жирных червей, которых чужеземцы берегут и никому не показывают.

Лахама приподняла уголок рта, который расплылся эластичными волнами ее кожи.

– А за пределами земли?

В детстве Амине казалось, что за пределами этих выжженных земель, изредка обтекаемых раскатами рек и деревьев, встречаются лишь единичные путники из соседствующих селений. Влекомые сюда на свет башен и онемевшие от восторга, потому что у них не бывало монументальных построек и роскошных садов, высаженных в центре города и регулярно орошаемых искусственной системой. Им не с чем сравнить, даже представить, что такое может создать человеческое воображение, подкрепленное материальным благополучием. Но ведь путники эти где-то рождались, кормились и набирались сил для долгих странствий… Путники были родственны им, и при том совсем иными, иначе размазывающими на керамике путь многих поколений. Давно Амина читала, что их предки воспринимали землю как плоский диск с их жилищами в окаймлении гор и были поражены, когда увидели других людей, пришедших невесть откуда и говорящих на тарабарщине. Чужие земли в Умме до сих пор назывались так же, как нижний ярус миров их пантеона. Ее земляки с трудом называли пришлых людьми.

– Еще не заразили мы остальных своим укладом, как проказой. Не успели переплыть моря, чтобы привезти на другой берег готовые парадигмы того, как живем мы. Чтобы они отринули свои традиции и полностью переняли наши, – будто уяснив ход мыслей Амины, произнесла Лахама.

– Моря? Несколько?

– Откуда нам знать о том, чего мы не можем видеть?

– Окружены мы одним океаном…

– А небесная твердь разделена на семь сфер, – Лахама постепенно теряла свою насмешливую разморенность. – Тебе пора понять, что для вершины человечества доступно чуть больше. Для чего ты пошла в жрицы, если верила в эти россказни? Неужто чтобы только не рожать детей или богов любить, как недосягаемых мужчин?