Нечто. Разгадка смерти

– Он далеко пойдет, – с каким-то почти восхищением констатировала Марго.

Ника скосилась на подругу.

– Не ты ли его на чем свет чихвостила?

Марго отвела глаза и пробурчала что-то невразумительное.

А Ника уже нацелилась на мелькнувшего где-то на периферии Степу.

– Стееееееееееееееп, – даже не пытаясь прикидываться хорошим полицейским, пошла на него Ника.

Вита тут же отдернула ее за шиворот.

– Степочка, – заворковала она. – А куда Гриша уходит?

– В двадцать седьмую, – с готовностью отрапортовал Степа.

– Ого, с английским! – поразилась Марго с легкой завистью в голосе.

– Конечно, – подтвердил Степа. – У него ведь мать там работает. Хоть они вместе столько лет не жили. Но теперь – то ей придется его к себе взять! Бабушка от него уже воет. Он сколотил группу и репетирует у них в доме.

– Да-да, – поразилась Вита, покачивая головой в такт словам Степы и периодически поддакивая. – А трудовика за пьянку увольняют?

– Куда там! – обрадовался Степа, и легкое напряжение в глазах Виты прошло. – Этот олень нас с Гришей закрыл на замок на перемене перед трудом. Мы додумались раньше всех прийти! Он него водярой пасло за километр. А на руках псина была, которую он целовал и все приговаривал, что она стоит дороже нас. Потом он петь начал, что наше поколение виновато в развале Совка. Потом припомнил, что мы потребители, целину не возделывали, железную дорогу не прокладывали, страну продали за джинсы. Потом начал плакать, что жена от него ушла к какому-то строителю, а дочка поступила в Питер и не звонит. Наверное, шляется. Потом говорил, что казахи грабят русских. Под конец он псину отпустил и достал топор. Начал им перед нами размахивать. Говорил что-то, что нас надо проучить. Я из-за адреналина не все запомнил, что он нес. Ну, по сути, он нас взял в заложники. Знаете, мне реал было стремно, капец! Я еще боялся, что он уже знает, что обокрали Ульяну Адольфовну. Что мстить за нее начнет… Ну и под конец он отвлекся потому что собака нассала на пол. А Гриша начал в дверь долбить. Ну и выбил ее, она же гнилая.

3

На первом уроке классу повезло – теорему не спрашивали, хотя все уже привыкли к плохим оценкам. Римма пол-урока бродила по этажам, заглядывая в кабинеты к коллегам и вопрошая, не видел ли кто ее противную эпохе горжетку, которую она водружала на себя независимо от погодных условий. Горжетка эта органично ложилась на ее внушительный бюст таким образом, чтобы не перекрывать золотой кулон с черепашкой. Над не по возрасту прямыми плечами учительницы кокетливо подпрыгивали всегда тщательно прокрашенные и удивительно блестящие завитки, которые она наверняка создавала каждое утро в ущерб сну. Завершали образ совершенно не нужные этой высокой женщине каблуки.

Поначалу Ника пыталась учить уроки, честно делая вид, что поощряет мыслительные процессы в своем мозге. Потом, плюнув на бесполезную трату времени и запуская учебник в стену, благополучно забывала даже то, что успевала прочитать. Куда более плодотворным времяпрепровождением оказывалось впасть в нирвану от «Queen» на всю громкость и заработать косые взоры соседа – зануды, неодобрительно высовывающегося из окна дома напротив.

– Хоть часть этой ерунды пригодится нам в жизни? – высказывала общее мнение всех обиженных и оскорбленных Вита.

Обычно на уроках, когда нельзя было балагурить с друзьями, она при первой возможности доставала зеркало или телефон и погружалась в созерцание себя, не забывая при этом улыбаться своему обожателю Алексу. Его, конечно, звали Александром, но вековая привычка русских к западнофильству проявлялась и в их эпоху отката, хотя все уже удобно забыли непотребства группы «Тату» на федеральных каналах.

– Ты должна попытаться выучить хоть что-то, – укоряющее произнесла Марго, косясь на красящуюся Виту. – Вам же обеим ЕГЭ сдавать.

При этих словах девочки издали звук, похожий на длинное «О». Ника потрясла губами.

– Рит, ты меня просто поражаешь, – заключила она, стараясь перекричать рев класса.

На уроках, если учитель не выдерживал и сбегал от них, одиннадцатый «А» шумел так, что иногда приходили с нижних этажей и грозили обратиться к директору, если шквал рева и топанья не прекратится.

– Если бы училки нормально вели себя, я бы, может, и выучила что-нибудь, но… Они так неинтересно объясняют! Это ж кошмар – историк поддат и заставляет нас самих читать параграфы. А он тогда на что? Читать эту хрень я и без него могу. Я-то не учусь из принципа, а другим вообще по фигу. Если бы у нас был хоть один нормальный препод! Да хрен там плавал с тех пор, как ушла Ирина Павловна!

– Мне тоже теперь не нравится литература! – растягивая слова, вскрикнула Вита и тут же нарисовала себе помадный след на щеке.

– Это просто твои отговорки, – неуверенно ответила Марго.

– Да брось, – разочарованно и с каким-то подвыванием обиды продолжила Ника, – мои предки так вопят об учебе, что у меня эта учеба идет обратно. Хотя сами не ангелы, а учились хуже меня. Они не хотят понять, что я могу и хочу поступать неправильно! Я живой человек, а не исполнительная кукла! В жизни обычно троечники рулят. Все зависит от способности мыслить и усваивать информацию…

– Я давно поняла, что ты не учишься из духа противоречия, – уважительно произнесла Вита, изящно оттирая помаду салфеткой, которая всегда была припасена в кладовой ее сумочки.

– Да! – обрадовалась Ника. – Образование – это навязанные социальный конструкт!

Тут уж Марго сощурилась и неодобрительно приподняла голову на Нику.

– Да неужто.

– Именно что! Посмотри на Цукерберга!

– Он учился в Гарварде.

– Но не доучился ведь!

– Туда простые не попадают. Это тебе не мы с Веселой. А мы без диплома будем на заводе пахать, пока руки не отсохнут. Впрочем, мы и с дипломом будем пахать не меньше… – вздохнула она.

Ника отмахнулась, не желая терять кураж.

– Школа прессингует нас, предки прессингуют, как тут вырасти нормально? Учителя бесят, все орут, никто не слушает, не понимает… Вот как ты делаешь все так, как хотят родаки? Не хочется тебе иногда послать их?

– Я привыкла, – без надрыва ответила Марго. – Это труд, но меня хвалят, мной гордятся. Это приятно.

– А я не хочу, чтобы мной гордились, – уверенно сказала Ника.

В этот момент Марго пригнула ее голову к парте. Над ними пролетел растрепанный веник и, ударившись о стену, упал на горшок с цветами.

– Шухер! – заорал дозорный, стоящий у двери. – Училка!

Те, кто до этого носился по классу, безумно хохоча, испуганно рассыпались по местам. При этом они нарочито медлили уже в самый последний момент приседания за парту, чтобы не потерять величие в глазах сообщества,

– Так, – угрожающе зафыркала Римма Эдуардовна, не успев даже осмотреться, но сразу девятым чувством уловив неладное.

В таких экстренных случаях полагалось напустить на себя грозный вид, сдвинуть брови, как Иван Васильевич, и пригрозить расправой классного руководителя или директора.

– Что здесь произошло?

Увидев разбросанные листья и искореженный веник, Римма взвизгнула. Отдышавшись, она по своему методу осмотрела класс. Большинство опустили головы в девственно похрустывающие страницы учебников или делали вид, что только проснулись. Кое-кто водил ручкой по тетради или смотрел в окно.

Только Ника нагло смотрела на учительницу. С Риммой у нее были старые счеты – когда-то та абсолютно незаслуженно поставила ей трояк за криво исполненный чертеж. Ника перед этой финальной экзекуцией убила на домашнее задание целых двадцать минут и в бешенстве вырвала несколько черновиков, от бессильной ярости топча их ногами. Она настолько возмутилась тем, что ее героические потуги не оценили по достоинству, что выложила все, что думает о черчении и его месте в перечне необходимых человечеству премудростей. С тех пор не проходило и года, чтобы они с Риммой Эдуардовной не разругались, разражаясь взаимными претензиями, обидами и домыслами.

В прошлом году Римме Эдуардовне за неимением лучшего варианта была оказана честь вести субботник у их класса. Римма была больше озабочена выбором нового оттенка волос, поэтому нелюбезно разъяснила отрокам, что делать. В довершение инструктажа она строго-настрого наказала беречь новый инвентарь, приобретенный по случаю посещения школы губернатором. Особенно Римма почему-то привязалась к красным ведрам, надменно поблескивающим в лучах весеннего солнышка. Что охватило тогда Нику, противодействие ли, желание отомстить, упрямство или обычная вредность, она не могла сказать даже сейчас. Как только Римма отвернулась и поскакала к группе подневольных учительниц, в свой законный выходной недовольно видневшихся у турников, Ника схватила новенькое ведро. Заворожено глядя на мчащийся через перекресток грузовик, она оценивала траекторию полета предмета (видимо, усилия Риммы Эдуардовны все же не прошли так уж бесследно). Решившись, Ника со страхом и даже жалостью запустила ведро под колеса машины. Оглушительный вопль Риммы доказал ей, что месть удалась. Нике повезло, что группа учительниц была повернута в другую от нее сторону.

Но Римма Эдуардовна подозревала что-то, основывая свои предположения на чрезмерно довольном и даже глумливом виде Совиной после инцидента. Она пыталась припугнуть класс страшной расправой, но тот слишком уже привык к пустым угрозам и полному бессилию своих учителей. Даже те немногие, кто все-таки видел Нику с ведром, благоразумно решили помалкивать.

С тех пор отношения учительницы и ученицы почему-то еще больше ухудшились. Масло в огонь подливало и то, что Ника всегда выделялась в толпе сверстников своим фирменным стилем говнаря. Она начала носить пирсинг задолго до того, как в десятом классе его позволил себе Степа Трёпичкин. Вместе их и еще нескольких человек всегда припоминали, когда стремились вызвать у учеников желание возвести глаза к потолку, облепленному паутиной. Римма же, тайком от всех, должно быть, мечтающая о Петербурге, не выносила подобного варварства.

Поэтому сейчас Римма, угадав нелицеприятные для себя мысли Ники, прищурилась и спросила: