С запахом лаванды и пепла

Заканчиваю в одиночестве, запихиваю дорожную сумку под кровать и, наконец, нормально осматриваюсь, не стесняясь дедулю.

Чистенько, но бедненько – первое, что приходит в голову. Но если присмотреться – понятно, что это не так. Совсем не так! Из нового в моей спальне только рабочее кресло и туалетный столик. Остальная обстановка, кажется, застала выступления Хрущева и Брежнева, если не самого Сталина. Мебель массивная, старинная, хоть с виду и простая, без обилия финтифлюшек. Кровать с кованым изголовьем. Платяной шкаф запирается на симпатичный ключ, а изнутри к дверце прикреплено зеркало и даже крохотная полочка, понятия не имею для чего – разве что для заколок или для булавок. МДФом тут и не пахнет, в шкафу даже полки деревянные. Уверена, в Питерских антикварных магазинах этот шкаф стоил бы сотни тысяч, а модные дизайнеры за него дрались.

Выхожу в гостинную – та же история. Медленно обхожу комнату, отмечая уютные кресла, обилие книг, старый проигрыватель и ряды виниловых пластинок. Вытаскиваю одну наугад – F.R. David, самый первый альбом 1982 года, еще и оригинал, на обложке ни слова на русском. Мама его обожает. Интересно, как звучит на виниле? Надо будет послушать, если проигрыватель работает. Хотя что-то мне подсказывает, что работает, и просто для красоты дедуля ничего держать бы не стал. Иду дальше, напевая под нос “Pick up the phone”. Рядом с раритетным проигрывателем – вполне современная музыкальная система. Не удивлюсь, если тут и умная колонка найдется – и точно, стоит возле большого плоского телевизора. Такой контраст старого и современного меня озадачивает. Задерживаюсь у стеллажа, пробегаю взглядом по корешкам книг. Среди них много старых изданий, еще советских, они сразу видны по переплету. Беру томик Ефремова – давно хотела его попробовать. Рядом на стене одна под другой висят несколько фотографий: я маленькая, дедуля с бабушкой, еще молодые, и…

От удивления чуть не роняю книгу. Всматриваюсь в третье фото: там мама и я, сомнений нет, вот только мы сидим на фоне памятника Затопленным кораблям, здесь, в Севастополе. Но я ведь ни разу сюда не приезжала! Маме нельзя сюда возвращаться! Хочу снять фото, чтобы разглядеть получше…

– Люблю этот снимок…

Невольно отдергиваю руку, поворачиваюсь к дедуле. Как давно он за мной наблюдает? Он тепло улыбается и подходит ближе.

– У нас в альбоме есть точно такое же фото, только мама на нем одна, – говорю я. – Не понимаю. Я думала, оно сделано еще до моего рождения.

Дедуля туманно хмыкает.

– Мне же здесь года три или четыре? Я помню это платье по другим фоткам.

– Три. Это последний раз, когда вы приезжали.

– Последний? То есть были и другие? Я ничего этого не помню.

– Ты совсем маленькая была, – дедуля пожимает плечами.

– А потом что случилось? Почему теперь мама не может приехать?

– Потому что обстоятельства изменились, лягушонок, – дедуля гладит меня по волосам и идет к дивану. Тапки едва слышно шаркают по паркету.

Наблюдаю, как он поправляет плед, берет книгу, подкладывает под спину подушки. Мне хочется расспросить больше, допытаться до правды, мама всегда увиливала и напускала туману. Но я вижу грусть в дедулиных глазах и усталость на его лице. Тема явно неприятная, а такое активное и эмоциональное утро его утомили, хоть он и пытается это скрыть.

– Ванная там?

– Да-да, там все готово, и полотенце я принес. Потом научу, как пользоваться газовой колонкой. Я чуть полежу и заварю чайку. У меня хороший сбор есть, с крымскими травами.

Я киваю. Чай я могу и сама заварить, да кто мне даст. Гляжу на дедулю еще несколько мгновений и скрываюсь в ванной. После двух дней в поезде в душ реально хочется.

Глава 2. Первый звоночек

В ванной моя совесть получает очередной повод для терзаний – на стиральной машине лежит фен Дайсон. Новый, еще в коробке, трогательно перевязанной атласной ленточкой. Гоню мысли о цене и прощальных жестах, но глаза все равно наполняются слезами. Дедуля не просто старается, чтобы мне тут понравилось, он готов в лепешку расшибиться. А я злилась на него с мамой из-за того, что придется ехать в Севастополь. Мне было до остервенения обидно, что приходится так круто менять жизнь. Казалось, меня наказывают за что-то, если не родные, то судьба. Теперь хочется побиться головой об стену.

Мою волосы тщательнее обычного, потом долго стою под теплыми струями, позволяя воде просто бежать по телу, успокаивая. На душе паршиво, а в голове сумятица – я многого не могу понять, вопросы только множатся. Шагу не ступить, чтобы не наткнуться на фамильную тайну или странность – скоро начну бояться открывать шкафчики и разглядывать старые фотографии. Сказать, что я от этого устала – ничего не сказать. Но и повлиять не могу. Единственное, что мне доступно – злиться от бессилия. Наседать на больного дедулю с вопросами я точно не смогу, особенно после всех его стараний.

Первое, что понимаю, когда выхожу из душа – в доме негромко играет музыка, “Words”, тот самый альбом F.R. David, что я хотела послушать. Второе – к дедуле кто-то пришел. Гостя пока не вижу, лишь слышу голоса. От неожиданности замираю и прислушиваюсь.

– …немного усовершенствовали формулу, – голос мужской, низковатый на мой вкус, но приятный, звучит сдержанно, даже отстраненно, эмоции где-то есть, глубоко, но воли им не дают. Так говорят с тем, кто сильно тебя обидел и не заметил этого. А еще так врачи иногда общаются с пациентами. – Но гарантий никаких, не знаю, насколько хватит эффекта.

– Главное, чтобы хватило до зимы, – тихо говорит дедуля.

До зимы? Я вдруг понимаю, о чем они. Холодок бежит по спине и уши на мгновение закладывает. Они про дедулину болезнь? Это значит, столько времени ему осталось? До зимы какая-то пара месяцев!

Дедуля произносит что-то тихо и неразборчиво. Мне даже слышится “мантикора” – бред какой-то. Гость вздыхает.

– Да, но что делать. Гера использовал последний резерв. Если это не поможет… На крайний случай у вас есть средство…

– Нет. Пусть останется для Яны. Да и не поможет оно.

Что для меня останется? О чем он? Внутри все ледяное, ноги и руки едва слушаются, но заставляю себя сделать шаг, потом другой. Иду, на ходу подсушивая полотенцем мокрые волосы и изо всех сил стараясь выглядеть беззаботно, – разговор ведь не предназначался для моих ушей. Так и выхожу в гостиную.

– Гектор, спасибо, – говорит дедуля. – Пусть мы делаем одно дело, но все же… Знаю, чего тебе это стоило. Я это ценю…

– Да, мы делаем одно дело… – сухо соглашается гость и вдруг смотрит на меня в упор. Странно смотрит… В его взгляде столько всего: и смущение, и жалость, и недоверие, даже злость. Эмоции меняются, как узоры в калейдоскопе.

Обдумать не успеваю. Ловлю его взгляд, замираю, как кролик перед удавом, и понимаю третью вещь – я попала. Просто влипла! Чувствую, как щеки становятся пунцовыми. Парень… нет, это слово ему не подходит, на вид дедулиному гостю около тридцати. Мужчина. Высокий, мускулистый – не качок, совсем нет, но видно, что сильный и тренированный. Его лицо почему-то кажется знакомым. Аккуратная стрижка, простая, мужская, не эти модные кандибоберы из барбершопов, которые нужно два часа укладывать. И одет просто: отглаженные брюки, однотонная футболка, кроссы. Он весь такой: простой, без выпендрежа, но взрослый и мужественный. Всегда западала на таких мужиков.

Дедуля замечает его взгляд, оборачивается, смотрит на меня, брови удивленно взлетают. И я понимаю, что пялюсь на незнакомца, как полная дура, чуть ли не слюни пускаю. Встряхиваю сама себя, бурчу что-то в качестве приветствия и юркаю в кухню. Чувствую на спине пристальный взгляд, оценивающий, изучающий и… неприятный. Но почему?

Плюхаюсь за стол и выдыхаю. Дедуля успел подготовиться: накрыто на двоих, заварник с чаем томится под полотенцем, рядом джем, мед, масло. Беру булочку – она теплая, разогретая. Жую, не замечая вкуса.

Лекарство, значит? Причем не простое, а такое, из-за которого нужно рисковать – что еще может означать это “я знаю, чего тебе стоило”? Ну не про деньги же речь! Судя по тому, что я успела увидеть, с финансами у дедули проблем нет, да и вряд ли за него платят другие. Так что это за лекарство? Наркотик? Морфий или что дают от болей тяжелым больным? Получается, все еще хуже, чем я думала? Начинаю заводиться. Мне обидно! Я приехала помогать, в сложный для всех период, какого черта меня держат в полном неведении! Чтобы я не знала, чего ждать и к чему готовиться? И как это поможет дедуле? А мне?

Слышу, как закрывается входная дверь, и стараюсь напустить на себя беспечный вид. Когда дедуля появляется на кухне, я старательно жую сдобную булочку и лениво распутываю пальцами волосы, будто ничего меня не тревожит.

– Там в ванной фен, – его губы трогает слабая улыбка, то ли виноватая, то ли смущенная.

– Я видела, дедуль, спасибо большое! – замечаю в его руках бархатный мешочек. – Фен шикарный, но не стоило так тратиться.

– Мне сказали, это самая модная штука, все девчонки о таком мечтают.

– Это точно.

О Дайсоне я мечтала, что скрывать, но сейчас мне совсем не до супер-фена. Делаю вид, что озабочена волосами, а сама слежу за каждым движением дедули. Как он проходит к кухонным шкафчикам, как кладет на столешницу мешочек (тот негромко звякает стеклянным – внутри ампулы?), как присаживается на корточки и возится с кодовым замком (и зачем такой на обычном кухонном шкафе, что дедуля там хранит?)…

– Это лекарства? – не выдерживаю я. – Это врач приходил?

Голос звучит нетерпеливее и требовательнее, чем я хотела.

Дедуля отвечает не сразу, сперва убирает мешочек, закрывает шкафчик, выпрямляется.

– Да и нет, – отвечает с мягкой улыбкой. Будто я малыш, который задал вопрос не по возрасту.

– В смысле?

– Ты задала два вопроса. Ответ на первый – да. Это лекарства. На второй – нет. Это был не врач.

– А кто?

Мне не хочется быть злой, настырной и лезть не в свое дело. Но это как раз мое дело! Я не напрашивалась.

– Наш сосед, – дедуля берет с плиты чайник, идет к столу.