Последний сон

Ну, еще бы! Он же твоя фантазия. Боже, это так глупо.

– Хочешь узнать, что в той комнате? – Тимофей указал на дверь позади нас. И я кивнула.

Мы вошли внутрь. Оказалось, это была мастерская. Глаза разбегались от количества огромных холстов с яркими картинами, которые стояли почти по всему периметру комнаты. Около большого окна, слева, располагался белый деревянный стол, за которым могли уместиться двое человек. Он весь был завален бумагой с эскизами. А в центре комнаты стоял мольберт.

– Можно взглянуть? – спросила я, указывая на холст, что стоял на мольберте, но был отвернут от входа.

– Можно, – ответил Тим. Его глаза засверкали, как только он оказался здесь. Видимо, эта комната – его убежище и отдушина.

Я обошла работу и увидела невероятной красоты эскиз. Да, это была незаконченная картина, но уже на стадии подготовки выглядело масштабно. И дело было не в размере холста, а в мельчайших деталях, изображенных на нем. Я смотрела на провинциальный городок, точнее на одну из улиц. Невысокие таунхаусы стояли по обе стороны, а на улице в это время люди проживали свои лучшие дни. Кто-то из детей катался с друзьями на велосипеде, пока другие пинали друг другу мяч. Пожилая пара не спеша шла по улице – милый старичок рассказывал историю, а бабушка смеялась. Из окна на втором этаже выглядывала молодая девушка, пытаясь высмотреть что-то или кого-то вдалеке. Когда я переместила взгляд выше по картине, то поняла, кого она ждет – молодой человек шел с букетом цветов, поглядывая на наручные часы.

– Что скажешь? – Тим смотрел на свою работу, положив руку на затылок и теребя волосы. Он что, переживает? Его смущение вызвало у меня улыбку.

– Это чудесно, Тим! Ты просто взял и оживил лист бумаги. Тут столько жизни, столько любви, столько смеха, – я вновь посмотрела ему в глаза. – Мне нравится. Правда.

Он слегка выдохнул, будто боялся, что я скажу нечто плохое или скучное.

– Ты переживал, – спокойно сказала я. Мы все еще стояли около мольберта. Между нами было не больше полуметра. Эта мысль неожиданно пронеслась в моей голове, как будто анализируя – а что будет, если подойти ближе?

– Я? Переживал? – Тимофей направился к столу и встал напротив него. Он начал медленно перебирать разрисованные листы бумаги, но не с целью что-то найти, а просто так. По привычке.

– Я никогда особо ни с кем не делился тем, чем я занимаюсь, – начал он. – Точнее не так. Я никогда никому не показывал, как я пишу картины. Сам процесс.

– Почему? – Я хотела подойти ближе, сократить расстояние между нами, но не решилась.

– Картина еще не завершена, в ней много изъянов, каких-то недоработок. Человек может составить плохое впечатление, не дождавшись конечного результата, – Тимофей повернулся ко мне и присел на край стола. – Да и сейчас много диванных критиков, которые так и норовят сказать тебе что-то едкое, прикрываясь тем, что это “конструктивная критика, на которую не обижаются”. А сами разрушают тем самым остатки уверенности.

Тимофею было некомфортно говорить эти вещи. Видно было, что он впервые озвучивает свои мысли по этому поводу вслух.

– А для кого ты рисуешь? – спросила я, все еще пересиливая себя, чтобы не подойти слишком близко.

– Хороший вопрос. Честно говоря, даже не знаю. Всем не угодишь, да и ценителей сейчас не так и много..

Я не дала ему закончить и все-таки подошла к нему, встав напротив. Мне пришлось задрать голову, потому что Тимофей был выше меня на голову.

– К черту этих ценителей. Твои картины – это отражение тебя. Это проекция твоего мира, которую ты создаешь в первую очередь потому, что просто не можешь не создать. Понимаешь? Ван Гог тоже, знаешь ли, не сразу получил признание.

– Ты что, решила провести урок истории искусств? – ухмыльнулся Тим. Я легонько ударила его по плечу.

– Иногда критикуют то, что людям непонятно. Хотя автор, возможно, просто опередил их мышление, – закончив свою мысль, я все еще продолжала смотреть в его карие глаза. Сердце вновь ускоряется.

Его присутствие рядом становилось зависимостью. Ведь здесь – рядом с Тимофеем – казалось все простым и немного волшебным. Рядом с ним я замечаю прекрасные мелочи, особенно, которые скрыты в нем самом. Постоянно растрепанные темные волосы, внимательный взгляд, нежные губы, россыпь родинок на шее, которая уходит тропинкой под футболку. Я готова была рассматривать и изучать самого Тима как его картину.

– Варя, – прошептал он. Его рука, как по обыкновению, коснулась моей щеки. А я прильнула к ней, пытаясь запомнить каждый его жест и эмоцию. Я прикрыла глаза и ощутила, как Тим двинулся навстречу мне, касаясь второй рукой моей талии.

6.

Тимофей

Я просыпаюсь от телефонного звонка. Кто, черт побери, посмел нарушить мой сон? Такой прекрасный сон.

– Да? – не скрывая злости, бросаю я в трубку.

– Тимофей, ты где? Мы уже заждались тебя, скоро начнется вступительная речь и презентация работ, – нервно и напряженно произнес женский голос.

До меня не сразу дошло, кто мне звонит, поэтому я еще раз взглянул на экран – “Ангелина менеджер”.

– Алло! Ты тут? – продолжала Ангелина.

– Я тут, а вы там, – зевая, сказал я.

– Ты издеваешься? Тебя тут награждать будут, а ты еще из кровати не вылез. Почему меня заботит твоя карьера больше, чем тебя?

– Мне-то откуда знать, – кинул я.

Мне не нравилась излишняя суета в Ангелине. Мы с ней работаем вместе уже около года, а кажется, что больше десяти лет. Она постоянно говорит, причем очень много и громко. Пытается уместить в неделю такое количество встреч, какое обычно бывает у президента в месяц. Но надо отдать должное – благодаря ее напористости и умению разболтать даже мертвеца я стал продвигать картины.

– Я даю тебе полчаса, чтобы добраться до галереи. Мне уже осточертело общество этой напыщенной обезьяны по имени Филипп! Что он вообще тут забыл? – последнее предложение она прошипела и бросила трубку. Ангелина явно была не в настроении. Ладно, не впервой.

Я сел на кровать, потер лицо, пытаясь проснуться. Хотя больше всего на свете я сейчас хотел вернуться в сон. Хотел узнать какие на вкус ее губы, ощутить ее аромат – терпкий запах кофе и ванили. Хотел прижать ее к себе и не отпускать.

Когда я принимал душ, мне даже стало смешно от того, насколько это нелепо. У меня в голове застрял образ девушки, которую я ни разу не видел в жизни и, вообще, не был уверен, что такая существует. Я же не в каком-то романе, чтобы во сне ко мне приходила муза, которую я потом бы встретил в жизни. Бред.

В центре снова были пробки, а те полчаса, которые мне дала Ангелина, уже истекали. Я включил радио, по которому играла какая-то песня, а затем открыл окно и закурил сигарету. Мне самому не особо нравилось, когда в салоне пахло сигаретным дымом, но привычки иногда сильнее наших принципов и убеждений. Наконец, началось хоть какое-то движение на проезжей части. В этот момент зазвонил телефон, я включил громкую связь:

– Уже начинается презентация работ, а мой мозг почти съеден, – уже устало и почти умоляюще сказала Ангелина.

– Съеден? Кем? Разве мсье само очарование, Филипп II, мог бы так поступить? – я ухмыльнулся. Хотя Фил действительно мог запудрить мозги кому угодно. Даже странно, что эти два болтуна не подружились.

Спустя пятнадцать минут я был на месте.

Современный интерьер галереи мне не особо нравился. Куда интереснее бродить по старинным зданиям, в стенах которых запечатана целая история. Но пока не мне решать, где демонстрировать свои работы, поэтому я направился вглубь по коридорам к большому залу.

Сквозь стеклянную дверь я увидел слишком большое количество людей. Все были одеты элегантно, но довольно свободно, как будто не сильно задумывались над образом. Это мне понравилось, от излишней помпезности в глазах всегда рябило. Я остановился недалеко от входа, чтобы найти ребят.

Неожиданно кто-то взял меня под руку и повел в центр зала. Это была Ангелина. Она быстро цокала каблуками, продолжая меня тащить вперед.

– И тебе привет, – сказал я спустя пару шагов.

– Да-да, привет. Тебе повезло, твою работу еще не представляли, поэтому двигайся живее, хочу подойти ближе.

Я не стал сопротивляться, хотя оказаться в центре толпы желания не было.

– А где Фил?

– Он нашел себе жертву и теперь пытается затащить ее в клетку, – произнесла Ангелина, указывая мне на сцену. – Смотри давай, сейчас твою картину объявят.

Худощавый мужчина лет пятидесяти стоял на невысокой сцене, позади него находился огромный экран, на котором появилась моя картина.