Не бойся темноты

Под душераздирающие тоскливые песни где-то оставленной собаки выпускаю очумевшую рыбу.

Лже-Ольга Витальевна, вильнув хвостом, уходит в глубину нашего небольшого дворового декоративного водоёма. По возмущённым листьям, покачивающимся в маленькой воронке, скатываются капли уже остывшей воды.

Это будет ещё одним сюрпризом, когда ты придёшь. Мы выйдем во двор. Я подведу тебя к нашему подсвеченному прудику и, еле сдерживая смех, торжественно скажу:

– Дорогой, я хочу познакомить тебя с нашим личным новым психологом. «Ольга Витальевна», выныривайте, мы к вам на семейный приём.

Глава 3. Кофта Соломона

На столе сгрудились мои яркие, цветастые, как юбки цыганок, эскизы и твои чёрно-белые исчирканные страницы. Строгие ручки перепутались с кисточками и карандашами.

Ты пишешь от руки и любишь всё фиксировать на диктофон. Чёрный блестящий маленький помощник всегда лежит в левом кармане заношенной огромной кофты крупной вязки.

История этой кофты навечно впечаталась и в нашу историю.

***

Пробираемся сквозь толпы довольно нагло настроенных продавцов. Громкоголосые, они призывают зевак на всех языках мира. Бродя по парижским переулкам, мы, сами того не ведая, забрели на любопытную улицу.

Стоим, словно в музее антиквариата, и обсуждаем каждый привлекающий наше внимание предмет: стул, вазу или причудливый светильник. Ты на ходу придумываешь истории для всех. Постепенно добираемся и до медного самовара. Несмотря на то, что его левый бок изрядно помят, а сам он весь покрыт мелкой паутинкой царапок, самовар, как важный купец, напыжился и сверкает, подставляя лоснящиеся щеки солнцу и взглядам прохожих ротозеев.

– А этот пузатенький точно сбежал сюда, в Париж, вместе со своими хозяевами из революционной России. Такие медные самовары покупали только состоятельные люди. Видимо, он был им дорог. Точно. Достался от какой-нибудь пра-пра-пра… Хорошо тут с ними пожил. Посмотри, какие у него отъетые бока…

– Ну ви только гляньте. Ну ви только послушайте. Соломон, тут наши люди! – в ответ нашим фантазиям летит русская речь, и мы уже внутри горячих объятий незнакомой эмигрантки. – Какими судьбами ви у нас в Парижах? Дайте обниму, и мне есть что вам предложить! Я тут слышала, ви имеете желание вернуть раритет на родину. Так я разве против? И родина, и самовар вас за это отблагодарят. Ну что ви смотрите на меня? Берите антиквариат. Краник работает, дно не течёт.

– Какая красота! Вы из России? Нет, нет. Нам не нужен самовар, – едва успеваю ввернуть, пятясь от уже просватанного раритета.

– Я с Одессы. Здрасьте! Не хотите самовар, таки купите кофту на мальчика!

– Это вы про этого мальчика? – осматриваю я высоченного, широкоплечего тебя и развожу руками. – Да ваша кофта размера на два его больше.

Седая одесситка продолжает тираду:

– Ви своего мальчика видели? Это ж Эйфелева башня в штанах и с бородой. Как раз для него. Точно для него.

Ты, с высоты своего дюжего роста, щуришь огромные, чуть навыкат, пронзительно-синие глаза, сводишь непослушные брови и мотаешь головой. Упругая, порядком отросшая копна с золотистым отливом на твоей голове вздрагивает от заливающего улицу громкого смеха. Ты откровенно ржёшь. Именно ржёшь во весь голос и уже натягиваешь огромную мешкообразную вещь с железными пуговицами, напоминающими значки с выбитыми на них выпуклыми и потёртыми местами Эйфелевыми башнями.

– Ну что ви так широко улыбаетесь. Ей-богу. Берите, берите и не расчёсывайте мне нервы. Чистая шерсть. А шарф если ещё возьмёте, отдам почти задаром. Чисто французская вещь, одни пуговицы, смотрите! Сара вам говорит – вещь!

– Давай возьмём! Мальчику на вырост.

– Ты с ума сошел! Да в эту кофту влезет два даже таких «мальчика»! – сквозь твои хлюпающие и хрюкающие звуки я пытаюсь донести голос разума.

– Ничего, давай возьмём. Мальчику на вырост. Скидку дадите?

– Ой, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь! Вот, вот. Что я вам и говорю. Мальчику сколько лет? О-о-о, ну конечно, на вырост. Ви только посмотрите, какая у него тазобедренная композиция! Как у моего Соломона. Соломон, а ну, покажись!

Из-за завалов, ароматизирующих нафталином и откровенной старостью, выглядывает бородатый еврей лет шестидесяти пяти, больше похожий на какого-то маленького глиняного хотейчика. Он приподнимает круглые очки, суживает глаза, словно пытается узнать нас, но быстро теряет интерес и так же быстро исчезает.

– Вот! Это мой Соломон! Раскормила! Зато какие гены! Вот и ви и не заметите, как лет через десять и ваш мальчик начнёт расти вширь, и поверьте, ви ещё вернётесь сюда за размером побольше.

– Ты собираешься расти вширь? – мои глаза ещё больше, и я пытаюсь залезть второй в кофту, в которую точно поместимся мы оба. – Нет, не берём. Она слишком велика.

– Ви шо, с мозгами поссорились? Знаете, шо я вам имею сказать – не трепайте мои нервы. Обратно не пойдёт. Ви её мне ещё и растянули! – не прекращает вопить и взбивать воздух руками шумная продавщица антиквариата.

– Берём. Будем, в крайнем случае, использовать её вместо одеяла.

– Какой у вас толковый мальчик. Не то что мой Соломон. Ну что стоите? Открывайте кошелёк. Ви будете покупать, или мне забыть вас навсегда? – к нашему удивлению, она резко замолкает и подтыкает руками свои масштабные бока.

– Берём! – мы выдыхаем почти одновременно, наблюдая, как расползается в улыбке Сара, медленно, как в немом кино. Она широко разводит пухлые руки и делает шаг навстречу в желании обнять сразу нас обоих.

– Теперь я вас уважаю. Если будете у нас в Парижах, то мы с Соломоном вам рады завсегда будем.

***

Удивительно, как тебе идут вязаные вещи. Не пиджаки, не рубашки, не смокинги. А именно уютные вязаные вещи. В них ты сразу какой-то совершенно домашний, тёплый.

Так мы и прозвали мягкий сувенир из Парижа – кофта Соломона. Наверное, в её буклях прячутся маленькие смешливые пузатенькие эльфы-Соломончики. Точь-в-точь как тот муж болтливой эмигрантки Сары.

Всегда, когда мы ссоримся или ты приходишь в дом рассерженным либо встревоженным, стоит надеть эту бесформенную вещь, и мир, словно Сара, раскидывает свои добрые руки и становится таким, каким он был бы создан для влюблённых.

Как же ты возмущался, когда я нарисовала огромное сердце на спине этой кофты. Твои вечно лохматые брови сошлись, как тучи во время грозы. На высоком лбу появились предательские глубокие заломы, но ярко-синие глаза не изменились нисколько. Они были прозрачными, с переходом от дымчато-серого к кристально-голубому. И они источали любовь. Ты не умеешь злиться на меня. Отходишь быстро. То мгновение не стало исключением.

Начинает темнеть. Становится не по себе.

Перебираю на телефоне последние звонки, нервно нажимаю на твоё имя. В ответ металлический женский голос робота сообщает: «Абонент вне зоны действия сети».

На подъезде к нашему посёлку есть несколько зон, где пропадает связь. Скорей всего, ты уже близко. Во всём доме включаю свет. Развожу камин, зажигаю на нём свечу внутри крошечного керамического домика с кривой крышей. Всё готово.

Кофта Соломона, стол, Матраскин, свечи, камин ждут.

Но больше всех жду я.

Глава 4. Всё будет хорошо

– Нади-и-и-ин!

Захлёбываюсь в её имени и, кроме него, не могу сформулировать ни одного слова. Слышу собственный голос словно издалека, откуда-то из-под толщи воды:

– Нади-и-и-ин, с ним что-то случилось!

– Мишь, что? Что ты хлюпаешь? Ты можешь толком объяснить, Мишь? Что случилось? – встревоженная, не проснувшаяся ещё сестра пытается остановить мою истерику.

– Надин, мне срочно нужна информация.

– Мишь, я ничего не понимаю! Ночь на дворе. Прекрати реветь и объясни, что стряслось, – она кашляет в трубку, что-то пьёт и окончательно просыпается.

– На-а-а-адь, – пытаюсь найти слова, они с трудом приходят, и все те, что приходят, я выкрикиваю в бесчувственный, горячий от моих вспотевших рук телефон. – Ничего не понимаю! Он не приехал домой, я всю ночь звонила и звонила. Он не мог меня оставить одну! Мне нельзя ночью одной! Телефон вне зоны. Что делать? Ты ничего не знаешь? Он случайно не звонил тебе? Или кто-то от него? Я чувствую, что-то случилось. Нужно срочно ехать в полицию. Нужно, наверное, куда-то звонить? Не знаю, что делать!