Сказка о золотой птичке

Сказка о золотой птичке
Светлана Тулина

Страшные сказки для дочерей киммерийца #1
Это должно было рано или поздно случится. Могучий варвар, киммериец Конан стал, в конце концов, владыкой целого государства – Великой Аквилонии. Всё, как и положено монарху-самодержцу – подданные, столица, королевский дворец. Но главное – красавицы-дочери, наследницы и будущие воительницы. Суровый для врагов и недругов, папенька в дочерях, как и положено, души не чает. Уделяет им всё своё время – в перерывах между делами государственной важности. И вот пришло время грандиозного королевского праздника в честь избрания владыки Объединенного Шема. Все радостны и счастливы. А раз дочки веселятся – то и не совсем молодому уже королю, давно остепенившемуся варвару – тоже весело. Но весёлье вдруг прерывается кровавой резней. Во время которой юных дочерей похитили. Но напрасно, ох как напрасно, кое-кто посчитал, что Конана-варвара больше нет…

Светлана Тулина

Сказка о золотой птичке

Нийнгааль смотрела на звёзды, слегка покачиваясь в седле, и улыбалась. Она настояла на том, чтобы двигаться и ночью, благо лошадей в их караване не было, а пустынные горбачи своим обманчиво неторопливым скользящим шагом могут идти почти без передышки несколько дней подряд. Привыкшие ко всему люди спали – кто прямо в седлах, как и пристало воинам, кто в походных шатрах-паланкинах, растянутых между двумя животными. Служанки и рабыни предпочитали шатры. Иногда там спала и Нийнгааль. Но сегодня она была слишком возбуждена, чтобы спать.

Великий Повелитель ещё раз уберёг свою верную служанку от страшной ошибки.

Идея насчёт не просто разделения, а «разделения с сюрпризом» принадлежала не ей…

Старшая дочка короля-варвара оказалась умнее, чем можно было предположить. Конечно, она дочь своего отца, знает его лучше и точнее может предсказать вероятные действия. Но не так всё просто. Умная девочка.

Очень умная.

Распознавать умных девочек Нийнгааль научилась давно, иначе не смогла бы стать высшей жрицей. Девчонка была не только слишком умна для своих лет, но ещё и хорошо обучаема. Впитывала новые знания и умения, словно воду – изголодавшийся по дождю песок Красной Пустоши. И поначалу это даже показалось старшей жрице Деркэто хорошим признаком.

Умная, красивая и хорошо обучаемая девочка.

Очень умная, чрезвычайно красивая и слишком хорошо обучаемая…

Именно из таких вырастают самые опасные соперницы. Ну и что с того, что она годится Нийнгааль чуть ли не в правнучки? Богиня щедра к своим прислужницам высокого ранга, дарит им красоту и долгую жизнь. Очень долгую. И кому же охота зим через двадцать иметь на свою голову своими же руками созданную проблему в лице умной, красивой и хорошо обучившейся дочери аквилонского короля?

Нийнгааль покачала головой, продолжая улыбаться.

– Нет, Деркэто, она слишком хороша. Тебе придётся ещё немного подождать новой послушницы. Я найду её до возвращения, обещаю. А этой мы порадуем Повелителя. Ты ведь не будешь возражать, правда?

* * *

– Об этом не принято говорить… Запретный культ. Древняя полузабытая вера. За пределами Шема о нём вообще почти что никто и не знает, и хвала Иштар. Да и у нас уже подзабыли. Везде, кроме Сабатеи.

Добраться до Аббадраха засветло не успели, пришлось ночевать снаружи. Впрочем, прямо перед городской стеной какой-то предприимчивый хозяйчик расположил небольшую таверну с комнатами, как раз для припозднившихся бедолаг, не желающих дожидаться открытия ворот прямо на дороге.

Кормили в таверне неплохо – во всяком случае, сытно. Прислуживали четыре хозяйские дочки – одинаково крепенькие, невысокие и расторопные, умудрившиеся меньше, чем за четверть оборота клепсидры накормить и напоить целую ораву голодных мужчин. А кое с кем из них договориться и о чём-то помимо – судя по довольной улыбке Хьяма. Вот же неугомонный, и трое суток скачки ему нипочём, жеребцу асгалунскому!

Стреноженных лошадей отправили пастись на принадлежащий хозяйчику луг под присмотром его младших отпрысков. Крохотных комнатушек, предоставляемых для отдыха двуногим путешественникам, на всех, конечно же, хватить не могло. Но над конюшнями был сеновал, куда с облегчёнными стонами и завалилась большая часть гвардейцев, уже не разбирая особо, кто из них асгалунские, а кто – аквилонские. Стражу Закарис всё-таки выставил. И вот сейчас они сидели у разведённого стражниками костра, потому что спать Конану не хотелось.

Он давно заметил за собой эту особенность – умение в боевой обстановке не спать по нескольку дней кряду, прихватывая четверть оборота в седле или за едой. А решение о том, какая именно обстановка может считаться боевой, тело, похоже, принимало само.

– Золотой Павлин Сабатеи… именно из-за него в город так не любят приезжать купцы. Она питается человечиной, эта птичка. Я никогда не бывал в Вендии, говорят, там есть что-то подобное. Некие катары. Слыхал? Они тоже воруют мирных жителей для жертвоприношений.

– Насчёт катаров не знаю. А вот с дарфарскими йогитами как-то раз… пообщался, – Конан хмыкнул, вспоминая давнишнее приключение. – Тоже, знаешь, Митрой обиженные. Ещё бы – с таким-то богом! Он им не позволяет есть ничего, кроме мяса, представляешь?! Ни каши, ни лепёшек, ни вина. Только мясо. И кровь. А раз в луну мясо должно быть человеческим, иначе вовек не видать им прощения. Хорошенькое божество! Да попробовал бы у нас какой бог такое учудить – вмиг бы без единого жреца остался! Все алтари бы по камушку разметали и пеплом присыпали, чтобы и памяти не сохранилось. А эти глупцы слушаются и исполняют… – Конан поморщился, потёр старый шрам. Добавил мечтательно, – В тех местах, где много рабов-дарфарцев, приличному человеку без оружия и на улицу-то ночью не выйти.

Закарис кивнул:

– Очень похоже на Сабатею. Там тоже никто не гуляет ночами. Да и днём стараются не ходить поодиночке.

– Твоя сестра служит ещё и Золотому Павлину?

Закарис невесело усмехнулся:

– Да кто же может это знать?! Его слуги не носят ритуальных одежд – разве что во время жертвоприношений. Они ничем не отличаются от обычных людей. Жрецом может оказаться твой сосед. А ты и не узнаешь. Пока однажды ночью он не ворвётся к тебе в дом с кучей младших прислужников… Ведь зачем-то же она поселилась в Сабатее? Нийнгааль ничего не делает просто так.

Конан помолчал, гоняя желваки на скулах и глядя на огонь, пока не заболели глаза. Потом с обманчивым спокойствием уточнил, словно гвоздь забивая:

– Сколько у нас времени?

– Смотря до чего… – Закарис сгорбился. – Они не станут её убивать. Во всяком случае, не сразу. До Сабатеи отсюда два дня. Даже если встанем до света и будем гнать, запаливая коней – не добраться раньше полуночи. К этому времени ритуал уже наверняка будет в самом разгаре. Понимаешь, Павлин – птичка маленькая. И ест понемножку. Пара пальчиков, ушко, кусочек пятки… Все, что можно отрезать так, чтобы человек при этом оставался живым. Птичка брезглива и не ест мертвечину. О, они искусные лекари, жрецы Золотого Павлина! Иногда ритуальное кормление затягивается на пол-луны, и человек остаётся живым и в сознании до самого конца. Вернее, то, что к тому времени остаётся от человека. Так что в том, что мы отобьём твою дочь живой, я не сомневаюсь…

* * *

Конан вскинул тяжёлую голову, зубами кроша уже готовый вырваться наружу крик. Передёрнул плечами, прогоняя остатки кошмара, потёр лицо ладонью. Несколько раз вдохнул и выдохнул – глубоко, полной грудью. Потихоньку бросил пару осторожных взглядов на спутников и ещё раз вздохнул – уже облегчённо. Кажется, никто ничего не заметил.

Он опять успел проснуться вовремя.

И не закричать, просыпаясь.

Лошади шли крупной размашистой рысью, её ритм убаюкивал. И только на ровных участках, где Закарис порою переводил отряд в галоп, становилось немного легче.

Закарис, Нергал побери его потроха!

Стоило киммерийцу закрыть глаза, как перед внутренним взором вставала Атенаис. Растерянная, перепуганная, привязанная за руки и за ноги к каменной плите. А по краю плиты расхаживает мерзкая птица с огромным переливчатым хвостом и круглыми глазками цвета запёкшейся крови. У птицы острый золотой клюв, она щёлкает им, словно проверяя заточку режущих граней. И хищным глазом примеривается, куда бы клюнуть.

Рядом с плитой застыли жрецы. У них в руках лекарские повязки с кровоостанавливающими и обезболивающими примочками, а также жаровня, на которой алеет раскалённый прут для прижигания ран.

Птица делает шаг, другой. Заинтересованно рассматривает детскую ступню, туго перехваченную грубой верёвкой. И вдруг начинает быстро-быстро склёвывать маленькие пальчики, словно белые винные ягоды с неожиданно красным соком – он брызжет на камень, на соломенную верёвку, на ритуальные одеяния жрецов. И на жаровню, с которой уже подняли алый прут, и несут, приближаясь…

Вот тут-то Конан и просыпался – в холодном поту и с трудом успевая поймать зубами за самый кончик уже почти что вырвавшийся крик.

Каждый поворот клепсидры делился на три-четыре повторяющихся кошмара. Или – один и тот же кошмар. Камень, прикованная к нему жертва и мерзкая птица. Жрецы иногда проступали чётко – так, что можно было различить даже выражения лиц. А иногда сливались с тенями, размывались и почти совсем исчезали. Иногда Атенаис отчаянно дёргалась и кричала, пытаясь освободиться или хотя бы увернуться от страшного клюва. В другой же раз верёвки растягивали её тело по камню так туго, что она не могла пошевелить даже пальцем. Только дрожала.

Птица тоже не всегда вела себя одинаково. Иногда она с жадностью набрасывалась на беззащитную жертву сразу же, с утробным демоническим клёкотом выдирая куски мяса и откусывая пальцы по одному острым золотым клювом. И тогда сон завершался быстро. Однако такой торопливой мерзкая птица была не всегда.

Далеко не всегда…

Иногда она подолгу расхаживала вдоль распластанного на камне тела, склоняя точёную головку то на одно плечико, то на другое. Словно гурман перед изысканным кушаньем, никак не способный выбрать, с какого именно лакомого кусочка ему начать. И проснуться не получалось. Сердце колотилось, беззвучный крик рвал горло, душил изнутри, и ужас длился и длился. И где-то глубоко Конан знал, что не сможет проснуться – до тех самых пор, пока мерзкая птица не начнёт ужин.

И вот тогда-то он и начинал – там же, глубоко-глубоко и почти неосознанно, но начинал! – хотеть, чтобы самое ужасное случилось побыстрее.

И вот это, пожалуй, было самым страшным.

* * *

– Заночуем здесь! До заката всё равно не будет больше ни одного подходящего места, если выступим с рассветом – будем в Сабатее завтра не позже полудня.