Три женщины

Три женщины
Светлана Викторовна Баранова

Три поколения женщин, три судьбы, одна история. Бабушка, мать и дочь. Влияние каждой на жизнь другой, любовь и ненависть, обиды, непонимание, привязанность и чувства долга. Надя, которая доживает свой век, страдает деменцией и старается сохранить остатки памяти. Александра, её дочь, женщина средних лет, которая всю жизнь искала любовь. Юля – студентка, которая только начинает свой жизненный путь, ищет себя и своё предназначение.

Светлана Баранова

Три женщины

I

Надя снова забыла, зачем пошла на кухню. На столе стояла чашка с недопитым чаем, и она не могла вспомнить, когда его заварила. Завтракала ли сегодня? В раковине лежала тарелка с остатками творога и чайная ложка. Наверное, всё-таки завтракала.

Каждый день, как маленькая жизнь. Её надо как-то прожить и постараться проснуться наутро и хоть что-то запомнить из прошлой, вчерашней.

Сначала она всё записывала на листочках, и какое-то время это помогало. Но недолго. Надя смотрела и не понимала, о чём они. Полный дом непонятных бумажек. Она брала их в руки одну за другой, читала, откладывала, снова брала, и так могло продолжаться часами.

Порой наступали минуты просветления, и тогда становилось по?настоящему страшно. Тряслись руки, слёзы наворачивались на глаза. Хотелось, чтобы кто-то был рядом, помог, поддержал. Но никого не было. Тогда Надя звонила дочери или внучке. Не часто, она боялась им надоесть, а когда всё-таки набирала их номер, то почти всегда забывала, что хотела.

– Мама, ты как? Что-то случилось? Я на работе, давай я тебе вечером перезвоню, хорошо?

– Нет, всё в порядке. Голова только совсем дурная стала, забываю всё. Я спросить хотела.

– Мам, давай вечером. Я обязательно позвоню. Мне некогда сейчас.

Гудки…

Иногда дочь забывала перезвонить: много дел, ответственная работа, домашние хлопоты. Не виделись уже несколько месяцев – далеко живёт, хотя, смотря как посмотреть – четыре часа на поезде. Но это деньги, а их вечно не хватает.

Надя любила заниматься домом, отвлекалась. Особенно сейчас, когда мысли в голове жили какой-то своей, непонятной ей жизнью. Делала коллажи из фотографий, украшала фоторамки. Меняла местами многочисленные вазочки, статуэтки, старые детские поделки дочери и новые – внучки, рисунки мужа. Комод, пианино, все тумбочки были заставлены фотографиями с близкими ей людьми. Это выглядело своеобразного рода выставкой, экспозиция которой часто менялась, а люди на фотографиях – нет.

Сегодня Надя достала совсем старые, пожелтевшие снимки родителей. Их осталось немного, не больше десятка. Отец на них выглядел очень статно, глаз не отвести: широкоплечий блондин с большими серыми глазами, прямым носом, широкими и симметричными бровями, а маленькие и тонкие, непропорциональные относительно других черт, губы придавали выражению лица некоторую загадочность – казалось, что ещё мгновение и улыбнётся. Мама рядом с ним смотрелась совсем невзрачно и как-то по?деревенски. Простые, грубые черты маленького лица, близко посаженные глаза, жидкие и прямые тёмные волосы, широкие скулы. Родителей Надя помнила хорошо.

Долго рассматривала, отобрала три фотографии, ходила с ними по квартире, примеривалась, куда поставить. Забыла, что хотела сделать. Удивилась, увидев их у себя в руках, вернулась в комнату, села в кресло и включила телевизор. Рассказывали что-то про животных – тигров. Уснула в кресле, фотографии выпали из её рук на пол. Когда проснулась, было уже темно. Зимой темнеет рано. Хотелось пить и есть. Время обедать. Наверное.

* * *

Родилась Надюша на окраине Москвы, в бараке, через год после окончания войны. В роддоме предложили от девочки отказаться: слабая совсем, не жилец. Мама дочь забрала. Выкормила. Выменяла на рынке настенные часы с кукушкой на рюмку манки, а своё зимнее пальто – на целую бутылку кагора. Часы вообще вещь ненужная, а пальто… Так тогда август стоял, до зимы ещё далеко, придумают что-нибудь. Страшное время: голодное, холодное. Главная цель – выжить. Любви, ласки, нежности не было, не до них, особенно Надюша это почувствовала, когда у неё появились братья. С пяти лет она стала для них нянькой. Тогда все так жили. Или всё?таки дело не во времени, а в людях?

Надюше часто снились сны про её жизнь в бараке. Страшные, как и жизнь тогда.

Он представлял собой одноэтажное деревянное здание на десять семей. Для каждой – по комнате и общая кухня. В комнате человек по пять, а то и больше жило. Все удобства, естественно, на улице. Зимой в туалет страшно ходить было – грязь, вонь, замёрзшие фекалии на дне глубокой ямы. Скользко, чуть-чуть оступишься и провалишься в бездну. Так ещё и соседские парни подсматривать бегали, смеялись, шутки пошлые отпускали, а однажды они Надюшу в этом туалете закрыли, только через час кто-то из соседей услышал крики и выпустил. У неё тогда истерика жуткая случилась, успокоилась только, когда отец пощёчин надавал.

На общей кухне тоже особого порядка не наблюдалось. Соседи в основном татары и мордва. Чистоплотностью они не отличались и ходили вечно, злые, понурые, замученные бытом и работой. Мама Надюши ни с кем не дружила, с соседками не болтала, не сплетничала – быстро еду приготовит и в комнату к себе идёт. Не любили её в бараке, чудной считали. Ещё и завидовали, что муж красивый такой. Она его всю жизнь ревновала ужасно, но он на других не смотрел, не гулящий был. А вот выпить любил – вечерами после работы во дворе часто с мужиками «рыбу забивал» под водочку. Пьяным не буянил, маму Надюши почти не колотил, детей – только если, за дело.

А однажды Толику, брату Надюшиному, влетело сильно. Ему тогда ещё и четырех лет не исполнилось. Соседка котлеты жарила, и запах быстро по всему бараку распространился. Мясо редко ели, в основном, картошку и макароны серые, вот Толик и не выдержал, стащил со сковородки одну и почти не жевавши проглотил. Когда всё выяснилось, папа на кухне при всех с него штаны снял и молча ремнём бил. Долго бил. Надюша плакала, пыталась заступиться за брата, так он её оттолкнул с такой силой, что она полкухни пролетела.

Надюше тоже однажды от папы досталось, уже тогда в школу ходила. На катке упала, сильно ногу расшибла. Пришла домой вся в слезах, рейтузы порваны, коленка в крови. Он коньки у неё выхватил, закинул под кровать, а её сильно так по лицу ударил и сказал, что если она, дура, кататься не умеет, то пусть дома сидит.

Примерно в этом возрасте Надюша узнала мамину историю. В школе задали сочинение про войну, надо было написать про родителей – где воевали, в каких войсках, какую пользу принесли своей стране и народу. Надюша за ужином у них и спросила. Так вышло, что папа в тылу на заводе работал, а мама горничной служила на правительственных дачах. Надюша, как это услышала, так сразу дар речи потеряла – как про такое в сочинении писать?

А у мамы лицо сразу изменилось, в глазах блеск появился, и Надюше даже показалось, что она улыбнулась.

Маша, Надюшина мама, росла самой старшей дочерью в семье. Жили они в Тульской области, в какой-то маленькой деревне. Всего их было одиннадцать сестёр и братьев. Мать Маши умерла, когда девочке исполнилось тринадцать лет, но отец быстро женился на пятнадцатилетней. Несладко Маше пришлось. Мачеха издевалась над ней всеми возможными способами и, конечно, поручала самую грязную и тяжёлую работу. Отец молодой жене не перечил, любил, но и за дочь волновался: не особо красивая, замуж быстро не выйдет – и он тогда написал письмо своей сестре, которая уже давно жила в Москве. Чем та занималась, он, правда, не знал, но очень надеялся, что племянницу к себе возьмёт.

Так в шестнадцать лет Маша переехала в Москву. Тётка её работала поварихой на дачах у местной партийной элиты, туда же она племянницу и пристроила. Горничной. Счастью девочки не было предела: ей выдали красивую форму – белый передник и такую беленькую штучку на голову, на чепец похожую, её накладкой ещё называли. У Маши стало вдоволь еды и своя маленькая комната, а работалось – легче не придумаешь: застилала постели, мыла полы, вытирала пыль, собирала посуду со столов. Так ещё и делать всё это приходилось не каждый день, а только, когда «хозяева» приезжали – чаще всего по выходным. Вечерами в просторном зале, где даже сцена и ряды кресел стояли, прямо как в театре, эти солидные и красивые мужчины в костюмах или военной форме кино смотрели на большом экране, или артисты выступали – песни пели, танцевали – и Маша, когда работу заканчивала, тоже успевала немножко посмотреть.

Иногда «хозяева» привозили с собой женщин, много пили, смеялись. Женщины в ярких, откровенных платьях с глубокими вырезами, красной помадой на губах и почти все курили. Маша в первый раз, как их увидела, удивилась, что у этих мужчин могут жёны так выглядеть. Поделилась с тёткой, и та хохотала до слёз, когда услышала, а потом объяснила, что это вовсе никакие не жёны, а обычные шлюхи. Настоящих жён Маша позже уже узнала. Они были почти, как те актрисы, которых в кино показывали – в дорогой одежде, строгие, молчаливые. Не все, конечно, красавицы, но породистые – это точно.

Через год война началась. Она мимо Маши прошла – её жизнь не изменилась.

Надюша слушала маму и не понимала, как ей вообще реагировать, можно ли об этом в школе говорить или лучше не надо. Папа прервал жену на середине истории, Надюше велел в школе молчать и написать про своего дядю, который под Ельцом погиб. Пообещал потом рассказать. Обещание так и не сдержал, а Надюша тогда переписала что-то из детской книжки про войну и подвиги, только имена изменила.

Чуть позже она услышала продолжение этой истории. Папа не ночевал дома пару дней – поругались они с мамой, и он ушёл пожить в общежитие к другу. Мама вечером выпила чуть больше, чем следовало, и разговорилась.

Когда война закончилась, все, конечно, очень радовались и Маша тоже. На дачах праздник всей обслугой закатили, пока «хозяева» отсутствовали. Вот на этом празднике она и встретила Надюшиного папу. Он работал слесарем на автобазе, и кто-то из парней его позвал – девушек много, а мужчин – раз-два и обчёлся. Красивый, молодой, здоровый – это после войны большая редкость. Но Маша даже и не смотрела в его сторону: столько вокруг красавиц, ей до них далеко было, а он возьми да и влюбись по-настоящему, в жёны через неделю позвал. Маша – к тётке, с вопросом, как быть. Та обрадовалась и даже похлопотала за парня, попросила его в местный автопарк устроить, а он, дурак, ни в какую. Прислуживать не желал. А так дали бы им комнату побольше, как семейным.

– Вот так, дочь, мы и оказались в бараке, а я – на заводе. Ты учись, может, по-другому жить будешь. Мир везде. Коммунизм построим, заживём. Вы заживёте, мы уже навряд ли. И отцу не говори, что я плакала.

– Мам, хорошо всё будет, квартиру ведь скоро дадут. Там и газ, и вода. У мальчишек отдельная комната. И вообще скоро человек в космос полетит, представляешь? – Надюша хотела обнять маму и даже сделала шаг навстречу, но увидела в её глазах такую холодность, что стало как-то не по себе, и она замерла.

– Ты чего встала? Спать иди. В космос они полетят.

Больше они к этой теме про прошлое мамы не возвращались. Им, действительно, в скором времени дали квартиру. Трёхкомнатную. На Нагорной. В уже почти настоящей Москве. Большие дома, детские площадки во дворах. Клумбы и много деревьев – тополей. Их тогда сажали в огромном количестве, только и успевали на субботники по озеленению ходить. В квартире из кранов лилась не только холодная, но и горячая вода, а ещё имелись туалет и ванная. После барака это стало настоящим раем. Надюше выделили свою комнату, братьям тоже, в зале спали родители. Комнаты оказались смежными и не особо большими, но это абсолютно никого не расстроило.

Надюша и братья пошли учиться в новую школу. Младший, Андрей, быстро подружился с ребятами во дворе, и они гоняли в футбол в коробке на соседней улице. Наде часто приходилось его искать, насильно приводить домой и заставлять делать уроки. Толик же рос тихим и спокойным, правда, часто болел и всегда очень серьёзно: гнойный отит, свинка, воспаление лёгких, бесконечные ангины. Пару раз лежал в больнице – Надюша готовила и носила ему домашнюю еду, книжки. Он много читал, полюбил шахматы, потом увлёкся зарубежной музыкой. Когда она нашла у него фотокарточки с изображёнными странными молодыми людьми в брюках клёш и длинными волосами, хотела их все порвать, но обычно на редкость спокойный Толик проявил характер. Заявил, что Надюша ему не мать, и нечего ей лезть в его жизнь, он сам разберётся. Она обиделась и заплакала. Хотела, как лучше, чтобы мальчики нормальными людьми стали, профессию хорошую получили, а они совсем не ценят её заботу. Почему? Ответ на этот вопрос Надюша так и не нашла, а возможно, просто и пыталась найти.

Сама она была похожа на маму и внешностью, и характером. Не очень общительная, неласковая, училась средне. В старших классах ей стала нравиться химия, думала, что после окончания школы пойдёт в лаборантки. Дружила Надюша только с двумя девочками: Тамарой и Людой. Они жили в одном доме и вместе учились.

Надюша всегда восхищалась Тамарой – та словно появилась совсем из другого мира. Мира, в котором не существовало барака, пьяных соседей, драк во дворе, семейных скандалов. Папа Тамары был академиком, мама занималась домом. Когда Надюша впервые попала к ним в квартиру, ей показалось, что она очутилась в музее. Шикарная старинная мебель, огромные вазы с цветами, на полу повсюду ковры. Её пригласили остаться на обед. Ели в комнате. Суп подавали в супнице, а к пирогу с черникой прилагалась маленькая вилочка. Все говорили тихо, никто никого не перебивал, а отец Тамары называл свою жену «радость моя». Вернувшись из гостей, Надюша дала себе обещание, что обязательно тоже будет так жить. Когда-нибудь.

После окончания школы она неожиданно для самой себя поступила в институт: подружка попросила на экзамены вместе с ней сходить – одной страшно. Подружка провалилась, а Надюша стала учиться на химика-технолога. Примерно в это же время в её жизни появился Леонид. Он был другом её брата – учился с ним в техникуме и часто приходил в гости, они с Толиком играли в шахматы.

– Лёнь, тебе что Надька нравится? Она же тупая и внешность обычная. Вообще ни о чём. Ещё и лезет вечно со своими нравоучениями.

– Да, нравится, и даже очень. Я жениться на ней хочу.

– Чего? Совсем сдурел. Хотя, женись, если уж так хочется. Будешь мне не только другом, но и родственником.

– Женюсь. А тебе шах и мат. Ещё партию?

* * *

Лёня родился в Москве в простой семье. Отец работал сантехником, правда, обслуживал он «генеральские» дома. Мама довольно долго сидела дома с Лёней и его сестрой, когда же они подросли, устроилась в ЖЭК. Жили они в Новых Чёремушках в просторной квартире. Летом под окнами расцветала сирень с волшебным ароматом. У Лёни он всегда ассоциировался с домом и мамой, доброй, тихой и ласковой. Любившей детей искренней, ничего не требующей взамен, любовью.

Он рано научился читать: брал отцовские газеты – книг в доме мало. Когда старшая сестра пошла в школу, ему исполнилось пять лет, с того времени Лёня учился по её учебникам, поэтому в первый класс пришёл со знаниями второклассника. Он записался в центральную детскую библиотеку, учился на одни пятёрки, конечно же став примером для всех одноклассников, но никогда не зазнавался, всегда помогал товарищам. Учёба ему давалась легко. Когда Лёню приняли в пионеры, он сразу побежал записываться в различные кружки: шахматы, авиамоделирование, юный радиолюбитель, благо Московский Дворец пионеров рядом находился.

А вот с физкультурой Лёня не дружил. Высокий, худой, неуклюжий, он с детства носил очки, а в десять лет, упав со ступенек, выбил себе передние зубы. В старших классах за свою неловкость и отсутствие хороших координации и реакции он получил прозвище «прямило Чебушева».

Но при этом, если присмотреться, находилось в нём и что-то аристократическое.