Целую тебя, мой Пьер

Почувствовав сильнейшее желание поскорее уехать в уже ставший родным Петербург, Ланской вздохнул и решил пораньше лечь спать. Усталость и длинная дорога брали своё, и стоило ему только прилечь на жёсткую кровать, как сон сморил его веки, и Пётр провалился во тьму.

Панихиду матушка повелела служить не на кладбище, а прямо в усадьбе. К четырём часам в гостиной уже всё было готово – на большом столе лежали крест, Евангелие и потемневшая от времени икона Спасителя. Старенький священник, отец Иоанн, в потёртом облачении готовился к службе и едва слышно ворчал на нерадивого иподьякона, который переложил угля в кадило. И теперь по комнате расползался едкий дым, сдобренный таким же едким ладаном. По первому зову Елизаветы Романовны в гостиную вбежала молоденькая дворовая девушка, которой было велено увести Коленьку, пока тот не задохнулся.

– Всё равно ещё ничего не понимает, нечего ему тут в дыму стоять, – неодобрительно поджав губы, заметила матушка.

От такого замечания священник ещё больше оробел и почти перестал размахивать кадилом. Надтреснутым голосом он подал возглас, который тут же подхватил дьячок. Панихида началась.

Пётр молился искренно, как и всегда, поминая отца. Он помнил его плохо. Но в памяти всё-таки задержались добрые и чуть грустные карие глаза Петра Сергеевича, да большие руки, которые иногда обнимали младшего сына. Со святыми упокой… Вечная па-а-амять…

Поминальный обед прошёл быстро. Священник всё время благодарил. Под влиянием крепкой наливочки язык его развязался и робость отступила. Он смешно шепелявил, видимо, по причине отсутствия двух передних зубов. Но это не мешало ему угодливо улыбаться, заглядывая в глаза хозяйке, и поднимать за неё тосты. Дьячок вёл себя более разумно – в основном молчал, но при этом с великой скоростью поглощал все закуски, до которых мог дотянуться. Батюшка, в конце концов, это заметил и начал осторожно пихать его локтем, увещевая вести себя прилично. Однако молодой клирик и ухом не вёл – голод не тётка, пирожка не подсунет. А здесь вот они – красавцы, румяные да с разными начинками. Пётр и сам ел с удовольствием, в душе посмеиваясь над дьяком.

Утомившись от приёма гостей два дня подряд, матушка после ухода гостей сразу отправилась отдыхать. Увели спать Коленьку. Павел и Пётр остались вдвоём в большой столовой. Пётр был не любитель спиртного, но идти было некуда, и он решил составить компанию брату. Тот выпил уже изрядно, но, отыскав где-то бутылку шампанского, закругляться не собирался.

– Паша, ты не горе заливаешь? – внимательно глядя на брата, спросил Пётр.

– Нет, Пьер, не горе, – по-французски ответил Павел. – Я рад, что помирился с матушкой, хоть она пока отказалась принять Надежду Николаевну. Надеюсь, со временем смирится и позовёт жену. Хотя… знаешь, иногда я боюсь, что мы расстанемся с Надеждой раньше, чем мать согласится на знакомство с ней.

– Ты что говоришь? – поразился Пётр, – вы так плохо живёте? Ругаетесь?

Павел задумался, глядя в бокал с янтарной шипучей жидкостью.

– Ругаемся… Иногда кажется, что виновата она, а порой ощущаю, что и сам перегибаю палку от ревности. Невыносимое чувство! Просто сжигает изнутри! Понимаешь? – сжимая бокал до белых костяшек, страстно спросил Павел.

Пётр молча кивнул.

– Но это не главное, Петя… Знаешь, как ужасно думать, что главное в твоей жизни уже прошло. Карьеру я сделал, даже в войне довелось поучаствовать, а вот любовь… непонятно – есть она или нет? Как там у твоего Пушкина герой Онегин… "заболел русскою хандрой"? Так? Вот и у меня от любви одна хандра и осталась. Тебе советую жениться, а сам в душе злорадствую: женись, женись, помучайся как я…

– Паша, ты так добивался её, а теперь мучаешься?

Брат оторвал взгляд от бокала. В глазах его вдруг сверкнули злорадные нотки.

– А ты-то с кем связался? Кроме Полетики не нашёл никого? Что за странное проклятие напало на нашу семью? Я на первой жене Полетики женился, а ты спишь со второй… ха-ха-ха…

Его разобрал пьяный смех, а Пётр разозлился. Он резко встал с кресла и поставил бокал.

– Не желаю слушать твои пьяные бредни. Не хочешь нормально разговаривать, пей один.

– Ой-ой-ой, какие мы обидчивые… – шутливо погрозил пальцем брат, – ты и в детстве такой был. Помню, помню… Ну и иди… я тут один посижу… А может, и не один… позови-ка мне какую-нибудь девку. Пусть кровать застелит.

– Павел, ты ничего не перепутал? – наклонился к нему Пётр, – это тебе не кабак. Иди спать. Спокойной ночи.

Пётр поднялся в свою комнату, но раздеваться не стал. Слова брата взволновали его. В том, что он влюбился в Идалию Полетику – вторую жену штабс-капитана Кавалергардского полка – было что-то странное. Но добиваться её развода Пётр не собирался, хотя понимал, что влюблённость в замужнюю женщину делала его жизнь неопределённой, потому что не обещала никаких перспектив. Однако отказаться от Идалии он не мог…

Странный шум и женский визг насторожили Петра. Он выбежал из комнаты и быстро стал спускаться.

– Пустите, барин, пустите, – жаркий умоляющий голос слышался на первом этаже, где была комната брата.

Бедняжка старалась не кричать, видимо, опасаясь разбудить уснувших обитателей дома, а ещё хуже – хозяйку. Однако голос её звучал неубедительно для пьяного Павла, и он настырно тянул дворовую девушку в свою комнату.

Пётр схватил брата под локоть и оттащил в сторону, с силой оторвав от бедняжки.

– А ну, малая, брысь отсюда, – хрипло бросил он, когда рука Павла разжала её маленькую кисть.

Девушку не пришлось долго уговаривать, и, подхватив упавшую ленту с головы, она мышкой юркнула в ближайший тёмный коридор.

– Паша, давай спать ложись, – миролюбиво начал Пётр, но Павел разозлился.

– А ты кто такой, чтобы меня усмирять? – он взял Петра за грудки, – ты полковник, а я генерал. Не забыл?

– Не забыл, не забыл, ваше превосходительство, – Пётр оторвал руки брата от своей груди и затолкал шатающегося Павла в комнату, – раз вы генерал, то послужу вам сегодня денщиком.

Он усадил брата на широкую кровать и стал стягивать с него сапоги. Тот попытался приподняться, но Пётр решительно толкнул его обратно.

– Спать давай, ваше превосходительство, – уже погрубее осадил он его.

Павел улёгся, однако глаза не закрыл. Его немолодое, но ещё красивое, породистое лицо было недовольно. Хитрый взгляд следил за Петром и будто обещал, что, как только тот выйдет за порог, Павел добьётся своего. Даже хмельной головой он реально оценивал свои шансы против младшего брата. А они были невелики – Пётр был чуть выше, шире в плечах, а главное, трезвый.

– Не жди, что я уйду. Я здесь лягу, – Пётр показал на кушетку, – а то утром матушка выгонит нас быстрее, чем мы успеем собраться.

Недовольно сопя, брат завозился на кровати, устраиваясь поудобнее. Через короткое время раздался его мерный храп, а Пётр ещё долго не мог уснуть, раздумывая о странной штуке – судьбе, такой у всех разной и непредсказуемой.

Засветло проснувшись, Пётр решил пойти в свою комнату, чтобы не напоминать брату о вчерашнем происшествии. Он осторожно прикрыл за собой дверь и тихо пошёл по коридору. В людской уже звучали голоса – дворня завтракала рано. Пахло пшённой кашей, свежим хлебом и сдобой. Ноги сами понесли на вкусный аромат.

При появлении барина в полутёмной людской разговор прервался. Пётр разглядел несколько мужчин и двух женщин – одна накладывала в глиняные миски кашу, а вторая подавала плошки дворовым.

– Что желаете, Пётр Петрович? – с поклоном спросил дворецкий Василий, неспешно поднявшись при появлении барина. – Отведаете с нами чайку?

Пётр понял, что своим присутствием стеснит людей, которым не так часто удавалось спокойно посидеть в своём кругу.

– Нет, я лучше к себе пойду. Принесите чаю в мою комнату, – вглядываясь в лицо женщины, попросил он.

– Слушаюсь, – поклонился дворецкий, – Марья, собери барину поднос да отнеси.

– Вы идите, Пётр Петрович, – ласково произнесла женщина, – а я за вами подойду.

Он кивнул и стал подниматься на второй этаж, внезапно разгадав, кого она ему напомнила. После негромкого стука в комнату вошла Марья. Она поставила поднос на маленький столик возле канапе и собралась уходить. Пётр решился:

– Марья… как ты?

– Узнали, Пётр Петрович?

Женщина с улыбкой посмотрела на него. Узнал ли он её? Они не виделись около двадцати лет, но теперь он всё больше выхватывал из её облика родные, до боли знакомые черты единственного друга в этом доме. Да, он дружил с девочкой-ровесницей Машей, дочерью кухарки, которую выучил читать, увлекая интересными историями про дальние страны, чудных животных, римских героев и пиратов. Маша готова была слушать Петра бесконечно, если бы не его постоянная занятость уроками, а её – помощью матери на кухне.

Их дружба была секретной. Вряд ли его или её матери одобрили бы подобное общение, и тем сильнее была их привязанность. Поздними вечерами они сидели в библиотеке как два вора, увлечённо перешёптываясь и замирая от страха, когда слышали чьи-нибудь шаги по коридору.

Маша была единственным другом в этом доме, где он чувствовал себя страшно одиноким. Старшие братья уже давно служили в полку, отец умер, а у матушки на него не было времени. А так хотелось поделиться всем, что он узнавал из многочисленных книг! И не было более благодарного слушателя, чем смешная девочка, с веснушками на носу, в простеньком сарафанчике и в лаптях. Он помнил её измазанные в золе пальчики и свою ревность, когда она прикасалась ими к чистым страницам. Помнил, как Маша старательно училась читать, как, чуть высунув язык, коряво выводила первые буквицы, а потом робко читала первые слова. Тёплая волна воспоминаний согрела душу.

– Машенька, ты замужем? – вдруг спросил он ни с того ни с сего.