Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах
Светозар Чернов

Тайные агенты #1
1889 год. Петербург. Директор департамента полиции Дурново получает секретное распоряжение устранить главу Заграничной агентуры Рачковского. В свою очередь, Рачковский в Париже желает устранить главу Департамента полиции. Два года назад он провернул секретное дело в Лондоне и замел следы: тайные агенты Фаберовский и Владимиров отправлены в Сибирь. Каково же было удивление и ужас Рачковского, обнаружившего, что оба на свободе! Тем временем тайных агентов ожидает поездка в Египет – во имя спасения царствующей династии. Предыстория романа С. Чернова «Три короба правды, или Дочь уксусника».

Светозар Чернов

Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

От редакции

«Эту книгу можно читать с любого места», – сказали мы в прошлый раз, когда выпускали в свет – нет, не начало! Наоборот – конец серии историй о тайных агентах Владимирове и Фаберовском. И не наврали. Более того, настоятельно рекомендуем: начинайте читать с любого места. Почему? Это неизвестно. Просто мы знаем, что так удобнее. Если же вы, читатель, по природе своей устроены так, что вам непременно нужен строгий хронологический порядок, и вдобавок, чтобы все действующие лица были заранее вам представлены, если вы страдаете, ощущая, что чего-то не поняли – закройте скорее эту книгу и не портьте себе характер.

Как мы посмели начать историю с конца? Кто дал нам право публиковать незаконченную рукопись? Как у нас хватило нахальства так жестоко поступать с читателем? Но вот же мы и говорим вам: читайте с любого места. Не потому, что сюжет неважен. Как раз он важен в первую очередь. Но только ни за что вы в нем не разберетесь, если попытаетесь действовать по правилам. Нет здесь никаких правил и быть не может. Как нет начала и нет конца у серии «Тайные агенты». Совершенно безразлично, познакомились ли вы с этими господами с финальной книги «Три короба правды, или Дочь уксусника» или же делаете это только сейчас. Потребуется только немного терпения, чтобы все незнакомое, непонятое и черт знает, откуда взявшееся, стало ясно, понятно, знакомо, как свое.

Теперь, наконец, мы перестанем морочить голову тем, кто только еще знакомится с автором. Это незаконченная книга. Автор умер. Вернее, умерла половина автора, Степан Анатольевич Поберовский. Вторая же половина Светозара Чернова, Артемий Владимиров, уперлась: Светозара Чернова, в том его виде, в каком шла работа на квадрологией, нет более на свете, а значит, книга дописана не будет. «Я могу дописать, – говорил Владимиров на просьбы и мольбы, – но тогда это будет другая книга». По зрелом размышлении подумалось: а ведь верно, это была бы другая книга – у нее был бы один голос вместо двух. Тогда как на самом деле…

Тем временем, мир тайных агентов уже существовал, и сами тайные агенты уже жили во плоти – не то интриганы – провокаторы, не то жертвы, с которыми так не хотел иметь дела директор Тайной полиции Петр Николаевич Дурново, «ибо сделать Владимиров и Фаберовский могут все, но лучше продать душу дьяволу, чем связываться с ними». Словом, история уже стала реальностью. То, чего в ней не было, додумывалось на ходу само. И даже более: оказалось, что пропущенные места придают сюжету динамики, интригуют, заставляют читателя погружаться в созданный автором мир и там действовать самостоятельно – одною силой своей фантазии. Тогда было решено: публиковать все, как есть. Начать с самого законченного. Самым законченным оказался последний роман серии – «Дочь уксусника». Теперь перед вами предпоследняя часть квадрологии: «К месту службы в кандалах, или Операция „Наследник“». И эту книгу можно читать с любого места.

Телеграфный запрос директора Департамента полиции Дурново

полковнику Фон Плато

1 октября 1889 г

Иркутск

Начальнику Жандармского Управления

Прошу сообщить мне местонахождение высланных 1888 году Якутск известных вам купеческого сына Артемия Владимирова и мещанина Степана Фаберовского.

Директор Дурново[1 - Петр Николаевич Дурново (1835–1918) – начальник заграничной агентуры Министерства внутренних дел, директор Департамента полиции.]

Ответная телеграмма Фон Плато

– ДУРНОВО

Из Иркутска № 1817.

Директору Департамента полиции.

Упоминаемые личности телеграмме Вашего Превосходительства отправлены Якутск июле сего года, где находятся по сей день.

Полковник фон Плато.

Телеграмма Дурново – Фон Плато

5 октября 1889 года

Иркутск

Начальнику Жандармского Управления

Встречая надобность в личном объяснении с известными вашему превосходительству Артемием Владимировым и Степаном Фаберовским имею честь просить Вас, милостивый государь, пригласить их к себе и, снабдив деньгами на дорогу, предложить им немедленно выехать в Петербург. По прибытии в Петербург Владимиров и Фаберовский не должны никому сообщать о цели своего приезда и между 6–7 часами вечера явиться ко мне на квартиру по Владимирской площади и представить в удостоверение своих личностей письмо от Вас. Для приезда и жительства Владимиров и Фаберовский должны быть снабжены документами, по которым они проживают в Якутске и по коему они могли бы беспрепятственно жить в Петербурге, но отнюдь не проходным свидетельством. Сохраняя поездку Владимирова и Фаберовского в строгой тайне, я покорнейше прошу Ваше превосходительство о дне их выезда из Иркутска уведомить меня шифрованной телеграммой. Директор Дурново.

Пролог

Худой высокий человек в овчинном полушубке с уханьем колол дрова у крыльца дома, где помещалась якутская женская прогимназия. Несмотря на то, что на дворе царил февраль и морозы ничуть не желали слабеть, полушубок его был расстегнут, от пара, идущего изо рта, борода его обросла сосульками, малахай сбился на затылок, а стекла многажды чиненных очков в золотой оправе покрылись инеем. Утомившись, он бросил колун на утоптанный снег и оглядел высоченную поленницу, крепостной стеной окружавшую дом гимназии. Он вышел со двора на широкую улицу, снял с носа очки и потер рукавицей его и замерзшую от очков переносицу. По наезженной санями улице, вдоль желтой от навоза разбитой колеи, шел, постоянно спотыкаясь и переваливаясь с ноги на ногу словно пингвин, толстенький человек в тулупе.

– Степан! – крикнул толстяк худому. – Фаберовский! Бросай ты свою ерунду! Пошли домой ужинать.

Это был Артемий Иванович Владимиров, бывший агент Заграничной агентуры, сосланный сюда в Якутск вместе с Фаберовским административным порядком и снимавший теперь вместе с ним мезонин в одном из домов на Береговой улице. По разрешению и.о. якутского губернатора Осташкова им обоим в виде исключения было разрешено нарушить пункт 21 «Положения 1882 года о ссыльных и ссыльнопоселенцах» – им было дозволено занять места на государственной службе, места швейцаров при якутских гимназиях. С тех пор весь Якутск узнавал Артемия Ивановича по его головному убору – купленной на рынке у солдата фуражке, обшитой галунами из скрученной жгутом старой рыболовной сетки. При этом Артемий Иванович руководствовался не столько формальными установлениями, сколько полетом собственной фантазии, а гимназическое начальство, которое никогда прежде не видело у себя в Якутске сотрудников Заграничной агентуры, считало, что так и нужно, почему протестовать не решалось.

– Степан! – еще раз воззвал к Фаберовскому Артемий Иванович, подойдя вплотную и пытаясь оттянуть ото рта башлык, в который была закутана его голова. – Я уже хочу есть. Владимиров не умел разводить огонь в печи, поэтому любая задержка Фаберовского в гимназии плохо отражалась на состоянии его прожорливого брюха.

– Пошел ты до дупы, пан Артемий! – с легким польским акцентом беззлобно огрызнулся тот. – Не видишь, делом занят.

Артемий Иванович снял наконец башлык, оставшись в своей знаменитой фуражке, приосанился и начал нравоучительным голосом:

– Эх ты, господин Фаберовский! Ну чего ты тут зря надрываешься? Вот дали тебе место в женской прогимназии, а в ней всего-то четыре класса, потому ты сам и истопник тут, и дворник, и девки малые тебя иначе как Степкой не кличут. Говорил я тебе: иди ко мне в подчинение. Я вот швейцаром при мужской прогимназии состою, подо мною и истопник, и дворник, и учителев я вот где держу! – Владимиров сорвал меховую рукавицу и показал волосатый кулак. – И обращаются ко мне уважительно все: и учителя, и гимназисты с первого по шестой класс. «Здрасьте, говорят, Артемий Иванович, наше почтеньице вам, господин Владимиров».

Фаберовский молча повернулся, подошел к поленнице и стал укладывать наколотые дрова.

– Нет, ты меня послушай, Степан! Ты вот тут ерундой занимаешься, а твой лучший и единственный друг скоро изгибнет от голода, – голос Артемия Ивановича задрожал. – Начальство тебе этого не простит!

Поляк выпрямился и обернулся к тараторившему Владимирову. Тот заметил в руке у поляка полено и умолк, но было поздно. Суровая и полная лишений жизнь в Сибири приучила поляка к лаконичному выражению своих мыслей, он без единого слова размахнулся и ударил Артемия Ивановича поленом по лбу. Тот охнул и сел в снег.

– Ну ты, Степан, даешь! – сказал он, ощупывая вскочившую шишку. – А если бы фуражки на голове не было, убил бы вовсе!

– Убьешь такого! – проворчал поляк, засовывая полено под навес.

Не обращая больше никакого внимания на Владимирова, Фаберовский вышел на улицу и пошел домой.

– Ну что ты молчишь, ну?! – забежал вперед Артемий Иванович.

– Не хочешь говорить, тогда одолжи три рубля. Человек я или нет! Полгода уже в этой глуши среди якутов сижу, мочи больше нет. Хочу напиться! Не ходить же к Матрене Васильевне на улусную квартиру к нигилистам!

– Незачем напиваться! – огрызнулся поляк. – Я же не напиваюсь.

На самом деле Фаберовскому хотелось напиться постоянно и еще сильнее, чем Владимирову, но он боялся дать себе волю. Сперва после ареста поляк надеялся на помощь со стороны генерала Селиверстова. По нерасторопности этого человека они были схвачены в Остенде людьми начальника Заграничной агентуры Петра Ивановича Рачковского. Но прошло полгода, их отправили в Москву, там посадили в вагоны железной дороги и с партией ссыльных под конвоем повезли в Нижний Новгород. Из Нижнего на барже по Волге и Каме их доставили до Перми, а оттуда до Тюмени снова по железной дороге. Но поляк все еще надеялся и подбадривал Артемия Ивановича, совсем павшего духом от трудной дороги. Однако когда из Тюмени на барже их привезли в Томск и оттуда пешим этапным порядком повели через Красноярск в Иркутск, надежда и вместе с ней мужество оставили поляка. Теперь уже Владимирову приходилось поддерживать своего товарища по несчастью. Замкнувшись в себе, Фаберовский жил в Якутске мрачно и нелюдимо, не общаясь вне гимназии ни с кем, особенно с соплеменниками, сосланными после Варшавского восстания 1863 года, за что его в Якутске прозвали «коловратным» и «куркулеем». Зато жизнь Артемия Ивановича била ключом. Еще до того, как им с Фаберовским разрешили состоять на общественной службе и занять места швейцаров в якутских гимназиях, Владимиров загорелся идеей открыть мастерскую по производству настоек на стрихнине для политических, среди которых были распространены нервные заболевания. Он одолжил лопату у хозяйки дома, где они сняли квартиру, вскопал большой участок земли и засеял его доставшимися ему по случаю от какого-то аптекаря семенами чилибухи, гордо назвав свой огород «Мои озимые». Вскоре его посадки ушли под снег, и до весны Артемий Иванович смог с головой окунуться в деятельность совсем иного рода. Он занялся дрессировкой старой облезлой лайки, которую он полуживой подобрал на пустыре около оставшейся от древнего острога сторожевой деревянной башни и принес домой, заявив поляку, что выучит этого молодого щенка охранять дом. Умилившийся Фаберовский собственноручно изготовил конуру, но конура не понадобилась, так как через день собака издохла от ужаса и удивления, после того как Артемий Иванович покусал ее, показывая, что она должна делать с непрошеными гостями. Его печаль длилась недолго, так как от собаки осталась совершенно новая конура. Конуру он внес в качестве вклада в культурное развитие якутского общества, предложив ее как суфлерскую будку советнику местного областного управления Меликову, который во главе верхушки здешнего чиновничества устраивал для публики любительские спектакли. Растроганный Меликов разрешил Владимирову исполнить роль суфлера. Фаберовский, притащив конуру к Меликову и расширив в нее вход, поинтересовался, нужно ли оставлять цепь. «Зачем?» – удивился Меликов. «Ну, как хотите,» – усмехнулся поляк. И только после поднятия занавеса Меликов понял эту усмешку. Артемий Иванович опоздал к началу и под хохот публики прополз во время спектакля на четвереньках к своей будке, где до самого антракта устраивался, кряхтя и громко матерясь. Такое грандиозное фиаско только сильнее подхлестнуло его самолюбие. Он понял, что актерский талант – не самая сильная сторона его богатой многогранной личности и со страстью отдался делу, в котором у него уже был порядочный опыт. Целый месяц каждый вечер он усаживался за стол и при лучине марал один лист писчей бумаги за другим, пока на свет не явилась драма, потрясшая все якутское общество. Называлась эта драма «Му-му» и, как гласил подзаголовок на афише, была написана по рассказу Тургенева. Однако Артемий Иванович самого рассказа не читал, а только слышал о нем краем уха от одного из ссыльных. Поэтому в его переложении Герасим утопил здорового племенного быка, который в финальной сцене должен был громогласно мычать и для роли которого Артемий Иванович лично изготовил рога. Пьесу поставили, но она продержалась на сцене только до второго акта, когда по приказу присутствовавшего на премьере полицмейстера Сухачева была прекращена в связи с усмотрением в ней государственной крамолы и скрытых намеков на неверность императрицы государю императору. Несмотря на это, по свидетельству одного из присутствовавших на спектакле ссыльных, пьеса была отменно хороша и заменила ему две недели белой горячки. Благодарный за доставленное удовольствие, ссыльный подарил Артемию Ивановичу неслыханное в Якутске богатство – полный ящик засохших масляных красок. Такой царский подарок не мог не побудить Артемия Ивановича на новые подвиги. Первой его большой работой стал портрет государя императора. Владимиров писал его с себя, глядя в зеркало. Он работал самозабвенно, забыв про сон и еду, пока наконец не явил поляку раму с ликом Александра III, больше похожего на розовую жабу в мундире с застежкой на левую сторону на бабий манер и с какими-то невиданными орденами. Вдохновленный успехом – Фаберовский едва не подавился сухарем, который он грыз в это время, – Артемий Иванович написал еще один портрет, специально для поляка – портрет оставшейся в Лондоне невесты Фаберовского. Но ее он тоже писал, глядя на себя в зеркало, поэтому следующая розовая жаба оказалась в его творчестве последней и была надета Фаберовским ему на голову.

– Дядька Степан! Дядька Степан! – навстречу им откуда-то сбоку выскочили стайкой несколько девочек и загомонили, перебивая друг друга: – Вас казак разыскивает, Калистрат Ананович! Говорит, что вы ему нужны очень!

– Этого еще не хватало, – проворчал Фаберовский и, поблагодарив детей, ускорил шаг.

Теперь Артемий Иванович едва поспевал за ним и уже не мог говорить на ходу, чтобы не отставать. Казак Калистрат Ананович служил в окружной полиции у полковника Сукачева и то, что он заинтересовался Фаберовским, не могло предвещать ничего хорошего. Недоумевая, зачем они могли понадобиться здешнему держиморде, Фаберовский с Владимировым прошли по узенькой дорожке, протоптанной к своему дому, подслеповато смотревшему на них бельмами заиндевевших окон. Они встретились с казаком у отхожего места рядом с их избой. Это было внушительное сооружение, похожее на крепостной острог, обнесенный тыном из могучих бревен. Внутренность острога представляла собой дыру в земле, окруженную благородного желтого цвета ледяными откосами в форме вулканического кратера и начисто лишенную каких-либо приспособлений для помощи в поддержании тела над нею в требуемом положении. Калистрат Ананович вышел из нужника и пояснил, поправляя на боку шашку:

– Намедни у скопцов груздиков с омулечками переел.