Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

– Ты что здесь делаешь, Гурин?! – спросил усатый, поднимая кочергу. – Ты же в Женеве должен быть!

– Так это он и есть, Петр Иванович, – сказал Милевский. – Тот эмигрант, что в типографию приходил!

– Ты же чуть все дело не провалил! Ты себя провалил! Ты зачем из Женевы уехал?! Кто теперь поверит, что ты ни при чем?!

– Да я бы в жизни сюда не приехал, если бы эти двое Фанечку с моста в воду не скинули. – Артемий Иванович проследовал к камину и сел перед ним на корточки, протянув озябшие руки к огню. – Товарищи, прости Господи, меня и так уже в провокаторстве стали подозревать, а как Фанечка меня с этими двумя громилами увидела, а они ее за это в воду – тут уж никаких сомнений не стало. Они дреколье похватали, как она выплыла и к ним прибежала, и за мной. Когда б не Шульц, точно убили бы!

– Какой еще Шульц? – спросил Рачковский.

– Ну, товарищ немецкий, из Цюриха, в тамошнем Политехническом институте учится, оттого и к нашим цюрихским прибился. Приехал в Женеву насчет террористической работы связи налаживать. Я, как меня ваши громилы на острове бросили, под мост заполз. Раненый я был, кровью истекал, да и дождь идет – а там сухо, хотя все в лебедином дерьме. Думал там до утра отсидеться, а тут они и явились по мою душу. С факелами, Петр Иванович, с вилами и лопатой, чтобы меня, значит, сразу тут и похоронить. У них с похоронами проблемы последнее время, кхе. Весь остров они обыскали, только под мост не догадались заглянуть. А Шульц догадался. Видать, услышал, как я от боли стонал. Он все мне рассказал, и угрозу смертельную от меня отвел: забрал у меня пальто, камней в карманы набил – и в воду его макнул. А им сказал, что нашел пальто в реке под мостом, и видать по всему, меня утопили. Да еще семьдесят франков дал, чтоб я бежать из Женевы смог. «Уезжай, говорит, в Цюрих, а оттуда в Вену, потом оправдаешься, когда все успокоится». Да куда же мне на семьдесят франков до Вены? Тут только к вам в Париж едва на билет хватило. Да и зачем, когда здесь я на работе буду нужнее. В Вене у вас, Петр Иванович, небось другие агенты есть.

– В Вене-то у меня есть. Зато в Женеве теперь внутреннего агента нет.

– Это все хорошо, Гурин, мы во всем виноваты, – сказал Милевский. – Только объясните нам, какого черта вы в типографию приперлись?

– Я, это… Книжку свою спасал.

– Какую книжку? – спросил Рачковский.

– Про лягушек. Я ее специально написал, чтобы доступ в типографию получить. Посторонних-то Казак туда не пускал, а так я приходил набор проверять, а заодно все там примечал и на плане означал. План-то вам понравился, Петр Иванович? Я туда с гостиничной салфетки даже памятник герцогу Брауншвейгскому перерисовал.

– Видел я твой план, сладкий мой. На нем книжки твоей обозначено не было, и ее бы не тронули. Они и так еле к рассвету успели революционный материал уничтожить, еще полторы сотни экземпляров второй книжки «Вестника» и десять пудов шрифтов осталось. А в твоей книжке никакой революционной ценности не могло быть, чтобы на нее время тратить.

– Зато в ней общечеловеческая ценность была! – Артемий Иванович надулся и выпятил грудь. Поперек белой сорочки явственно читалось: «Взрослый гренуй имеет около фунта живого веса». – А теперь нету.

Дверь в квартиру распахнулась и на пороге комнаты появился Бинт. Он сразу узнал сидящего перед камином человека, повернувшего к нему измятую и испуганную физиономию. Француз потерял самообладание и, подняв трость, с визгом бросился на Артемия Ивановича. Милевский успел перехватить этот импровизированный карающий меч, но Бинт, решив во что бы то ни стало свершить правосудие, оставил трость в руках у пузана, а сам повалил Гурина на пол перед камином и вцепился ему в горло. Артемий Иванович почувствовал, что пальцы в лайковых перчатках не могут как следует сжать его шею, отчаянно засучил ногами и уперся потной пятерней прямо в физиономию Бинта.

– Бросьте, Анри, это наш человек, – спокойно сказал Рачковский, наблюдая за постигшим Артемия Ивановича возмездием. – Он нам еще пригодится.

– Слезь с него скорее. – Милевский встал и попытался за плечи оторвать Бинта от Гурина. – Ты сейчас весь в птичьем дерьме будешь.

Слова Милевского подействовали на француза отрезвляюще. Он вскочил, как ошпаренный и стал отряхать свое пижонское пальто.

– Какого черта он в дерьме? Это ты его вывалял?

– Когда мы его оставили на острове, он заполз под мост и там от своих народовольцев скрывался.

– Да это он им о нашем проникновении в типографию сообщил! Очухался и помчался к своим любезным камрадам! Ты-то, как мы и договаривались, на парижский поезд направился, а я домой зашел хоть немного привести в порядок лицо перед поездкой. Только поставил воду греть, как тут эти явились с ножами, кольями и вилками: «Куна на фонарь! Кишки ему выпустить! Отомстим за нашего Гурина!» Если бы с ними не было какого-то немца, который отговорил их выламывать дверь, они бы меня прикончили да потом в парке напротив бы закопали. У них даже заступ для того припасен был. Пока они в типографии охали да ахали, я еле дворами ушел, и потом в товарном депо до самого лозаннского поезда укрывался.

– Это ты врешь! – не вставая с пола, закричал Артемий Иванович. – Не могли они такого кричать, чтобы за меня отомстить! Я от них под мостом прятался! Лопатой этой меня собирались закопать! Я своими ушами слышал, как эта сука им сказала: «Мы должны его найти живым или мертвым! Он от нас не уйдет». А то, что мсье Кун – шпион, и у типографии ради наблюдения за ней поселился, народовольцы давно подозревали. Сами вы дерьмо собачье! И Грюна они тоже приметили, только не знали, где этот пузан живет и что он за квартирой Светлявской следит! Клоуны!

– О, разошелся! – сказал Рачковский. – Сейчас нас еще и побьет. Вставай уж с пола, суп луковый, раз уж тебя в живых оставили. Жрать, небось, хочешь? Иди, вон там на столе чай на спиртовке, сахар и круассаны. А что это за немец был, который Бинта спас?

– Так я же вам говорил: Шульц его фамилия. – Артемий Иванович с готовностью переместился за стол. – Он из Цюриха. Отменный парень. И меня тоже спас. Только чокнутый немного на терроризме. И вся рожа в шрамах, какая теперь у Бинта будет. Шульц все с идеей носится, что надо в Париже какого-нибудь великого князя завалить. И чем ему русские князья не угодили?! У них своих полно, вот и убивал бы их.

– А ты знаешь, дражайший мой, – сказал Рачковский угрожающе-слащавым тоном, – что два дня назад в Париж приехал великий князь Николай Николаевич-младший? Может твой Шульц не такой уж и чокнутый? Откуда он взялся? Давно он в Женеве вертится?

– Да уж с месяц, если не полтора. При деньгах господин, мне такие нравятся.

– И что же, у него были из Цюриха от кого-нибудь рекомендации?

– Так он же немец! Кто ж его порекомендует! Он вместо рекомендаций всем пива выкатил. И по-русски говорит, только не чисто.

– То есть он всем вам пива выкатил, месяц соблазнял всю женевскую эмиграцию великого князя убить, а мой внутренний агент три рапорта мне за это время прислал, и ни в одном этого Шульца не упомянул?

– Так ведь, Петр Иванович, у нас Люксембург с Куолупайкиненым каждый божий день Государя собираются убивать. Бумаги не напасешься все это описывать. Что ни день, то новый план у них. Иона говорит: щуку в Гатчину пошлем стрихнином нафаршированную, а Юха говорит: нет, корюшку. Я думал, этот Шульц такой же. А он оказался человек практичный, и денег мне на спасение дал, и вот даже француза спас. Господи, как ему морду-то покарябали. Неужто Фанни его так? Вот видите, Петр Иванович, а я на этой Фанни ради дела жениться собирался.

– Ты мне зубы не заговаривай. Агента-то внутреннего у меня теперь нету, мне придется за Шульцем наружное наблюдение устанавливать. Где он живет? Ага, это тебе не известно. Никому, говоришь, не известно? Как дам сейчас по уху! А где и когда его можно встретить? Кто бывает у него дома и кто больше всего идеям его сочувствует?

– Да кто ж его знает, этого Шульца. Он никого домой не приглашал. Идеям его никто не сочувствует, иначе бы я вам сразу написал, а если вас интересует, кто способен сейчас великого князя укокошить, так я вам с первого раза скажу: кроме Лёвы Посудкина во всей Женеве никакого другого дурня на это дело не сыщешь.

– Я уверен, что в Цюрихе не знают никакого Шульца, – сказал Рачковский. – И меня бы он не заинтересовал, когда бы мне не попало третьего дня в руки одно письмо. Камердинер графа Мюнстера продал его Севиньи. Я его всерьез до сегодняшнего вечера не рассматривал, там какой-то всемирный бисмарковский заговор, индийские принцы с Катковым, грядущий юбилей королевы Виктории и еще какая-то чушь. Но вот среди прочего там шла речь о том, что германской агентуре следует организовать убийство русского великого князя в Париже руками русских нигилистов в начале восемьдесят седьмого года. То есть, уже через месяц можно ожидать. А тут как на заказ – немец появляется, который русских нигилистов к убийству великого князя склоняет, и подходящий великий князь в аккурат в Париж прибывает. А мой любимый Рокамболь ничего мне про это не пишет!

– Так дело-то пустяковое! – Артемий Иванович увернулся от оплеухи Рачковского. – Приставьте кого-нибудь к Посудкину – и дело в шляпе. Другого, если Шульц действительно германский агент, ему все равно не сыскать, если только из России какие неизвестные мне не понаедут. А Шульца не филируйте, Петр Иванович, он таких, как эти двое, запросто вокруг пальца обведет, он страсть какой хитрый.