Воскрешение сердца

Иисус открывал ему многие знания и дарил запредельные истины Своего могучего слова! И происходило это потому, что именно молитвенные впечатления и личная жажда открывала тайну Бога. Всем, кто пожелает наследовать тайное настроение святой любви, прежде надо уяснить, Кто такой Иисус! Он приходит в то сердце, которое в силах Его вместить.

Иисус Христос только там, где Его ищут! Он везде, в каждом человеческом произведении. Оттого и общаться с Ним способен только тот, кто умеет правильно общаться с человеком. Ему не нужны пафосные речи, многомудрые правды. Он доступен в простоте ума, и всегда является там, где чувствуется только искреннее желание Его ощутить.

Можно звать святость и не видеть оную, а можно лишь помыслить и Иисус уже внутри твоего сердца. Бог легко открывается, если человек хочет дружить с Ним, а не мудрствовать о Нём. И Он всегда, всегда приходит, когда Его призовёшь. А порою не видишь, так это оттого, что душа восприимчива только на факты. А Бог вне фактов!

И обращаться с Иисусом Богом надо только на объёме горячего желания, но в простой символике великого слова! Гумисоль так и поступал, поэтому Иисус для него всегда был доступен в общении и всегда разговаривал с ним на равных! В этом и существенна любовь Бога к человеку. Только далеко не каждый может унаследовать такое совладение мыслей, хотя порою кажется, что Бог не слышит или не хочет слышать наши движения мысленных возможностей!

Он слышит любое дуновение, потому что Он – Бог! Но иметь с Ним общение на равенстве сил – это уже подвиг для души! А душа живёт на притоках крови! Слушай свою кровь, как она вьётся на пажитях тела, и тогда познаешь, как соединиться с Иисусом Христом.

Внешний мир, его жестокость, была чужда Малышу, незнакома, он стеснялся своего облика, чувства сопереживания пробуждали в нём человеческое начало неизменно, не зависимо влияний, поступающих на всяких моментах. Он мечтал о лучшем, о высшем. Стремился к лучшему, и он искренне верил в это, потому что его дух принадлежал Иисусу, а Он не мог обмануть.

Когда праздновали день рождение Энтони младшего, ему исполнилось десять лет, то по такому случаю пригласили гостей. Так уж получилось, что Малыша никто не называл Гумисолем, просто Малыш, но его самого это обстоятельство не огорчало, он привык и считал, что Малыш и есть его самое настоящее имя, имя, предопределённое судьбой и благостью Иисуса, а, в сущности, будучи и взрослым, он всегда на тайных мыслях оставался Малышом.

Собрали два огромных стола: один для детей, другой для их родителей. Изобилие еды имело особенную ценность в глазах хозяев этого дома. Малыш спрятался в своей комнате и никому не показывался. Вся суета его утомляла, а скопище людей вызывало страх. Казалось, все позабыли о нём! Но это не так!

Энтони младший прибежал и тянул за руку смущённого Малыша.

–Идём, идём…

–Нет, нет. – Страх присутствовал на ярком чувстве!

–Я не сяду за стол без тебя! Ты мой брат, я люблю тебя! – Он чуть не плакал. Его детское самолюбие не могло осознать, что Малыш уже понимает всё, его вид может кого-то взволновать непотребностью, а ему этого не хочется, в лишний раз ощутить приступ душевной боли, которая колеблет веру в добродетели.

Но за слово, произнесённое младшим Энтони, Гумисоль готов отдать всё, даже и свой покой. Он не мог допустить, чтобы брат огорчился или страдал в такой знаменательный день, поэтому тот и рос избалованным ребёнком, а порою даже и жестоким, его баловали и лелеяли постоянно все! Да и нельзя было отказать такому ангелочку в просьбе, пусть даже она и носила убогий характер его явной независимости.

Но тут вошла сама Марсэлина и ласково погладила Малыша по чёрным волосам. Встрепенулась душа великого человека и застыла, как воск на потухшей свече. – Не бойся,– мягко произнесла она, – всё хорошо! Иисус хранит твой путь! Пойдём с нами! Хотя бы немного отдохнёшь и поиграешь с детьми…

Сердце Малыша невольно дрогнуло, когда Энтони младший обнял его за плечи. И пусть мальчик претерпевал болезнь своего дыхания, но вдруг она ныне попалила невольную грусть и безрадостное томление. – Я не позволю тебя обидеть! Ни-ко-му! Ты ведь веришь мне? – Синие глаза глядели просто, не было ни лукавства, ни гордости. Гумисоль понимал, что брат-то ни в чём не виноват. Только вот ему-то так не хочется идти туда к ним и глядеть на веселье, которого он так боится. Сказал лишь на тяжком вздохе:

–Хорошо, я приду…

–Я верю тебе, Малыш, верю. Обещаешь? Ты мне обещаешь, что придёшь? – Мальчик доверительно вскинул вверх ресницы. Его красивое лицо умоляло, но оно было нелицемерное, доброе. Он ведь тоже любил своего старшего брата.

–Да, – выдохнул Малыш. «Какон прекрасен, он уподоблен моему Иисусу, он так величественен и благороден… И я люблю его, очень люблю… И не хочу огорчать его сегодня и никогда… И никогда, никогда не огорчу, чтобы ни произошло… Пусть я один буду страдать, но не он, только не он…», – невольная мысль горячо обожгла пылающий ум. Такая яркая зависть вдруг вырвалась, но не чёрная, а вдохновенная и возлюбленная. Они с матерью ушли, а он остался на думах тайных, непростых. И эти думы имели тайный характер, который он никогда никому не показывал.

–Чего же ты опасаешься, сынок? – Спросил осторожно слуга.

Малыш промолчал. Не хотелось говорить.

А Ортонсольз повторил свой вопрос:

–Чего же ты опасаешься, сынок?

–Я не такой, как они, – грусть упала вниз, как приговор, она задела чувство и ранила слишком больно. – Но я не могу, не могу огорчить своего любимого брата, он ведь Ангелочек, а разве ему свойственно грустить в свой день рождения?

–Ты лучше всех них, поверь, Малыш! Лучше… – Слёзная жемчужина скатилась по щеке мужчины и застыла. Он не в силах подать законное утешение для великого страдальца. А что, что он мог подать этому маленькому мальчику?

–Для тебя…

–Нет… Ты достоин участи богов, поверь мне старику…

–А удостоился участи жалкого ничтожества… – О! как взглянули его лучистые глаза на Ортонсольза! Сильно! Страстно! И столько в них непревзойдённой боли и страдания! Неужели эти мучения так глубоко сидят внутри него?! – Эх, – ещё более тяжкий вздох разбил воздух комнаты, которая скрывала все тайные страдания, – ладно, я пойду, не хочу огорчать Энтони в такой день… Он не должен печалиться, потому что его судьба не потерпит поражение…

–Я буду рядом с тобой, всегда буду рядом, – только и смог произнести добрый слуга. А что он мог ещё предложить?! Или готов отдать себя на страхи, крутящие мозги Гумисоля?! О, готов, готов! Да вот только некому принять сию жертву, кроме Иисуса! – А может, мы с тобой пойдем, погуляем?

–Нет, я обязан служить брату… Я не один… Я с Ним… – Малыш на секунды прижался к Ортонсользу, потом посмотрел на Иисуса, Тот спокоен и молчалив по-прежнему, но Его глаза сияли чистотой подлинного чувства. Малыш поверил Ему, и смело шагнул в гостевую комнату, где уже с нетерпением ожидали Гумисоля.

–Где твой легендарный Малыш? – Кричали озорно и дерзко детские голоса. Им не терпелось увидеть мальчугана, которого любил Энтони младший. – Где он? Мы требуем показать нам Малыша! Где он? Эй, Малыш, покажись! Не прячься….

Дверь распахнулась…

И все затихли, как по команде. Перед изумленными взорами предстал гений высокого мастерства и просто несчастный Малыш. Он растерялся под суровыми и ошеломлёнными взглядами тех, кто сейчас так скверно рассматривал его, но бодрый голосок любимого брата вывел из оцепенения. – Это мой брат! Иди ко мне! и никого не бойся! Малыш, я познакомлю тебя со своими друзьями… И пусть только хоть один посмеет тебя не любить…

Никто не засмеялся и никто не проронил ни единого слова, смолкли моментально. Все ждали чего-то необычного, как по команде следили за Малышом, который чувствовал себя весьма неудобно среди этих прекрасных снаружи детей. Однако их распирало явное любопытство, им хотелось познать сущность такого человека, непохожего на них, ведь он совершенно иной.

Внезапно Малыш заметил красивую девочку с рыжими кудрями, её серо-зелёные глаза презрительно и насмешливо оценили его несвойственный образ, но эти восхитительные глаза пронзили мальчугана насквозь так явственно, что он сразу же потонул в них. Потонул незаметно, глубина любовного величия уже не позволила ему выплыть на берег.

Любовь зажгла великое пламя в сердце в эту трагическую минуту! Сие безответное чувство осталось в Гумисоле до последнего вздоха. Хотя он знал, что любовь принесёт ему нечеловеческие страдания, неизмеримо-тягостные. Но ей была не нужна его любовь.

Разве могла она, девочка с таким величественным телом, такая безупречная и независимая, совершенная и гордая, принять любовь такого жалкого и униженного человека, человека, который пришел в мир для них, красивых и тщеславных, чтобы пробудить итог разумного сострадания и милосердия в жестоких и высокоумных сердцах, сердцах, лишённых чувств добра и света. И чем больше она, Розалина, его ненавидела и презирала, тем сильнее и крепче он, Гумисоль, её любил и мечтал о невозможном для него. Он сник, понимая, что недостоин сидеть с ней рядом, что его убожество слишком ярко подчёркивает её совершенство, но Энтони младший сказал ему уверенно:

–Ты сядешь здесь! вместе со мной и Розалиной! Я так хочу!

Ноги подкосились, ему пришлось присесть на стул между ними. Замер. Все движения погасли на моменте, который довелось испить таким болезненным вздохом своего великого и благородного сердца, но сердца, пронзённого болью души, коя усугубляла покровительство мрака.

Розалина брезгливо фыркнула и этот пронзительный шёпот, неслышимый никому, только одному Малышу, пригнул всю его сущность так болезненно и мучительно книзу, что он едва не задохнулся от испитого унижения.

Нет, она не произнесла смердящего слова вслух, но он услышал его чутьём опалённого сердца! Слово, обличавшее его, так сильно ранило душу, что он едва не упал от боли. Только забота и нелицемерная любовь младшего брата не позволили ему умереть от оскорбления. Хотелось убежать ото всех, от них, таких непохожих на него, но Малыш, проглотив всю накипь слёз, застыл, словно омертвелый образ, застыл обречённо, и разум его омывался духотою злобного навета, страха, принеся ему такие отвратительные страдания, которых он не заслужил.

И тут Энтони младший попросил его спеть! спеть для них! спеть для неё! Не испытывая волю судьбы, не надламывая своего самолюбия, не заставляя брата упрашивать, Малыш запел, запел, чтобы смыть позор своей горячей боли, запел так, где только он и Иисус, понимающий и возлюбленный. Он пел вдохновенно, проникновенно, не чувствуя никого возле себя. Лишь бы заглушить вопль кровавого безумия, лишь бы погасить болезненные всплески сознания. «Иисус, Ты понимаешь меня? Иисус, Ты любишь меня? Ведь я люблю Тебя! Помоги мне! Почему молчишь?» – Так думал мальчик, у которого рвалась плоть от чувственной боли. А разве он это заслужил?! Кто ответит? И кто подаст святое утешение, не измяв достоинства?!

Когда звук дивного голоса коснулся надменной Розалины, она онемела от потрясения, её милое личико стало печальным, Бог опечалился в ней, а из выразительных глаз посыпались алмазы слёз, Бог плакал в ней. А кому нужны такие алмазы?! Никому!!

Малыш впервые пел о себе. Он пел о том, как ему неуютно и горько обозревать долину своего странствия, где он одинок, где нет того, кто бы мог понять эту боль. Песня родилась мгновенно пережитым чувством, но Гумисоль не открыл своей любви, эта тайна осталась только в его душе, и только Иисус знал о ней.

Божественный свет вдруг покрыл уродство! Только благодать и рай парили посреди надменных и гордых умов! Все эти неровности слов в миг растаяли и смылись моментальным чувством святого Иисуса Христа! Молчание одухотворено песней! Ни у кого не хватило духу воспротивиться упоению!

Малыш не видел глаз восхитительной Розалины, он углубил всю скорбь туда, где на него с подлинной любовью глядели Глаза Иисуса, Которого он любил. Малыш пел для Него, пытаясь раствориться в тихой любви своего Гения, что облёк дух таким телом, телом, отворившим предел страдания и унижения. Не ведают они, красивые и великие, как тяжело носить плоть убожества и не только не ведают, но ещё и смеются, унижая и оскорбляя человеческое достоинство.