Реквием одной осени

Реквием одной осени
П. В. Свежов

У него было всё, что он считал нужным, и… всё равно ему чего-то не хватало.Он жил, мечтал, творил и… был недоволен собой.Жизнь даровала ему любовь и лучшего друга. Разве этого мало? Достаточно… пока не потеряешь обоих.Осталось потерять Родину и… вернуться? Книга содержит нецензурную брань.

Реквием одной осени

П. В. Свежов

© П. В. Свежов, 2019

ISBN 978-5-0050-3554-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Реквием одной осени…

Некоторые имена и фамилии,

названия организаций, учреждений, заведений

и должности, время и место действий,

изменены по причине неэтичности их оглашения,

а то и вовсе составления государственной тайны.

От автора

Относительно своего скромного объёма, это произведение рождалось долго – в три этапа, растянувшихся почти на два года. Оно – собранные воедино отдельные рассказы, заметки и эссе, которые начали записываться по мере их происхождения в реальной жизни. По этой причине автор затрудняется с вопросами выбора жанра своего творения. Он старался не слишком нудить (местами, кажется, не очень получилось), не сболтнуть лишнего (того, что может не порадовать других участников событий, если вдруг они это прочтут), и обойтись без особых пошлостей, засилье коих на бумаге и цветных экранах просто зашкаливает (обман и шутка). В силу всего этого, а также для того чтобы обойтись без лишних выдумок, автор счёл неуместным объединять все события в единую повесть, такую, какой она должна быть по классике жанра, и уж тем более растягивать в полноценный роман…

Пусть оно будет поэмой в прозе – жанром не популярным, и даже странным уже одним своим названием.

Высшая цель данной «поэмы» весьма эгоистична. Автор не чукча – то есть не только писатель, но ещё и читатель. И больше всего ему нравится узнавать в чужих произведениях свой образ, свои мысли, действия и жизненные ситуации схожие с теми, что пережил он сам. И, конечно же, чувства. Поэтому сие творение преисполнено реализма, простенького житейского трагизма, снобизма, эгоцентризма, и прочих нелицеприятных «измов». А наградой автору будет то, что читатели «поэмы» получат то же самое, что по нраву ему самому. Если, конечно, таки получат. Разумеется, было бы здорово, если бы читатели не только узнали себя, но и пересмотрели своё отношение к другим. Но автор в человечность не верит (отучили, знаете ли), и цели сеять разумное, доброе, вечное, перед собой не ставил (если, вдруг, кто нотации углядит).

И в завершение хочется добавить, что это не конец истории.

Продолжение следует…

«Когда зажигаются звезды в небе ночном,

Память непрошеным гостем входит в мой дом…»

«Несвоевременность – вечная драма,

Где есть ОН и ОНА…»

И. Тальков

«Ну что еще, ну что, я знаю о тебе?

Ничего. Только то, что ты есть»

М. Танич

Катерине, моей Музе, посвящается…

ЧАСТЬ 1

***

Обычное утро. Осеннее. Влажное. Прохладное.

Сентябрь.

Ставшая за годы привычной, тревожная мелодия будильника перестала быть бодрящей и пугающей. Вставать становится всё тяжелее и тяжелее – не отпускают обрывки грустных чёрно-белых снов.

Снились те, кого уже нет в живых. Снился любимый пёс, тоже умерший. Девушки снились, те которых любил и те в которых был влюблен – слава Богу, живые. Оставшись далеко позади, в прошлой жизни, они частенько являются ко мне во снах. Наверное, оттого, что нельзя назвать жизнью настоящее. Так, просто существование…

Но что делать, вставать-то как-то надо.

Ставлю чайник. Медный, старый, царский ещё – люблю антикварные вещи. Доверху залитый холодной водой из под крана, на средней конфорке, на полном газу, закипать будет двадцать минут.

Долго торчу в ванной. Намочив расческу, выпрямляю утренние колтуны. Затем причесываюсь с левым пробором. Чищу зубы. Щётка самая дешёвая, жёсткая. Паста «Колгейт». Почему? Не почему. Просто название нравится. Потом рожицу умываю жидким мылом «Камэй» с ароматом грейпфрута. Оно кожу не сушит и пахнет приятно. А кожа у меня проблемная. Жирная. Уход ей нужен соответствующий, иначе шелушится и прыщавится. Полотенчиком махровым утёрся аккуратно, и сразу кремчиком её увлажняю, пока не высохла. Крем легкий, на водной основе, матирующий.

Чайник уже шумит. И пока он окончательно закипает, я готовлю другой – фарфоровый. Чайный набор – чайник и пять пиал – узбекский подарок. Донышко присыпаю толстым слоем чёрного крупнолистового чая. Сахара три ложки – две неполных и одну с горкой.

Вот и кипяток «поджарился». Заливаю. Пока заваривается, готовлю яичницу.

Большая сковорода, широкая, чтобы белки тонким слоем растеклись. На сильный огонь её. Раскалённость каплей воды проверяю. Капля пшикнула, значит, масло можно класть. Сливочное. Один кусок. Большой, но не очень. И ножом его по всей сковородке еложу. Три яйца, крупных, домашних – я специально за двадцать километров езжу, чтобы их купить.

Глазунью обычно готовлю с беконом или помидорами и луком. Сегодня работаю по второму варианту. Одну помидорку некрупную и пять-семь пёрышек луковых. От плиты не отхожу, чтобы вовремя газ выключить и дать едва подпекшейся яичнице помлеть-попреть, доходя до кондиции на еле-еле остывающей чугунке.

Вообще, приготовление яичницы это ритуал для закоренелого холостяка. Если, конечно, он, холостяк, настоящий. А если подобная кулинария, как и варка пельменей, результат эволюционирующего чувства безысходности и наплевательского отношения к себе, то держитесь от такого экземпляра подальше. А если уже связались – бегите! Драпайте со всех ног и без оглядки. Эта дрянь заразна, как чума, и косит всех подряд, привнося в личность деструктивность.

За этой философской мыслью, пока яичница доходит, я разливаю чай. Ложечкой не помешиваю. Делаю, как узбеки учили: наполняю пиалку и выливаю её обратно в чайник. И ещё раз. И ещё. Четвёртую оставляю стыть – горячих напитков, кроме кофе, не люблю.

И сразу хлеб маслом намазываю. Три куска – по количеству яиц, которые, кстати, забыл посолить. Значит, посолю масло. Сыпать соль в остывающую глазунью – моветон. Безвкусица.

За окном нежный рассвет. Вот только-только было темно, а теперь чистое небо уже синеет над домом напротив. Пятиэтажка, такая же, как моя, призрачным кораблем выплывает из сумрака. Хотелось бы сказать, что летучим голландцем, да только светящиеся окна выдают присутствие обитателей.

Яичницу ем быстро, как положено, пока тёплая. Тем временем, первая пиала чая остывает до неприличия, а содержимое чайника приобретает нужный градус.

Из телевизора включено на тридцать шестом канале, звучит милый, но строгий, в чём-то даже сексуальный женский голос. Затягивая гласные и картавя, на чистом французском, он вещает о бесчинствах боевиков на севере Сирии. Я французский понимаю. Немного. И Францию люблю. Был там. Жил. Недолго.

Наливаю вторую пиалу. Поднастоялся чаёк. Ароматный стал. Крепкий. Не чифир конечно, но тоже ничего.

Всякая приличная трапеза должна заканчиваться десертом. Я печеньки ем. Курабье. Уж не знаю, кто их придумал, хоть и принято считать, что азеры, но название вполне французское. В тему. А во Франции я по утрам круассаны трескал с кофейком. Но здесь не равнина, тут климат иной. В смысле, Царское Село – это вам не Париж. Лучше. Не романтично, правда, зато Родина. А Родина – это не кот помойный начхал. Это слово с большой буквы. Справедливости ради стоит заметить, что один поэт, из местных, называл его Отечеством. Тоже хорошее слово, но забытое. А Франция… ну что Франция? Что она мне дала? Чего я оттуда увёз? Кроме пристрастия к Бургундскому – ничего. Да и оно, пристрастие это, ни к чему хорошему не привело и надолго было заброшено.

Пью третью пиалку. Залпом. Наливаю четвертую. За окном уже совсем светло и соседний дом не похож более на корабль. Скорее, на прямоугольный муравейник или обувную коробку, испещрённую дырками, чтобы запертый внутри хомяк не задохнулся. По асфальтированной дорожке, синусоидой проложенной между домами, цокают каблучки. Интересно, а стройные ли ножки у их обладательницы? Но задницу от табуретки оторвать, чтобы в окошко выглянуть, просто лень. Буду считать, что стройные. Ещё немного фантазии, и вот уже приятное и томительное утреннее возбуждение приливает пониже ватерлинии.