Македон. Дорога в Небо

В декабре 1909 года в Красноярскую телефонную сеть неожиданно нагрянула ревизия, выявившая недостачу почти 13 тысяч казённых рублей. Конечно, таких денег Македон не брал, виной был полный беспорядок в документации. Прежнее Иркутское начальство до минимума, можно сказать, полностью упразднило отчётность. Для руководства важно было увеличение числа абонентов. Тарифы менялись чуть ли не каждый месяц. Более того, заведующему ГТС негласно было дано право снижать или увеличивать тариф, в зависимости от состоятельности абонента, а если случалось, что кто-то не мог в полном объёме производить оплату, телефон всё равно не отключали. Ревизоры же поступили просто – умножили количество абонентов на последнюю официальную ставку тарифа – и передали дело следствию.

Но факт хищения был, и Македон его признал. 19 декабря 1909 года он был заключён под стражу.

Что почувствовал Македон? Безусловно, было раскаяние. Но больше – обида. Обида на судьбу, на Бога… «Почему я?» «За что?». «Ведь в с е так живут». В марте, когда на его место был назначен младший механик Пётр Николаевич Герасимов из Томска, в голове у Македона сложилась версия произошедшего и объяснение «неожиданной внезапности» ревизии. Помощником начальника Томского ПТО был бессменный инженер-электрик, коллежский асессор Герасимов… Эта версия была очень убедительной, казалась ему очевидной. Она усыпляла совесть, переводила ответственность на внешние обстоятельства – всё-таки он перешёл кому-то дорогу…

В ожидании суда

Красноярская тюрьма. Предварительное заключение. Допросы. Так прошли полгода. Делом Македона занимался знакомый адвокат. Он успокоил – дело шито белыми нитками, означенная сумма недостачи – 13 тысяч рублей – не имеет никакого документального подтверждения.

Из развлечений в тюрьме – храм по воскресеньям, библиотека. Македон впервые прочёл почти всю Библию, но сердце оставалась холодным к Священному Писанию, а принуждённая общая молитва перед отбоем вызывала почему-то неприязнь. Недаром говорят: невольник – не богомольник.

Но в стремительно развивающийся под диктатом технического прогресса Красноярск властно входило Электричество. Оно отвоёвывало у города всё новые и новые территории, требовало грамотных специалистов.

Через полгода, проведённых под следствием, по ходатайству вновь избранного городского головы, Павла Степановича Смирнова, Македон был освобождён из-под стражи и принят электротехником на строительство городского освещения. Тогда он и познакомился с владыкой Никоном.

Владыка, деятельный и энергичный, не только взялся за устройство богослужебной жизни, придав ей благочиние, красоту, торжественность, но затеял перестройку Архиерейского дома, одним из пунктов которой должно была стать его электрификация. Встреча Македона с архиереем состоялась во временном кабинете, куда владыка велел подать чай с баранками. Он поведал Македону о своих планах, особенно подробно остановился на электрификации домового храма Иоанна Предтечи, где необходимо было предусмотреть раздельное включение светильников сообразно с богослужебным уставом.

Встреча вызвала взаимный интерес. Владыке понравился воспитанный, грамотный Македоний, имеющий глубокие знания и собственное мнение во многих областях. От технических вопросов разговор перешёл в область духовно-нравственную – о научно-техническом прогрессе, о революционных настроениях в столице, о сложных взаимоотношениях с Западом. К тому же выяснилось, что они с владыкой земляки – оба из могилёвских крестьян. Разговорились.

– А что Вы думаете, Македоний Романович, о человеке? Что значит в нём образ и подобие Божие?

– Я понимаю так, что это свобода, возможность мыслить, выражать мысли словом, творческий дар, возможность любить.

– Ну, это всё душевные качества. А почему человек выглядит именно так? Или тело не включено в образ и подобие?

Македон пожал плечами, дав понять владыке, что это выше его разумения.

– А я вот скажу, что думаю об этом предмете. Есть такое древнее предание о том, как денница, высший из Ангелов стал сатаной. Когда Бог создал человека, то Архангел Михаил повелел всем Силам Небесным поклониться Адаму как образу и подобию Самого Бога и сам первым поклонился человеку. Денница восстал против этого. Гордость не позволила. «Я – выше, я – могущественнее, наконец, я – раньше». Вот и отпал от благодати Божией, стал противником Ему. Отсюда и ненависть диавола к человеку. Эта же история есть, кстати, в Коране. Но я вот о чём хочу сказать. Обратите внимание на свидетельство Апостола Павла, вложившего в уста Бога Отца слова о Сыне: «Также, когда (Бог Отец) вводит Первородного во вселенную, говорит: и да поклонятся Ему все ангелы Божии». Так кому же должны были поклониться ангелы? Забудьте на время о времени (простите за тавтологию), такие понятия, как «раньше» – «позже» с Вечностью не сообразуются. Вспомните Тайную вечерю. Спаситель предлагает ученикам Свою Плоть и Кровь ещё прежде, чем пролил Её, прежде Креста. Так о ком говорит это древнее предание, Коран? Об Адаме или о Христе? А вот я думаю, что Адам был создан по образу и подобию Иисуса Христа, хотя по материальному исчислению времени был раньше его. Я не открываю этих своих мыслей публично и никому не навязываю. Ещё в ереси обвинят. Но вот с вами, Македоний Романович, решил поделиться…

Македон тогда плохо понимал, о чём идёт речь. Больно далеко от него был этот предмет и богословские изыскания владыки.

Веру в Бога Македон впитал с младенчества, как большинство русских людей того времени. Но Санкт-Петербург и студенческая среда, уже развращённая религиозным нигилизмом, охладили духовную жизнь Македония. Он исполнял, что требовалось – говел и причащался в Великий пост, в воскресенье посещал храм вместе с супругой и детьми. Но, скорее, по требованию приличий и благонадёжности, чем по зову сердца.

За время работы по электрификации Архиерейского дома Македон ближе познакомился со священниками, узнал внутреннюю церковную жизнь. Он успокоился, пришла надежда, что всё обойдётся. В участок не вызывали. Вновь стал посещать собрание и даже поигрывать в карты…

Но следствие продолжалось. Даже покровительство знакомых чиновников, отставного статского советника Артура Густавовича Нитца и самого градоначальника не могли остановить колесо Фемиды. 25 апреля 1913 года состоялся суд. Приговор – «лишить всех особых прав и преимуществ и отправить в исправительные арестантские отделения на 8 месяцев и 12 дней» с учётом времени предварительного заключения. Поданная в Правительствующий Сенат апелляционная жалоба осталась без последствий.

Так был сокрушён «Александр Македонский», сын карниловского крестьянина, приехавший в Сибирь, чтобы покорить Красноярск, а, может, и весь мир. Прежний Македон остался за воротами арестантского отделения. Но, несмотря на страдания, крушение надежд и честолюбивых планов, Македон смог увидеть в произошедшем Руку Божию. В глубине души он давно понимал, что за внешним благополучием скрывается какой-то страшный обман. И вот теперь, лишившись свободы, а вместе с ней всех привилегий, совсем недавно казавшихся ему главной ценностью жизни, он впервые за долгие годы почувствовал себя свободным.

Так понимал отец Македоний теперь. Но тогда эта мысль была на самом дне его сознания, он ещё не мог сформулировать её для себя.

Когда 25 апреля 1913-го под конвоем Македон был доставлен в Красноярскую тюрьму, ему показалось, что он попал в совершенно другое место. «Он попал» – даже эти слова можно было взять под сомнение, в кавычки. Это был уже не о н. На предварительном следствии Македон всё-таки чувствовал себя человеком. Хоть и бывший, но заведующий ГТС, коллежский регистратор, полный надежды, что всё разрешится и вернётся. Со стороны знакомых не было какого-то презрения, осуждения, скорее – понимание и сочувствие. Даже то, что во время следствия он был в своей гражданской одежде, вселяло чувство временности своего такого «тюремного» положения. Выданный же сейчас Сташевскому серый суконный арестантский костюм как будто уничтожил, убил в нём человека.

На первой вечерней поверке, когда выкрикнули его фамилию, она показалась ему чужой, некрасивой, неуместной, стыдной. Между словами «арестант» и «человек» нельзя было поставить знак равенства. Даже к животным отношение у охранников было лучше – уважительнее. В тюрьме была одна собака, прикормившаяся у кухни, несколько кошек, которых держали надзиратели из-за множества шныряющих по камерам крыс и мышей. Животных могли погладить, ласково обратиться Мурка, Шарик. Они были вольные… Арестант был – Никто. Его презирали и побаивались…

Теперь, из застенков ачинской тюрьмы, вспоминая места своего заключения, где на каждого арестованного приходилось минимум четыре квадратных метра жилого пространства, где была довольно приличная пища, где был свой храм, библиотека, – ему хотелось смеяться над своими тогдашними моральными страданиями. Да там был почти рай! Действительно, всё познаётся в сравнении…

Через неделю Македон был отправлен этапом в Минусинск, где несколько дней пробыл в камере новенького тюремного замка, только в прошлом году построенного взамен сгоревшей деревянной тюрьмы, а затем – в Верхне-Усинское – место отбывания наказания. Вся дорога заняла почти месяц, особенно труден был переход в Верхне-Усинское, через тайгу, вьючными тропами.

Арестантское отделение в Верхне-Усинском занимало два деревянных барака. Бараки были довольно новые, построены недавно, с началом строительства Усинского тракта.

Чем ближе подходили к Верхне-Усинскому, тем тяжелее становилось на душе у Македона. Несмотря на трудности пути, хотелось как можно дальше отодвинуть момент прибытия на место наказания, которое казалось жутким из-за неизвестности и неопределённости.

И вот – Верхне-Усинское. Тяжёлые деревянные ворота тюрьмы-острога закрылись за спиной двух десятков вновь прибывших этапом арестантов, которым предстояло провести вместе разные сроки. Когда Македон входил в барак, защемило сердце: как-то встретят его арестанты-старожилы? В растерянности стоял он у входа, сжимая в руках вещевой мешок.

Дежурный молча указал на свободные нары. Народу в бараке было совсем немного: все были на работах. На обед дали щи, большой ломоть хлеба. Щи были так себе, а хлеб – замечательный. На территории острога была своя пекарня. Вечером вернулись с работ арестанты, принеся с собой запах леса и пота. Барак заполнился почти наполовину – часть каторжников проживала во временных бараках и палатках, устроенных прямо на месте строительства тракта, в дальней от Верхне-Усинского части. На Македона глядели усталые, подозрительные глаза, среди которых выделилось одно лицо, явно доброжелательное. Незнакомый арестант, ободряюще улыбнувшись, подмигнул ему. Из сердца будто вынули иглу. Как он был благодарен этому человеку за такую нужную ему в этот скорбный час поддержку!

Потом была баня, новая рабочая одежда.

Через неделю прибыли две повозки с арестантами. Вид у них был такой усталый и измождённый, что Македону стало страшно. На следующий день Македон с двумя десятками товарищей ехал на строительство дороги. Этим ему и предстояло заниматься в течение оставшихся семи месяцев заключения.

Усинский тракт, 1913 год

В конце XIX века из Минусинского округа был выделен Усинский. Дорог в новом округе не было. Было два пути сообщения с деревнями Минусинского округа – по Енисею, а летом – ещё вьючными тропами. Этим путём пользовались купцы для торговли с Урянхаем и Китаем и называли его «чайный путь». Он был гораздо короче, чем путь через соседнюю Иркутскую губернию. Поэтому Иркутским генерал-губернатором был решён вопрос и выделены деньги на проектирование и строительство Усинской колёсной дороги, которое началось в августе 1910 года. Дорога длиной 175 км и шириной 6,5 метра должна была пройти от деревни Григорьевки до Турана. На строительстве работали крестьяне-переселенцы, а с 1912 года – каторжане и политссыльные. Строительство велось вручную с помощью кирок, таратаек, лопат, катков. От деревьев трассу расчищали топорами и пилами, взорванную скальную породу долбили кувалдами, возили на ручных тачках. Жили в бараках и шалашах, под надзором охраны. Раз в неделю часть арестантов увозили в Верхне-Усинское – помыться в бане и немного прийти в себя, этими же подводами обратно привозили на смену, отдохнувших. Менялась и охрана. Участок, где трудилась бригада Македона, был недалеко от Верхнеусинского, и жили они там.

Работали весь световой день. Только с наступлением темноты арестованных запирали в бараке – или временном, на месте строительства, или в Верхне-Усинском. Тогда начиналась свободная жизнь. Почти каждый имел какое-нибудь рукоделие – вырезали, шили, чеканили. Эта работа, для себя, была в радость. Работали при свечах. Кто-то просто отдыхал, небольшая группа играла засаленной колодой в карты. Желающие умудрялись даже найти вино. Много ругались, но как-то беззлобно, по привычке, воровство было делом обычным, естественным, за которое никого даже не осуждали и особо не обижались. Но серьёзных безобразий и драк почти не было, за этим строго следило всё лагерное общество, чтобы не раздражать начальство – иначе всем будет плохо. Правда, с появлением политических этот порядок стал рушиться. Они хотели показать своё бесстрашие и свободу и через это докучали начальству, и много причиняли зла остальным.

В октябре, через четыре месяца непосильной работы, у Македона внизу живота вздулась шишка величиной с куриное яйцо. Боль была невыносимой, на ближайшей подводе его отправили в Верхне-Усинское. Врач, осмотрев, вынес вердикт – «паховая грыжа, к тяжёлым работам не способен». После двухнедельного пребывания в лазарете Македона оставили в острожном бараке на лёгком труде.

В декабре 1913-го окончился срок заключения, Македона освободили из-под стражи без права перемены места жительства в течение четырёх лет и обязанностью ежедневно отмечаться в полицейском участке.

Македон остался в управлении строительства надсмотрщиком за установкой столбов будущей телеграфной линии, которая должна была связать Урянхайский край с Большой землёй. Работа была трудной, на ногах. Морозы под сорок, метели, а участок строительства – почти 25 километров. Зато теперь он получал жалованье, достаточное, чтобы снять комнатку в ветхом общежитии. Македон вновь почувствовал себя человеком. Условия жизни в бараке были тяжёлые. В центре коридора стояла одна круглая, покрытая металлом печь, предназначенная для отопления. Но жильцы приспособились по очереди варить в ней щи, устанавливая чугунок прямо в топку. Теперь о питании Македон должен был заботиться самостоятельно, и это почему-то сильно удручало его. Всё-таки странное существо – человек…

Весной 1914-го приехала Лида с дочкой Клеопатрой. Душа Македона расцвела вместе с оживающей от долгого зимнего сна природой.

г. Ачинск. Городская тюрьма,

11 ноября 1937 года

Прошла неделя заключения. Никакого обвинения батюшке не предъявляли, следователя он не видел. Такое чувство, что про него все забыли.

Отношения с сокамерниками у отца Македония выстраивались непросто и неоднозначно. Одни при каждом удобном случае стремились показать свою свободу от религиозных предрассудков, выразить своё презрение и пренебрежение к «служителю культа», – ввернуть ругательство, непристойную шутку. Другие с приходом батюшки, наоборот, стали вести себя заметно приличней, воздерживались от сквернословия. Но искренних, открытых отношений не было ни с теми, ни с другими. «Классовый барьер» отделял отца Македония – он был чужим, хотя внешне почти не проявлял свою религиозность, в то время, как вновь приходящие арестанты легко и быстро вливались в камерную среду.

Навсегда покинули камеру бывший казачий атаман Иосиф Апрелков; инспектор райсберкассы Павел Борисевич; плотник «Заготзерно» Дмитрий Вдовин; фотограф артели «трудинвалидов» поляк Иван Оттович Вильчинский. Ушёл безвозвратно земляк, с которым отец Македоний успел довольно близко познакомиться, – Николай Волосов, плотник Ачинского мелькомбината родом из Могилёвской губернии, и бригадир железнодорожного пути Иван Голесо, у которого батюшка недавно крестил новорождённого сына.

Иван успел немного рассказать батюшке о своих злоключениях. Ещё при обыске у него забрали железнодорожные учебники и, почему-то, велосипед. На допросе следователь как будто издевался, ставя в вину Ивану то, что он вместе с другими железнодорожниками вышел на воскресник для строительства клуба. «Вы что, думали, Советская власть такая бедная? Вот отсидишь «десятку» – будешь знать, как работать бесплатно!» В это время в стране начиналась кампания по вождению тяжеловесных составов. Эту инициативу в своём депо поддержали и Иван с коллегами. Следователь, верный своему чёрному юмору, сказал: «Вот отсидишь «десятку» – узнаешь, как водить тяжеловесные поезда…».

Отец Македоний перебрался на освободившееся на нарах место. Но свободней в камере не становилось. Следственный конвейер работал на полную мощность.

Место отца Македония занял плотник из Крутоярского зерносовхоза Фёдор Горковенко. Пришли со своими свёрнутыми матрасами, с обречённым видом, тоской и страхом в глазах машинист Боготольского депо Генрих Довьяло, крестьянин единоличник Алексей Домников, прослуживший до революции два года жандармом; заведующий боготольским горкомхозом Владимир Алексеевич Залтан. Пришёл Саша Легков, старший бухгалтер Ачинской межрайонной промстрахкассы. Это был первый по-настоящему близкий отцу Македонию человек. Саша, старший сын диакона Троицкого собора, отбывающего с 1931 года свой десятилетний срок где-то на Колыме, по воскресеньям пел на клиросе в Казанском храме.

Александр вечером рассказал батюшке свою историю.

Отец его, диакон Иоанн, служил в селе Маторском Каратузского района Минусинского округа. Был «назначен» кулаком, так как его посев верующие убирали бесплатно (за молебны и требы[5 - ТРЕБЫ – богослужения, совершаемые не ежедневно (т.е. не входящие в суточный богослужебный круг), а по их необходимости (по требованию). Требы делятся на содержащие совершения таинств – крещение, миропомазание, венчание, исповедь, елеосвящение; и не содержащие – отпевание, панихида, постриг, различные молебны, освящение дома. колодца и т.п. Совершителями треб являются священник или архиерей (за исключением крещения, которое в крайних случаях может совершаться мирянином). Чинопоследования треб содержатся в требнике.]). В 1929-м его обязали сдать 50 пудов излишков хлеба с 1,4 десятины посева. Сдать не смог. За это власти распродали часть имущества (амбар, баню, корову с тёлкой, телегу, сани). После этого, через несколько часов, его снова обязали сдать 40 пудов. Хотя Иван сдал хлеб, частично купив, частично взяв взаймы, в январе 1930-го он был осуждён нарсудом по ст. 61 УК на 1 год ИТЛ и 300 рублей штрафа. Семья, оставшаяся без источников существования, в марте 1930-го была выслана в таёжную деревню Червизюль.

В конце 1930-го отец Иоанн, после отбывания заключения, получил место диакона в Троицком соборе Ачинска. Ютился с диакониссой и семью детьми, старшему из которых, Александру, исполнилось 19, на квартире у матушки священника Троицкого собора протоиерея Евфимия Горячева[6 - священномученик Евфимий Горячев, прославлен на Юбилейном Архиерейском соборе 2000 года в сонме новомучеников и исповедников Церкви Русской. – С.П.], который в это время отбывал наказание в Александровском централе.

13 февраля 1931 года на квартире у Александры Горячевой собрались священники и члены церковного совета – отмечали День Ангела о. Иоанна. Конечно, говорили и о том, как спасти собор, который власти под различными предлогами хотели закрыть и уже сняли с него колокола. Особенное рвение выказывало ГПУ – их контора была через дорогу от собора, который приводил начальство в крайнее раздражение. Обсуждали, где взять известь, чтобы хотя бы замазать трещину на центральном куполе, к которой особенно придирались власти.