Варяг

Варяг
Святослав Яров

Каково это – не супермену-спецназовцу, а самому обычному человеку двадцать первого века, – оказаться в Козельске накануне Батыева нашествия? Знать, что ждёт город и тебя вместе с ним, и не иметь возможности повлиять на ход событий… Сдаться без боя? Ну уж нет! Тем более, что, в отличие от той цивилизованной жизни, с которой он по независящим от него причинам расстался, здесь ему есть что терять…

Святослав Яров

Варяг

Что день грядущий нам готовит?

Стукнув деревянным молотком по деревянной же специально для этой цели предназначенной подставке, мировой судья огласил своё решение: брак расторгнут, ребёнок останется с матерью. Для участников процесса такой вердикт неожиданностью не стал, но на попытке теперь уже экс-мужа отвоевать у своей бывшей супруги пятилетнего сына поставил жирный крест.

Потерпев в храме Фемиды муниципального значения в целом вполне предсказуемое фиаско и пребывая по данному поводу в самом отвратительном расположении духа, мужчина вышел на улицу. На Москву опускались сумерки. Подёрнутое серой осенней мглой небо и накрапывающий мелкий дождь были вполне под стать настроению. Он осмотрелся. Напротив, на фоне всепоглощающей беспросветности, ярким пятном зазывно светилась неоновая вывеска небольшого кафе. В голове новоиспечённого холостяка промелькнула, было, крамольная мысль: «Как-никак, шесть лет семейной жизни псу под хвост. Порция чего-нибудь крепкого сейчас – самое то. Вон и заведение подходящее. Может и впрямь, пойти вмазать?». Но после секундного раздумья он отказался от этой идеи и, подняв воротник плаща, направился к припаркованной в двух кварталах отсюда машине.

Решение не прибегать к помощи алкоголя было продиктовано не только необходимостью садиться за руль и пилить домой через весь город. Он и без того никогда не стал бы по давней русской традиции накачиваться спиртным с горя, на радостях или ещё по какому бы то ни было поводу. Ибо, во-первых, по личному опыту знал, что плотное общение с зелёным змием, облегчения не принесёт, зато, почти гарантированно обеспечит тяжёлое похмелье. А во-вторых, этот относительно молодой человек никоим образом не мог считаться носителем вышеозначенной порочной национальной традиции, поскольку так уж сложилось, что, будучи россиянином, к титульной нации он не принадлежал.

В его паспорте, на странице, где указываются фамилия, имя и отчество, значилось: Толле Эрик Христианович. И был он чистокровным пруссаком, точнее, онемеченным потомком пруссов – балтоязычного народа, населявшего берега Балтики, задолго до того, как в те места нагрянули тевтоны. Лишь присоединение Восточной Пруссии к СССР по окончании Второй мировой войны сделало, бывших тогда ещё детьми, дедушек и бабушек Эрика, как по отцовской, так и по материнской линии, гражданами Советского союза.

Надо полагать, благодаря своим прусским корням, он обладал типично прибалтийской внешностью, то есть был блондином и даже отдалённо напоминал Олега Видова, не без оснований считавшегося в своё время секс-символом советского кино. Впрочем, в отличии от соломенноволосого красавчика-актёра, мужской брутальности в Эрике было побольше, а слащавости не наблюдалось вовсе.

Моросящий дождь сменился едва ли не ливнем, и Эрик успел промокнуть до нитки, пока добежал до машины. Когда он распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сиденье, внутри обтянутого чёрной кожей кресла что-то жалобно скрипнуло.

– Сочувствую, но с годами никто моложе не становится, – назидательно произнёс Эрик, обращаясь к пятнадцатилетнему авто, словно к близкому другу.

Он любил свой старый добрый «трёхтысячный ДжиТи» – когда-то престижный, но с годами утративший холёный лоск. Плевать, что постарел. Ты поди с ним потягайся. Под капотом-то по-прежнему табун в три сотни лошадей. Словом, Эрик упрямо не желал менять ветерана на что-то более современное.

Достав из бардачка салфетку, он насухо вытер лицо и руки, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. Потом, поддавшись необъяснимому позыву, мысленно прокутил, как киноленту, всю свою жизнь. Фильмец получился коротким: родился, учился, работал, организовал собственный бизнес, женился, а теперь вот развёлся. Немногого, однако, я достиг, подытожил Эрик. Возраст Христа перешагнул, а дерева так до сих пор и не посадил. Зато сына родил и дом построил. Впрочем, сына Лариска сегодня у меня отсудила… Нет, общаться-то я с ним по-любому буду, какие бы козни она не сторила – не на того напала. А дом… Дом я ей сам отдам. Пусть забирает. Стерва она, конечно, но пацан-то почему должен страдать? Нельзя же допустить, чтобы Вовка прозябал в убогой «хрущёбе», единственной недвижимости, имеющейся в распоряжении его взбалмошной мамаши.

– Ну-с, ладно. Что было, то прошло, – трогаясь с места, вслух заявил Эрик то ли себе, то ли всему миру. – Начинаю новую жизнь. Что у нас завтра? Суббота? Вот с завтрашнего дня и стартую.

Утро следующего дня, то есть первого дня запланированной новой жизни, Эрик начал с давней своей личной традиции – отправился в Коломну, которая за последние одиннадцать лет превратилась для него в город выходного дня. Почти каждую субботу или воскресенье, а по возможности и весь уикенд, он проводил там. Регулярность визитов в мало чем выдающийся подмосковный райцентр объяснялась просто: Эрик Толле был фанатом скайдайвинга, или, проще говоря, завзятым поклонником парашютного спорта, а в трёх километрах от Коломны располагался «Аэроград» – вполне себе современный аэроклуб.

Последний поворот, и машина уткнулась в металлические ворота. Через минуту знакомый охранник распахнул створки и, пропуская вновь прибывшего на территорию аэродрома, приветливо помахал рукой. Эрик тоже в долгу не остался и поздоровался с привратником лёгким нажатием на клаксон. Потом припарковал «мицубиси» на стоянке плотно заставленной автомобилями и, прихватив из багажника спортивную сумку, направился к раздевалке.

Что погода для прыжков не самая подходящая, понятно было с утра, но всю дорогу Эрик лелеял хрупкую надежду, что проделает дальний путь не зря. Теперь же, в который раз глянув на хмурые небеса, плотно занавешенные свинцовыми облаками, он в этом усомнился. Вдобавок, периодически меняя направление, резкими порывами налетал ветер, отчего установленный на кромке лётного поля «колдун»* мотало из стороны в сторону, словно тот взбесился.

Шняга та еще, уныло констатировал Эрик: облачность низкая, ветер рваный. Он окинул взглядом своих, откуда только не понаехавших соратников по небу, столпившихся возле административного корпуса. Народу собралось прилично – сотни полторы, и все без исключения ждали обнадеживающей информации о погоде. Среди пёстрого разноцветья спортивных комбезов Эрик углядел человека, который почти наверняка знал, стоит ли чего-то сегодня ждать. Это был дядя Миша, неторопливо шагавший к ангару. Эрик двинулся ему наперерез.

Дядю Мишу – Михаила Петровича – знали все, кто имел отношение к аэроклубу. И хотя никто не располагал достоверной информацией о его статусе в клубной иерархии, порой складывалось впечатление, что он заведовал здесь если не всем, то уж точно очень многим, и авторитет его в «Ааэрограде» был непререкаем. Дядя Миша командовал инструкторами, устанавливал очередность прыжков, и был той самой инстанцией, которая в последний момент перед посадкой в самолет решала, попадёшь ты на него или же нет.

Ежели обнаруживались хоть малейшие признаки разгильдяйства, несобранности или, того хуже, несоблюдения норм безопасности, у Михаила Петровича разговор был короткий. Что? Перегар после вчерашнего? До свидания. Не успел застегнуть грудную? До свидания. Пойдёшь со следующей партией. Замешкался и отстал от своей группы? До свидания. Жди другого взлёта. Несмотря на то что люди приезжали сюда поразвлечься, причём отнюдь не безвозмездно, никакие ссылки на объективные причины во внимание не принимались. В этом смысле, дядя Миша был кремень – изгоем мог стать любой нарушитель правил, невзирая на социальное положение и давнее личное знакомство, если таковое имело место быть.

Да и вообще, Михаил Петрович, несомненно, являл собой местную достопримечательность, о которой, честно говоря, мало что было известно, кроме того, что количество прыжков у него зашкаливает за

*«Колдун» (сленг) – эластичное конусообразное приспособление, показывающее направление и силу ветра. Используется главным образом в авиации.

двенадцать тысяч. Что же касается всего остального… Судя по выправке, бывший военный, скорее всего, офицер. Высокий, статный, седоволосый с вечно загорелым, вне зависимости от времени года, мужественным лицом. Встретив такого мужчину, скажем, на улице, едва ли кто дал бы ему более пятидесяти. Для Эрика его возраст перестал быть загадкой лишь месяца полтора назад, когда после сообщения о готовящемся вылете громкоговоритель неожиданно во всеуслышание поздравил Михаила Петровича с шестидесятилетием, что многих удивило.

Человек он был общительный, но фамильярности не терпел, а посему дядей Мишей его величали лишь за глаза. Эрик всегда обращался к нему исключительно по имени-отчеству.

– Здравствуйте, Михаил Петрович, – вежливо поздоровался он, подойдя поближе.

– Привет, – кивнул тот в ответ, намереваясь пройти мимо.

Но Эрик притормозил его вопросом:

– Как полагаете, угроза прыжков миновала?

Эту затасканную шутку дядя Миша, разумеется, слышал неоднократно. Он скептически хмыкнул, потом посмотрел на небо и обнадёживающе буркнул что-то вроде: «Не уверен». После чего вновь возобновил движение в сторону ангара.

Подобный ответ означал одно – прыжкам быть. Настроение сразу улучшилось, и Эрик отправился переодеваться. При входе в раздевалку нос к носу столкнулся с Максимом Зайцевым, успевшим уже облачиться в комбез. Они лет пять приятельствовали, и нежданная встреча обрадовала обоих.

– Какие люди. – Макс расплылся в добродушной улыбке, но настрой у него, по всему видать, был отнюдь не боевой. – Я на всякий пожарный переоделся, но чую, ждёт нас отбой.

– Не факт, – многозначительно заметил Эрик, пожимая ему руку.

– Одно из двух: или я что-то пропустил, или ты что-то знаешь, – недоверчиво проворчал Макс. – Откуда информация?

– От дяди Миши, – не стал скрывать Эрик.

– Тогда, действительно, не всё еще потеряно, – воодушевился Макс. – Пойду писаться во взлёт. Ты в теме?

– Само собой, – сказал Эрик, распаковывая сумку.

Он быстро переоделся в «патриотический», как шутили ребята, красно-бело-синий комбинезон, накинул на плечи лямки ранца с «крылом» и защёлкнул замки грудной перемычки и ножных обхватов. После чего, сунув шлем с очками под мышку, покинул раздевалку. Весь процесс не занял и пяти минут.

Как и следовало ожидать, туманный намёк, типа прогноз, выданный дядей Мишей, сбылся. Погода не то чтобы заметно улучшилась, но чуток разгулялась. Облака вроде как посветлели, превратившись из грязно-серых в серовато-молочные, и ветер поутих. А вскоре Макс, Эрик и еще десятка полтора счастливчиков погрузились в «элку»* и расселись в порядке очередности отделения на двух длинных скамьях вдоль бортов.

Натужно ревя моторами, старенький самолёт, давно разменявший четвёртый десяток, покатился по взлётной полосе и после короткого разбега оторвался от земли. Высоту набирали минут пятнадцать. Эрик поглядел на «высотник»** у себя на запястье. Четыре тысячи. Всё – вышли на исходную. И тут же, словно подтверждая его вывод, на стенке справа от двери загорелась белая лампа – сигнал готовности. Ребята повставали со своих мест и образовали цепочку в строгом соответствии с установленной дядей Мишей ещё на земле очередностью.

Эрик, которому предстояло прыгать первым, не без натуги отодвинул в сторону дверь, за которой не было ничего кроме молочной белизны. Салон наполнился гулом моторов и свистом рассекаемого воздуха. Тут же рядом с белой вспыхнула зеленая лампа. Стало быть, пора на выход. Пошёл! – скомандовал он себе.

Свободное падение. Вот уж воистину, неземное наслаждение. Ты паришь, словно птица. Только ты и небо – один на один. И, что характерно, несмотря на уже… э-э-э… тысяча четыреста двадцать девятый прыжок, новизна восприятия не притуплялась и не блекла, скорее обострялась. Всякий раз это было как-то иначе, по-новому.

Сейчас, к примеру, ему показалось, что время остановилось, а сам он завис в густой белой облачной пелене, и никакого движения нет. Но показания «высотника» такие предположения опровергали – движение было, да ещё какое. За считанные секунды Эрик преодолел четыреста метров, и скорость возрастала. Обычно при прыжках с четырёх тысяч, две с половиной из них парашютист преодолевает в свободном падении. Длится это блаженное состояние минуту или чуть больше, затем скайдайвер раскрывает «крыло» и переходит к управляемому полёту под куполом.

Неожиданно в мозг сотней иголок впился вибрирующий неприятный звук – сработал вмонтированный в шлем зуммер. Сигнальное устройство было завязано на показания альтиметра, и Эрик быстро поднес левую руку к глазам. Если верить прибору, то минимальная высота раскрытия основного парашюта уже пройдена. Кто бы объяснил, как такое возможно? По его прикидкам, до земли оставалось не меньше двух кэмэ, а никак не жалкие три сотни метров. Дорога каждая секунда. Миг стоит жизни. Мелькнула отчаянная мысль: «Ни черта не понимаю, но такого быть не может». Мозг ещё пребывал в растерянности, а правая рука, слепо повинуясь сигналу тревоги, уже рефлекторно выбросила «медузу»***.

*«Элка» – Л-410 «Турболет», чехословацкий универсальный двухмоторный самолёт.

**«Высотник» (сленг) – высотомер или альтиметр, прибор, указывающий высоту полёта.

***«Медуза» (сленг) – вытяжной парашют.

Секундная пауза. Приглушенный хлопок и последовавший за ним ощутимый рывок вверх возвестили о раскрытии основного купола. Но тут же окружавшая его ватная пелена, словно по мановению волшебной палочки, разорвалась, и Эрик увидел в опасной близости под ногами стремительно надвигающуюся землю. Его пробил холодный пот. Умом понимая, что столкновения не избежать, он всё же попытался предпринять единственно возможный в такой ситуации манёвр – «сделать подушку»*, резко потянув за клеванты**, но было поздно…

Почти по Булгакову

Словно из глубокого колодца, до него приглушенно донеслось: