Молилась ли ты на ночь, Даздраперма?

Правая сторона тела как будто вся похолодела, покрылась мурашками когда он проходил мимо нее. И нестерпимо хотелось оглянуться, когда коляска осталась позади. Но Владлен отогнал это чувство.

“Может у меня кислородное голодание? Вот и мерещится всякое.”

Но даже если и так, то что с этим можно сделать сейчас? Ничего. Только продолжать идти вперед.

Трос кончился у жерла бетонного тоннеля, по обе стороны которого стояли последние две вешки. При взгляде на ширину прохода, комиссару невыносимо захотелось закурить. Напоследок. Диаметр вполне достаточный, чтобы обычный человек мог спокойно сквозь него проплыть. Ползущему на карачках человеку в водолазном костюме – впритык. И просто невозможное препятствие, для человека в водолазном костюме, с массивным баллоном на спине.

По обе стороны от тоннеля поднималась отвесная, гладкая каменная набережная. Значит, подняться по ней – не вариант. Вернуться назад? А потом что? Извините, я струсил? Нет, тоже нельзя. Если ему повезет – тоннель кончится раньше, чем у него кончится воздух в легких.

Непослушными руками Владлен снял утяжелители с ботов. Расстегнул ремни крепления баллона. Теперь он держался только на короткой трубке, крепящейся к клапану внизу, у основания шлема. Встал на колени у входа в трубу. Несколько минут глубоко, часто дышал, пока не почувствовал покалывание в пальцах. Рывком отсоединил баллон и устремился в неизвестность.

Хриплое бульканье, похожее на клокотание воспаленных легких. Гулкий плеск разбивающейся о твердый пол струйки воды. Владлен стоял запрокинув голову. Вода внутри шлема доходила почти до самых ноздрей и нехотя убывала с каждым выдохом. Скользкие от воды болты не поддавались – Сергеич все три закрутил на совесть. Только через несколько минут вспомнилась небольшая сумка с инструментами на поясе. В ней нашелся нож, с вделанным в рукоятку гаечным ключом. И небольшой, меньше пивной бутылки, баллон с аварийным запасом воздуха.

“Дуракам везет, но умному везение не нужно.” Это Сергеич когда-то сказал. Хорошо сказал. Правильно.

Отплевываясь, Владлен снял шлем. Накопившаяся вода хлопнула о бетонный пол. Теперь можно было осмотреться, выяснить, куда его занесло.

Узкое помещение с голыми влажными стенами. Горящая под потолком тусклая лампа, за толстым стеклом, забранным решеткой. Наполненный водой, пологий спуск тоннеля, из которого он не так давно выкарабкался. Вбитые в стену железные скобы, ведущие вверх, к круглому люку. И больше ничего. Ни труб, ни насосов. Выходит, существовало оно для одной единственной цели – обеспечить дополнительную точку доступа в Дворец на случай ЧП. Наверняка были и другие пути, попроще. Подземные тоннели, например. И, скорее всего, он был не первым и не единственным, кого послали. А раз его все-таки послали, значит остальные не вернулись. Мда…

Ему живо вообразилось, как он сдвигает крышку люка, выглядывает из него, и видит направленное в лицо дуло. Ну что ж, тогда придется действовать по ситуации. Правильное действие в такой ситуации – падать вниз, с вышибленными вражеской пулей мозгами. Никто не говорил, что легкое это дело – Родину защищать.

Никто не предупреждал, что это дело еще и очень холодное. Разуться все-таки пришлось – грохот свинцовых ботов поднял бы по тревоге весь Дворец. Снял заодно и костюм, одежда под ним осталась почти сухой. На цыпочках, не ради бесшумности, а чтобы не касаться лишний раз голыми пятками ледяного пола, Владлен подошел к лестнице.

“Ну, была не была”.

Крышка сдвинулась с лязгом и скрежетом, который, как показалось Владлену, был громче, чем главный цех металлургического комбината. Он осторожно высунул голову. Никого, никакого торжественного салюта из всех стволов в его честь. Обычная тишина ночной Москвы. Комиссар выбрался из люка, взглянул вверх, и застыл пораженный.

Конечно, он уже видел Дворец Советов вблизи. Он помнил это место, когда здесь еще стоял храм. Он помнил гигантский котлован, похожий на лунный кратер. Помнил медленно растущий над Москвой скелет здания. Даже побывал на церемонии открытия. Но это было днем. Днем Дворец был всего лишь зданием. Прекрасным, головокружительно высоким, как будто увлекающим за собой в небо, но, все же, чем-то человеческим, рукотворным. Но этой ночью, после бесконечности проведенной под водой, после того, как Владлен едва разминулся с глупой смертью, Дворец казался чем-то не от мира сего. Казался символом. Символом цивилизации, победы человеческого духа над природой, над материей.

Основание, похожее на греческий Парфенон, украшенный, вместо языческих богов, статуями рабочих, солдат, крестьян. На нем покоился угловатый, ступенчатый, с пологими скатами, вавилонский зиккурат. Еще выше – собранное из арок кольцо римского Колизея, из центра которого произрастала основная восьмиугольная башня. На каждом из её трех уступов, стояли скульптурные группы, прославляющие победы революции.

И наконец, на самом верху, почти под облаками – сама революция воплощенная в человеке. Стометровый Троцкий в свете прожекторов, воздевший руку, то ли в приветствии, то ли указывая в светлый путь нынешним и будущим поколениями коммунистов.

Нынешнее поколение коммунистов, в лице Владлена, посмотрело куда он указывал. И увидело сторожевые вышки. Спасибо за напоминание, Лейба Давидович. Нечего тут стоять истуканом.

Истуканами, впрочем, стояли и доблестные стражи в вышках. Развернутые к Дворцу спиной, они были совершенно неподвижны. Никто не прохаживался, не переминался с ноги на ногу. Никто из них не поворачивал голову, выискивая диверсантов. Но комиссар знал, что эта апатия обманчива. Заметив любое движение в освещенной зоне по ту сторону кордона, они бы среагировали быстро и безжалостно. Заметив снайпера, притаившегося на крыше одного из окрестных домов, они снимали его с не меньшей эффективностью. И снова впадали в кататонию.

За время наблюдений, ни разу не было замечено движение за колючей проволокой, ни одной живой души. Не было даже смен караула. Охрана, как возникла из ниоткуда ночью седьмого, так и продолжала оставаться на своем посту, никуда не отлучаясь. Но то, что происходило внутри оцепления, их, очевидно, не слишком волновало.

Главный вход был закрыт. Странно было ожидать чего-то другого, но нельзя было и не попробовать, на всякий случай. Тяжелые дубовые двери, с вычурной резьбой и массивными бронзовыми ручками, могли бы, пожалуй, на время сдержать и средневековый таран. Куда уж тут Владлену с его перочинным ножичком. Но, наверняка, были и другие, служебные входы, с другими дверьми, которые можно если не выбить, то взломать.

Он пошел вдоль стены, вглядываясь в тени между ребристыми колоннами, сам стараясь держаться в полумраке. Статуи колхозниц и матросов как будто провожали его взглядами. А вот и искомое. В нише за колонной притаилась неприметная черная дверь. Владлен повернул ручку, и – о чудо! – она со скрипом отворилась. Внутри сгущалась синеватая темнота.

Фонаря с собой не было. Тот, что на шлеме – приварен намертво. Тот, что был в сумке – разбился, пока Владлен барахтался на животе, выбираясь из тоннеля. Зато в кармане куртки нашлась зажигалка, с выгравированным на ней портретом товарища Дзержинского.

Впрочем, и она не понадобилась. После нескольких метров в дрожащем свете, Владлен увидел в коридоре, почти на уровне пола, лампы то ли ночного, то ли аварийного освещения. Света они давали немного, не больше чем примус, но его вполне хватало, чтобы не споткнутся и не налететь на стену. Проморгавшись, прогоняя задержавшийся в глазах призрак огонька зажигалки, комиссар задумался. Дальше что? Найти заложников было первоочередной задачей. Только вот как их найти, в самом большом здании в мире? С чего начать?

“С главного зала”, ответил он сам себе. Найти самый большой зал в мире будет просто, так ведь?

Не так уж просто, как оказалось. “Молния” на запястье услужливо сообщала, что уже сорок минут он бродил по однообразным служебным коридорам, мимо одинаковых запертых дверей, спускался и поднимался по бесконечным лестницам, не находя никаких признаков жизни. И сейчас стоял в очередном коридоре, ничем не отличающемся от других. Может, он уже был здесь. Может, отсюда даже не было дороги в главный зал. Может, он даже никогда не найдет путь обрат…

– Привет.

Владлен, как кот подпрыгнул и развернулся в полете. Волосы встали дыбом, сердце бешено колотилось, так, что казалось будто он слышит эхо ударов, отражающееся от стен.

Перед ним стояла пионерка. Красная (насколько можно было судить в этом мертвенном свете) косынка повязанная на голове, светлые волосы, растрепанный воротник и две расстегнутые верхние пуговицы на белой блузке, юбка до колен. Небольшого роста, ее макушка была как раз уровне подбородка Владлена, но и не совсем девочка – две тугие завязи юных грудей острыми бугорками приподнимали тонкую ткань. Как и он, она была босиком.

– О, эта личность мне знакома. – она подошла ближе, положила руку ему прямо на грудь, усмехнулась почувствовав ладонью паническое биение сердца. Владлен рассмотрел ее глаза. Странно неподвижные, со зрачками распахнутыми, как у заядлого кокаиниста, жадные, пожирающие.

– Знак допроса вместо тела, многоточие шинели… – пионерка пошла вокруг него, рукой чертя огненную полосу на теле, от груди к животу, с живота на спину. – Вместо мозга – запятая. Вместо горла – темный вечер. Вместо буркал знак – деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья. Вот и вышел гражданин, – она усмехнулась, – достающий из штанин. Люблю поэзию. А вы?

Владлен сейчас любил только одно – спокойную кабинетную работу. Сидеть с кипой личных дел врагов народа – ну чем не счастье. А ведь когда-то она ему казалась скучной, сам рвался в поле…

Девочка остановила руку у него на шее и смотрела, снизу вверх, прямо ему в глаза. Казалось, вот-вот она наклонит его для поцелуя.

– Ну, чего молчишь? – вместо поцелуя, она грубо дернула его за ворот.

Это помогло. Первоначальный испуг мигом схлынул. Сейчас он покажет этой наглой пигалице, что бывает с теми, кто так обращается с сотрудниками НКВД.

– Ты… кто? – хрипло выдавил он. Собственный голос, после долгого молчания казался чужим.

– Призрак коммунизма. – пионерка хихикнула. – Ладно, пошли, выведу тебя отсюда, а то будешь и дальше так, круги наматывать.

Она прошла мимо него, остановилась и махнула рукой. Владлен последовал за ней.

– Зовут-то тебя как?

– Даздраперма.

– А родители твои где?

– Родителей нет. Сирота я. С ними несчастный случай произошел. Они назвали дочку Даздрапермой, дочка выросла и убила их за это.

– А если серьезно?

– А если серьезно, не было их у меня никогда. Меня растили Партия, Родина, Революция.

Вот уж, действительно, серьезней некуда. Владлен вспомнил свое собственное счастливое детство в интернате. Полуподвал с мутными прямоугольниками окон под самым потолком, железные кружки со сбитой эмалью, спинки кроватей похожие на тюремные решетки, исцарапанные машинкой бритые головы. Но это же были тридцатые. Не успели еще раздавить последнюю контрреволюционную гниду, как началась война. Время великих потерь. Время великих побед. А пигалица росла в сороковые. Сытое, мирное время. Что она об этом знает.

Они вышли, наконец, из темных служебных коридоров. Теперь, вместо паркета, от которого уже рябило в глазах, под ногами пружинил красный ковер. Мягким оранжевым светом горели золотые бра. На стенах – мозаики, барельефы, фрески. На них – вся история союза, от самого далекого прошлого: ладьи, витязи, тонущие тевтонцы… До будущего – расколотый атом, ракеты, неизведанные планеты. И, конечно, настоящее – заводы, больницы, школы. Шахтеры, милиционеры, колхозники, пионеры…

– Смотри! – Даздраперма за руку подтащила его поближе.

Пионерский отряд, идущий вправо, в прекрасное далеко. Вот ребята с горнами. За ними следуют барабанщики. Те, кому не хватило инструментов – просто подняли руки в пионерском салюте. Над ними красной волной катится знамя, а впереди всех, держит древко знамени…

– Да, это я. – девочка светилась удовольствием. И продекламировала: – Входят строем пионеры, кто – с моделью из фанеры, кто – с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры, одобрительно кивают им, задорным и курносым.

– Но тут я с правой стороны, а мне кажется, моя левая сторона лучше. Как скажешь? – она покрутилась на месте, давая рассмотреть себя со всех сторон.