Я вернусь

– Уже? – ему только сейчас пришло в голову, что сегодня он занимался чем угодно, только не готовился к разговору. Конечно, нормальному человеку к разговору готовится было бы и не нужно, но нормальные люди сейчас изображали занятость в офисе где-нибудь на поверхности земли, даже не думая о кипучей орбитальной жизни у них над головой. Так что он набросал какие-то вопросы в заметке на планшете, да и забыл о них.

– Нет, ты можешь, конечно, написать ей записку в стихах и послать с цветами, если ты старомодный ухажер. Но лучше сразу пообщаться лицом к лицу.

– Ладно, пошли.

– Зачем тебе вообще понадобилось ее видеть? Рисовать ее будешь?

– Писать, а не рисовать… Может быть, если она согласится. Но дело не только в этом. Художнику, понимаешь ли, нужно не только увидеть, но прочувствовать. Я хочу почувствовать атмосферу станции, атмосферу космоса…

Кир хмыкнул.

– …ну ладно, вакуум космоса, если ты настаиваешь. И кто, как ни она, поможет мне полностью погрузиться в ваш мир?

Олимпия. Она была чуть больше чем просто человеком. Первый ребенок рожденный за пределами Земли, она была еще и символом новой эпохи. Ребенком, впрочем, она уже не была, недавно отпраздновав свой двадцатый день рождения. И за эти двадцать лет, она ни разу не ступила на поверхность Земли.

Она родилась еще на первой международной космической станции. Случайность, во всяком случае так утверждали официальные источники. “Молодые, красивые люди, закатанные на многие месяцы в болтающуюся в безграничной темноте консервную банку – это должно было случиться рано или поздно.” – таким было мнение людей, от официальных источников далеких. Скорее всего, случалось это и раньше, но до крайности не доходило. В случае Олимпии же, то ли ее мать настояла на том чтобы оставить ребенка, то ли потому что не было технической возможности прервать беременность, или как источник бесценной информации для ученых – одно дело ставить эксперименты с крысиными эмбрионами и экстраполировать информацию на человека и совсем, совсем другое – действительно проследить за развитием человеческого ребенка в условиях микрогравитации. В закулисье НАСА тогда, наверное, шли увлекательные беседы на тему биологии, этики, логистики и юриспруденции. Но они канули во времени, не став достоянием широкой публики.

Впрочем, широкая публика тоже вела подобные беседы, хотя и заменяла накалом эмоций некоторый недостаток эрудированности. Особенно уцепились за новость сторонники и противники абортов, причем обе стороны решили, что случай подтверждает именно их правоту, что они друг другу и доказывали в длинных интернет-дискуссиях. Конспирологически настроенные умы, в свою очередь, пришли к выводу, что это, несомненно, новый план мирового правительства, и, в не менее длинных обсуждениях, пытались выяснить в чем конечная цель этого плана – порабощение, или же полное уничтожение человечества. Были и те, кто видел в происходящем бесчеловечный, жестокий эксперимент. Но самым распространенным мнением было то, что это хорошо. Не совсем понятно чем именно, но все-таки хорошо. Так, еще до рождения, до того как ей дали имя, Олимпия была знаменитостью, Звездным Ребенком. Но, к счастью, для нее все это море чувств и мнений бушевало где-то глубоко внизу. А потом о ней забыли. Не совсем, конечно, мелькали редкие заметки в специализирующейся на технике и космосе прессе. Но, когда стало ясно, что она растет здоровым и, насколько позволяли обстоятельства, нормальным ребенком, оказалось, что обсуждать больше нечего. Тем более что на горизонте выросла новая тема для обсуждений – Космический Лифт.

Коридоры этой станции не были похожи на тесные, угловатые пространства предшественниц, составленные из загадочной для непосвященных аппаратуры, где из всех шести стен мигали, гудели, выпирали сотни индикаторов, шкал, переключателей, проводов. Но и далеко им еще было до виденных в фантастических фильмов широких стерильно-белых променадов, по которым, раскрывшись широким веером, могла осторожно пробираться команда храбрых исследователей космоса, c фазерами на нелетальной мощности. Нет, пока еще в космосе могли разминуться только два человека, и Юре приходилось следовать шаг в шаг за Киром, мимо металлических стеновых панелей, загадочных надписей и мигающих разноцветных огней.

– Какая она вообще?

– Увидишь. Разве что… У нее чувство юмора своеобразное. Если вдруг она будет грозить спустить тебя в мусоропровод – не волнуйся, это она так шутит. Скорее всего. Ну, а если не шутит, волноваться все равно не о чем, у нас там ни движущихся стен, ни монстров, просто моментально перемелет, может даже безболезненно.

Они пришли в скудно освещенную столовую, находящуюся на ободе Колеса, где сильнее всего была центробежная сила. Здесь можно было обедать почти по-земному, не заботясь о том, что зеленый горошек уплывет с тарелки, чтобы основать собственную планетарную систему. Узкий проход между двумя рядами столов и кресел по обе стороны. За одним из столов в центре и сидела Олимпия, читая что-то на планшете.

Она могла бы быть моделью для современного прерафаэлита. Длинный прямой нос, усыпанный веснушками. Густые рыжие волосы собраны в густой узел на затылке, обнажая молочно белую кожу шеи с созвездиями родинок. Одна вьющаяся прядь вырвалась на свободу и теперь колыхалась плавно, как в воде, в спокойном ритме ее дыхания.

– Ну вот, привел тебе нового человечка. – сказал Кир.

Подняв глаза от экрана, Олимпия внимательно посмотрела на Юру. А вот глаза у нее были совсем не прерафаэлитскими, не было в них неизбвной мировой тоски. Узко посаженные, как у хищной птицы, они смотрели внимательно, остро.

– Привет. Садись, рассказывай, зачем прибыл. Ты же журналист? И ты не против, что я на “ты”? Не люблю формальности.

Олимпия говорила по-русски почти без акцента, разве что в голосе чувствовалась немного непривычная мягкость и глубина, из-за чего слова казались округлее. Юра сел напротив.

– Ладно, не буду вам мешать. Юра, я тут буду неподалеку, в комнате отдыха, чуть дальше по коридору. Найди меня, когда закончишь.

Кивнув ему, Юра снова перенес все внимание на девушку. Даже те подготовленные вопросы, которые он мог вспомнить, скатились с кончика языка и стали комом в горле. Они теперь казались глупыми. Формальными. Ладно, значит придется как-то импровизировать.

– Я не журналист. Я художник.

– Надо же. Художников у нас еще не было. – она подняла брови.

– Были. Правда не совсем у вас, задолго до нашего времени. Леонов, первый человек в открытом космосе, между прочим. Ну, а я по его стопам, значит. Вот ты спрашиваешь, зачем я прибыл. Да я и сам этого… ну не то, что не знаю, но не уверен, что могу выразить это словами. Какая-то тяга к неизведанному, неиспытанному. Поиск нового опыта, желание пропитаться космосом. Меня ведь с самого детства тянуло сюда, наверх, к вам. Но эта страсть, эта тяга, это ощущение великого, бесконечного, прекрасного, она затупилась с годами. И я сам не знаю почему, не знаю что хочу здесь найти, но уверен, что узнаю, когда найду, знаю, что это поможет снова зажечь тот огонь. И я не знаю зачем мне нужно с тобой поговорить, не знаю о чем с тобой говорить, но знаю, что мне это нужно, что поможет найти то, искомое.

“Факир был пьян и фокус не удался”, мелькнула у Юры мысль, сразу вслед за “боже, что я опять несу”. Слушая эту сбивчивую тираду, Олимпия сначала сузила глаза, потом на лице появилось недоумение, медленно перетекшее в легкую огорошенности. По ней легко читалась ее мысль – “Кто этот странный человек, и что он вообще несет?”. Да уж, появившаяся за последние несколько лет привычка, рассказывать о себе женщинам, которые и так знают кто он, хотя бы понаслышке, сейчас вышла боком.

– Кхм. – Она прочистила горло, чтобы как-то заполнить повисшую неловкую паузу. – “Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что”. Мне дядя Миша читал эту сказку когда-то давно. Это что-то ваше русское, мне этого не понять. А…

“…ндрей?” закончила она губами беззвучно, вопросительно. Стрельнула глазами по вправо, влево, посмотрела вверх, как будто надеялась что имя собеседника написано на стенах или потолке.

– Юра. – подсказал он. – Что за дядя Миша?

– Юра, да. Мне Кир, кажется, говорил, но у меня очень плохо с именами. – Олимпия слегка покраснела. – Дядя Миша, это один из моих, эээ, отцов, я их так называю. Я же была дочерью полка, как вы выражаетесь. Михаил Режь… Михаил Ржанов, так. Но я это только потом узнала. Для меня космонавты из русского модуля тогда были дядями. Дядя Миша, дядя Рома…

“Дядя Степа”, подумал дядя Юра, но промолчал.

– …Дядя Илья. Но этого я тогда выговорить не могла, поэтому он был для меня дядя Ла. Я постоянно сбегала на их половину станции. Они со мной играли, читали мне сказки. Просто рассказывали истории о Земле, о России…

Лед неловкости, сковавший художника, стремительно таял. То ли Олимпия умела безупречно настраиваться на волну собеседника, сглаживая любые шероховатости и нестыковки. То ли наоборот, умела разговаривать с людьми ничуть не лучше Юры.

– Каким оно вообще было, это детство на станции? – один из заготовленных вопросов, но теперь он пришелся кстати.

– Меня так часто это спрашивают, а я до сих не придумала, как отвечать. Мне ведь сложно сравнивать, для меня это было совершенно нормальное детство. О детстве на земле я знаю только по книгам. И не могу себе его представить. Иногда было обидно просто до слез, что я не могу прокатится на велосипеде и почувствовать, как ветер играет в моих волосах. Даже не могу представить себе, что это такое – ветер, дождь, снег. Не могу искупаться в реке. Не могу пройтись босиком по траве, по песку. Столько всего видела только на экране…

К ее голосу примешалась легкая грусть.

– Но лифт работает уже несколько лет. Разве сложно было бы спуститься и посмотреть всё самой, все испытать?

– Мне это не совсем запрещено, но доктора не рекомендуют. Не уверены, что я могу выдержать всю тяжесть земного притяжения. Да, вот еще одна явная разница. Земные дети, я думаю, не проводили каждый день по восемь часов на тренажерах и в центрифуге. Чтобы кости не истончились, чтобы мышцы не атрофировались. Чтобы возможность спустится когда-нибудь на землю у меня все-таки была. И все равно, даже ноль двадцать пять джи на Колесе мне когда-то дались с таким трудом. Да и кажется, почему-то, что мое место именно здесь.

Олимпия задумалась, опустила глаза. Пальцем на столе она чертила невидимые узоры.

– Здесь ведь лучшие из лучших, ты это знаешь? Все хорошее что есть на Земле, всех, кому там слишком тесно, посылают сюда, к нам. У меня часто бывает, что я читаю новости, об ужасах, которые творят там, внизу. И просто не могу поверить, что существуют такие люди. Потому что здесь, я не встречала никого, кто не был бы прекрасным человеком. Конечно, – она лукаво улыбнулась Юре, подняв уголки губ, но не показывая зубов, – в последнее время стандарты сильно упали, пущают кого попало.

Она вдруг встала.

– Пошли, покажу тебе кое-что.

– Что?

– Проще показать. Вставай, давай.

Нетерпеливо постукивая пальцами по спинке кресла, Олимпия ждала в проходе, пока Юра не выберется из-за стола. Стоило ему выпрямиться, как она схватила его за руку и властно повлекла за собой. Он мог бы даже не перебирать ногами, девушка все равно, наверное, тянула бы его как буксир. Мелькали мимо редкие люди, двери, все те же панели и огни.

“Что-то мне это напоминает. Ах да…

Одни на целом свете, ты была

Смелей и легче птичьего крыла

По лестнице, как головокруженье,

Через ступень сбегала и вела

Сквозь влажную сирень в свои владенья