Я вернусь

С той стороны зеркального стекла.”

Ее владенья. Другая мысль уцепилась за прошлую, пробежалась по цепи свежих воспоминаний.

– Я слышал тебя называют королевой.

Мгновенно, ее рука отпустила его руку. Она развернулась в воздухе, проплыла несколько шагов спиной вперед, с грацией танцовщицы опустилась на вытянутые носки и, наконец, плавно опустила стопы на пол. От изящества этого движения сердце у Юры заныло и, кажется, пропустило пару ударов. А потом еще пару, из-за негодования которым горело ее лицо. Перед ним стояла богиня справедливого возмездия, полтора метра чистой ярости.

– Кто… сказал… От кого… слышал… – прошипела она. – Нашим высочайшим повелением было, величать нас не иначе как Божественной Императрицей.

И тут же лицо сгладилось, молнии в глазах сменились веселыми бесенятами, а уголки губ снова приподнялись в заговорщической улыбке. В каком-то смысле, это было страшнее, чем если бы она действительно разозлилась.

– Кстати, ты вот говорил, что хочешь космосом пропитаться. Так я могу организовать. Тут шлюз недалеко, выйдешь в космическое пространство, как Леонов. Но без скафандра, для полноты ощущений. Пойдет?

– Буду вынужден отказаться, ваше божественное величество.

– Дай мне знать, если передумаешь. – Олимпия двинулась дальше, как была, спиной вперед. Юра последовал. – Но это правда, меня действительно так называют, иногда. Я же тут в достаточно странном положении. Какой-то официальной позиции у меня нет. Пока. Но у меня есть двадцать лет опыта на орбите. Я единственная, кто живет здесь постоянно. И даже если эту станцию я знаю хуже, чем свою родную, я все равно знаю ее лучше, чем те, кто до этого видел ее только на чертежах. Лет с пятнадцати я знала как починить любую систему, которую в принципе можно починить. И я лицо современной космической программы. Так что у меня есть некоторый, – она сделала неопределенной движение рукой в воздухе, – неофициальный авторитет. Которым я не пользуюсь, потому что времени нет. Я обычно нужна в трех местах одновременно. Много в последнее время каких-то странных поломок…

Фраза повисла в воздухе. В ней звучало смутное беспокойство. Юра подождал, станет ли она продолжать, но Олимпия впала в задумчивость.

– А я-то думал по праву рождения ты владеешь всем, что выше стратосферы.

Девушка повела плечами, будто сбрасывая какой-то груз и вернулась в реальность.

– Ну это само собой разумеется. Кстати, мы на месте. Observation deck. Забыла, как это правильно по-русски.

Юрино знание русского тоже не сразу подобрало подходящий вариант.

– Эээ, смотровая площадка?

– Как скажешь.

Вместе они вошли. Это была небольшая круглая кабина, в стену которой был врезан большой круглый иллюминатор, окруженный трапециями нескольких иллюминаторов поменьше. В целом конструкция походила на старое чердачное окно. Олимпия подошла, полуоперлась-полулегла на него. Полуобернувшись, жестом пригласила Юру встать рядом. Он только мельком взглянул на неспешно поворачивающуюся под ними Землю, подернутую сероватой ватной пеленой облаков. А потом все не мог оторвать глаз от тонких черт ее лица, облитого бледно-голубым светом, переполненного невероятной нежностью. Нежностью к этому глупому голубому мячику.

– На первой станции был почти такой же модуль.

– Тоскуешь по дому? – Юра внутренне поморщился, сразу же после того как сказал это. Участливость прозвучала фальшиво, почти саркастично. Но Олимпия этого даже не заметила. Она покачала головой.

– Я слишком хорошо помню, насколько там было тесно. Тоскую по людям. По времени. Это тяжелее всего. Они все уходят, а я остаюсь.

Тишина сомкнулась над ними. Но это было уже не молчание неловкости. Просто слова сейчас были не нужны. Он любовался ею, слушая её дыхание. Она смотрела на Землю. Земля смотрела на них обоих. А время шло.

Но вот к шелесту систем жизнеобеспечения, к волнам ее выдохов присоединился новый звук. Олимпия мурлыкала смутно знакомую, ускользающую мелодию. Юра открыл было рот, чтобы спросить что она напевает, но мелодия набрала силу, обросла словами:

– Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой.

Он так и остался с открытым ртом. Девушка же продолжала:

– Крутится-вертится, хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть.

Грудным звуком мимо прошел проигрыш, тогда и Юра подхватил:

– Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблен. Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблен.

Олимпия тихо, переливисто засмеялась. Лицо ее стало светлее.

– Отец любил напевать ее в Куполе.

Отец. Не дядя, а именно отец. Хотя, может этого ничего и не значило. А если подумать, то это в любом случае ничего не значило, маленькая, ничего не меняющая разгадка для для мыльной оперы двадцатилетней давности. Был ее отец русскими, или не был – какая, по сути, разница?

– Кстати, – продолжила Олимпия, – тебе не кажется, что ты немного торопишь события?

– В смысле? – Юра даже слегка опешил. За всю жизнь его еще не разу не обвиняли в том, что он кого-то торопит или сам куда-то торопится. Скорее наоборот.

– Мы только познакомились, а ты уже говоришь что влюблен. Даже поешь об этом. – и снова она состроила рожицу хитрого чертенка.

Что ответить, что же ответить на такое? Каждая наносекунда промедления приближала его к моменту, когда просто отшутится не удастся. А отшучиваться совсем не хотелось. Её пристальный, ясный, наглый взгляд. Она все понимала. Известный художник. Зеркало поколения. Конечно, критик назвавший его зеркалом поколения, не имел это в виду как комплимент, но все равно звучало неплохо. Взрослый, суровый мужик, в конце концов! И как щенок… С первого, прости господи, взгляда…

– Ты надолго здесь? – она пришла ему на выручку.

– У меня пропуск на две недели. Но я точно не знаю.

– Ладно, я задам вопрос по-другому. У тебя есть какие-то неотложные дела на поверхности?

Никаких абсолютно. Для личности его калибра, неотложных дел не существовало в принципе. Зато дел, которые он все откладывал, хотя и понимал, что не стоит – тьма неисчислимая.

– Дай подумаю. Скорее нет. Работать я могу и здесь, тут даже лучше получится.

– Тогда я неофициально рекомендую администрации, чтобы пропуск тебе продлили на месяц. Для начала. А теперь, как ни печально, нам пора расставаться. Дела. Завтра увидимся.

– Пока.

Она порхнула к нему, обняла, и молодой ланью полетела в сторону открытой двери. Но в проходе задержалась, обернулась.

– Кира сам найдешь?

– Я могу найти даже черную кошку в темной комнате.

Пройдя третий раз мимо запомнившегося огнетушителя рядом со знаком DH-02, Юра понял, что заблудился. Станция явно не была рассчитана на то, чтобы упростить навигацию посторонним. В ее коридорах царила безликая утилитарность, редкие таблички – написаны непонятными для непосвященных сокращениями. И, как назло, под вечер сектор опустел, спросить не у кого.

Зато было время подумать, о том, что произошло. Хотя, если поразмыслить, не произошло ничего. Поговорил с красивой, интересной девушкой, и только. Да и поговорил-то недолго. И завтра с ней поговорит. И еще много раз с ней поговорит, за полтора месяца-то. Только вот, почему-то, все никак не мог согнать совершенно идиотскую улыбку с лица.

Лязгнуло неподалеку железо открывшейся и закрывшейся двери. В гулком пространстве послышались редкие телеграфные точки шагов. Кто-то идет. У кого-то можно спросить дорогу.

Навстречу ему шла женщина – знакомое лицо, знакомая строгость. Та самая, с которой он, не так давно, ехал в лифте.

– Я извиняюсь, не подскажете, как попасть отсюда в столовую?

Женщина посмотрела на него непонимающе. Юра повторил вопрос по-английски. Она нахмурилась. Указала на дверь справа от них.